Ее старательность была обманчива, и Мария сама это сознавала. Отвыкла она от домашних забот, обременительных и приятных для каждой нормальной женщины. Ее эти заботы мало сказать тяготили — подавляли. К тому же здесь с нею почти не разговаривали. Стоил приходил домой и, наспех проглотив что-нибудь, закрывался у себя в кабинете. Евлогия возвращалась в разное время и даже не здоровалась с матерью. Они расходились, как незнакомые, — мать с дочерью!

Очень скоро Мария поняла, что с домом ее уже ничто не связывает, кроме отчуждения и накопившейся ненависти, и она снова с головой ушла в театр. Дождавшись конца представления, пила с актерами и музыкантами. И жизнь, казалось, снова начала обретать прежнюю сладость и некое смутное очарование.

На деле же все обстояло не так. В момент опьянения в ее голове начинали роиться воспоминания, оживали подробности свиданий с Христо — то в бреговском доме, то в гостиничных номерах, то ночные поездки в машине, мерцали огни западной столицы, где они провели, может быть, самую счастливую неделю, мерещились софийские мансарды, мастерские художников… Марию охватывала тоска, и она пила еще более отчаянно.

На следующий день она просыпалась от мучительной головной боли, с опустошенной душой, и выбиралась на улицу давно бодрствующего, деловитого города, который ей окончательно опротивел. Что может предложить порядочному человеку эта разбухшая деревня в вечерние часы? Здесь не найти ни одного стоящего заведения, не увидеть фильма, который бы тебя по-настоящему потряс.

В этот день Мария едва не столкнулась с Диманкой. Никак не ожидала увидеть ее здесь, полагая, что она уехала с Христо. Марии запомнилось ее лицо: очень похудевшее, под глазами густая тень. В ее взгляде Мария ощутила враждебность, а может, и надменность: ты, мол, остаешься в этой дыре, а я уезжаю в столицу. Значит, пока что он там один, смекнула Мария. Живет в гостинице, ждет квартиру. В гостинице, повторила она про себя, провожая глазами удаляющуюся Диманку. Придется чуток подождать, целомудренная супруга, еще рано ликовать…

Два дня спустя Мария взяла отпуск и приехала в Софию. Отвезла вещи к родственнице и пошла по гостиницам. Но обнаружить Караджова ей не удалось: если администраторши не наврали, значит, он нашел себе приют у знакомых, перебивается где-нибудь на мансарде или в художественной мастерской. Она допоздна стучалась в знакомые двери, но безрезультатно. В двух мастерских, где случалось бывать прежде, ей не ответили — то ли там никого не было, то ли затаились внутри. А что, если он там со своей новой гетерой? На другой день, недоспав после дороги, проведя беспокойную ночь, она стала на пост перед объединением, где, по ее расчетам, должен был появиться Караджов. Однако он не появился. Мария поднялась на тот этаж, где размещалось руководство, потопталась перед широкой дверью с табличкой «Заместители генерального директора». Взгляды двух молоденьких секретарш, потонувших в аппаратуре, выражали любопытство и досаду. После первого же своего вопроса Мария поняла, что попала впросак, и разозлилась на себя.

— Товарищ Караджов еще не назначен, назначение ожидается, — полувежливо, полуиронически ответила одна из секретарш, уверенная, что перед нею отнюдь не жена Караджова.

— Вы очень любезны, — кивнула Мария и по возможности с достоинством покинула приемную.

Летний зной подхватил ее и понес по раскаленным улицам. Значит, он еще не назначен, а уже переехал. Это несколько странно при его осторожности. Значит, он либо ходит по высокому начальству, либо загулял, затерялся в большом городе, и скорее всего с женщиной. Марию обожгла ревность: она никогда не сомневалась, что она у него единственная, если не принимать в расчет Диманку… Ах вот почему она держалась так надменно в тот день — знала, что не так-то просто будет Марии отыскать Караджова в большом городе. Посмотрим, угрожающе сказала про себя Мария. Она изнемогала от жары. Обед еще нескоро, надо как-то убить время. Она остановила такси и попросила шофера прокатить ее по городу.

— Вы приезжая? — навострил уши таксист, смекнув, что тут можно неплохо подзаработать.

Разозлившись, Мария велела ехать прямо к Боянскому кладбищу. Ей захотелось посидеть у могилы отца, она уже столько лет не навещала ее.

Могила находилась в старой, заросшей деревьями части кладбища. Она была еле видна и казалась заброшенной. У соседних могил цвели ухоженные цветы, жужжали пчелы, бесшумно порхали бабочки. Время от времени в ветвях диких яблонь и плакучей ивы шумел ветерок, а в пышно цветущем кустарнике журчал незакрытый кран.

Выбрав удобное место, Мария села на скамейку. Перед ней в просвете между деревьями отчетливо вырисовывался белый город. В детские годы она часто приезжала в село Бояну, к своей тетке, которая жила недалеко отсюда. Вместе с соседскими детьми она приходила сюда играть в прятки, собирать цветы, из которых потом плела венки. То была беззаботная пора, далеко внизу, на равнине, виднелся город, а на лугах паслись тучные стада, отчетливо слышался звон колокольчиков. Помнится, запыхавшись, она замирала на минутку у какого-нибудь памятника, вроде бы сосредоточенно, а на самом деле рассеянно осматривала его — она слышала, что под такими памятниками лежит умерший человек. Ей было трудно понять, как это он мог умереть, когда все вокруг живы — она это видела собственными глазами. И снова кидалась вдогонку бабочке, порхающей среди памятников.

Мария погладила теплую надгробную плиту отца. У него были теплые руки, вспомнила она. Как у меня, а мамины казались холоднее и жестче. Мария была избалованна, но наивна, не было у нее ни тайн, ни грехов, мечтала стать балериной и народить много детей, светловолосых девочек, и всех их сделать балеринами, чтобы своими танцами радовали родных и соседей. Мария облизнула пересохшие губы. Не вышло из нее балерины, ничего из нее не вышло. И вообще…

У нее дрогнули плечи, потом что-то защемило в висках, передалось вниз, к горлу, губы ее затряслись, и она залилась беззвучным плачем, он то затуманивал, то прояснял ее взгляд, чтобы снова потопить в мутных слезах. Она всхлипывала, временами даже поскуливала от безысходной тоски, и какая-то одинокая собака с усталым взглядом бесшумно подошла к ней, несколько раз попыталась заглянуть в глаза и понимающе улеглась у ее ног.

Час спустя, в измятом платье, растрепанная, Мария стала спускаться по каменистой тропе к новым кварталам города. Было уже за полдень, но солнце жарило, как прежде, где-то недалеко рокотал бульдозер. Мария обернулась и увидела, что собака бежит за ней. Мария остановилась, собака тоже замерла и как-то виновато поджала хвост.

— Дружок, дружок! — позвала она. Собака внимательно смотрела на нее, но не подходила. — Дружок! — снова позвала Мария, но собака повернула обратно и стала медленно подниматься вверх, к затененному зеленью кладбищу.

Всю вторую половину дня Мария проспала у своей родственницы и только под вечер, опухшая от сна и голодная, вышла на балкон, глядящий в сторону Витоши. От Владайских теснин струилась прохлада, где-то выше Княжева зажглась цепочка огней, вероятно, вдоль канатной дороги. Мария представила себе царящее в горах оживление, турбазы, рестораны, волшебный свет луны, и ее пронзила щемящая боль. Кроме поредевшей родни, в этом городе у нее больше никого не было. А ведь она здесь родилась и выросла, здесь прошли ее лучшие дни и ночи, самые светлые годы. Сердце снова схватил спазм. Она оделась и предупредила, что задержится и чтоб к ужину ее не ждали.

Выйдя на улицу, Мария заколебалась: куда податься? Сунув руку в сумочку, нащупала несколько бумажек. Может, пойти в ресторан да напиться вволю в одиночестве? Начнут приставать бабники, испортят все настроение. А может, лучше сходить в кино?

Мимо ехало такси с зеленым огоньком, и Мария остановила его. Через каких-нибудь десять минут она уже поднималась по слабо освещенной лестнице — решила еще раз проверить один адрес, у приятеля Христо тут была мансарда, обставленная дешево, но со вкусом. Вчера она здесь никого не застала.