Еще с лестницы Мария увидела полоску света под дверью. Она постучалась. Полоска погасла, послышались шаги и голос, его голос:

— Кто там?

— Я, — ответила Мария, изменив голос.

Открыв дверь, Христо не мог скрыть удивления. Их взгляды говорили больше слов. После долгой паузы Мария спросила с горькой насмешкой:

— Ты меня не пригласишь? Или у тебя кто-то есть?

— Заходи, — вздохнул Караджов.

Мария окинула глазами обстановку — почти ничего не изменилось с тех пор, как они проводили здесь ночи. Оба сели, она скромно поджала ноги.

— Почему ты скрываешься?

— Это что, допрос? — Караджов уже пришел в себя.

— Хорошо, хорошо, и без того ясно… Нет ли у тебя чего-нибудь выпить?

Караджов налил коньяку. Они пили молча.

— И что же дальше?

Караджов пожал плечами.

— Осталось подвести черту, да?

— Да, Мария.

— А все-таки почему?

— Я так хочу.

Мария пропустила маленький глоток коньяку.

— А если я не хочу?

— Как говорят соседи, зорлан гюзелик олмаз.

— Я по-турецки не понимаю, — обиделась Мария. — Но могу догадаться — насильно мил не будешь. На самом-то деле просто ты начинаешь новую жизнь, на более высоком уровне. А, товарищ Караджов?

— Ирония что надо, — сказал он, окончательно успокоившись. — Только она бьет мимо цели. Легко понять, задето твое самолюбие, но это пройдет.

Мария желчно усмехнулась.

— Все приходит и уходит, — она помассировала себе виски. — Но я не думала, что ты станешь так жалок.

— Насколько мне помнится, я никогда не вел с тобой душеспасительных бесед, — съязвил он.

— Тоже верно, — она снова потерла виски. — Ты просто отнимал у меня то, чего тебе не могла дать твоя Диманка. Награбил, и дело с концом. Теперь найдешь себе другую и ее начнешь грабить, так же как свою новую должность. Разве не так?

— Пусть так, ну и что? — нахально спросил он.

— Ничего, налей.

Она залпом выпила бокал. Караджов опорожнил свой. Теперь уже Мария смотрела ему прямо в глаза с видом превосходства.

— Забеременела я, — сказала она вдруг. — Ты, конечно, ни сном ни духом, верно?

Она заметила, как дрогнули его зрачки.

— Не бойся, выкинула я плод, твой плод.

— Почему ты мне говоришь об этом только теперь? — перевел дыхание Караджов.

— Когда-то должна же я была сказать. Или не должна?

— Очень сожалею, это какая-то случайность. Тебе было больно?

Мария криво усмехнулась.

— Моя боль — твое удовольствие, мне не привыкать. Налей.

Сейчас надерется до чертиков, подумал Караджов, но налил.

— Если хочешь, мы можем пойти куда-нибудь поужинать.

— Я не голодна, мне выпить хочется. — Она отпила полбокала. — Уйду я отсюда, не волнуйся.

Ее голос звучал уже несколько неуверенно. Напьется до чертиков и останется тут, с досадой подумал он. Неужто все начнется снова?

Мария прямо-таки огорошила его:

— Знаю, о чем ты думаешь — что я не уйду и повисну у тебя на шее. Я же сказала — не бойся! — И выплеснула в рот коньяк.

— Больно торопишься пить, как бы тебе не стало плохо.

— Пройдет… — Она расстегнула блузку и, опершись на локоть, сняла одну туфлю. — А, побратим, старый шакал: не только тело, но и душу кормишь падалью. Своего Стоила я ненавижу, а тебя презираю. — Она захохотала гортанно. — Будь я феодалкой, я бы подвергла тебя ужасным истязаниям — приказала бы оскопить тебя. И сама присутствовала бы при твоих муках… Не веришь?

Караджов кивнул.

— А потом я бы сделала тебя своим мужем и у тебя на виду занималась бы любовью со слугами. Налей.

Мария чувствовала, как от выпитого в ней назревает взрыв. От висков пульс переместился ниже, к затылку, и глухо отдавался там, словно удары барабана. Ей все больше хотелось его унизить.

— Хочешь, я составлю тебе гороскоп?

— Знаю я твои гороскопы, — пробовал отмахнуться Караджов.

— Заткнись, ничего ты не знаешь. И слушай внимательно, я повторять не намерена. Ты, Христо Йорданов Караджов, в глубине души мечтал об ином: блестящие адвокатские речи перед судом, флирт с господином начальником областного полицейского управления, с господами полковниками из местного гарнизона и прочее, тайные встречи с их женушками и шумные поездки за границу, уже в депутатском рединготе…

Караджов слушал ее с мрачным видом.

— Знать, не судьба. Тебе было суждено стать товарищем Караджовым и оказаться во втором-третьем ряду. Потому что коммунисты народ дошлый, у них есть нюх. Они могут позволить тебе подняться еще на ступеньку, на две, но на самый верх — никогда. Больше того, они будут постоянно тебе напоминать, что ты за птичка, и ты будешь помнить, что целиком зависишь от их слабостей, на которых ты играешь. По-настоящему большим человеком ты никогда не станешь, даже со Стоилом по этой части тебе не сравняться, и закончишь ты свой путь среди позора и болезней, которые тщетно будешь пытаться лечить в районной поликлинике. Вот твой гороскоп. Налей.

Взволнованный, Караджов теперь наливал более щедро.

— Наверно, ты меня ненавидела с самого начала, — заговорил он. — Столько желчи нельзя скопить в считанные недели.

— Я ненавижу не столько тебя, сколько себя.

— Мне все же трудно понять, откуда эта злоба? У нас любовь была свободная, мы не принимали на себя никаких обязательств, кроме…

— Постельных?

— Не будь вульгарной.

Мария захохотала саркастически.

— Чего смеешься, ты прекрасно знаешь, что любовь всего лишь инстинкт. Он нас связывал, он нас и разделит.

— Врешь, Караджа! — крикнула Мария и втащила с себя блузку. — Как-то он сейчас заговорит, твой инстинкт?

Она срывала с себя одежду и бросала в разные стороны.

— Ну же, чего медлишь?

Караджов молча курил, прячась за клубами дыма. Полуголая Мария завопила со стоном:

— Тварь! Ты даже для видимости не хочешь меня пощадить!.. Проститутка и та достойней меня, у нее по крайней мере такое ремесло…

Закрыв лицо, она судорожно всхлипывала в ладони.

7

Евлогия ехала на своем «трабанте» мимо вычислительного центра. В эту сонную послеобеденную пору, когда на окраинных улицах города легче встретить кошку, нежели человека, у входа на ступенях лестницы отчетливо вырисовывалась высокая, слегка сутулая фигура Константина. Подъехав поближе, Евлогия пришла в изумление: Константин курил! Он глядел в противоположную сторону и не обратил внимания на шум подкатившей машины, не услышал и ее оклика.

Ей было известно, что Тих и Диманка ждут, когда им предоставят в Софии квартиру. Но лето уже на исходе, и с тех пор, как Христо Караджов перешел на новую работу, оставив завод на ее отца, прошло немало времени. Это-то и помешало ей пойти в отпуск одновременно с отцом, отдохнуть вместе с ним где-нибудь подальше от города, а главное, подальше от матери, чьи командировки в столицу и поездки по личным делам заметно участились. Вот возьму и поеду следом за ней, злилась Евлогия. И ощиплю ее там, как мокрую курицу! Однажды она намекнула об этом отцу, но он ее отчитал. «Если понадобится что-то предпринять, я это сделаю сам, — сказал он. — Скандалы тут ни к чему, существует какой-то порядок…»

И все же после того, как Мария объявила, что намерена съездить на море, отдохнуть несколько дней, Евлогия тайком поехала следом за ней на вокзал. Выглядывая из-за стоящих в стороне вагонов, она видела, как мать перешла с чемоданчиком в руке на другую платформу, где была посадка на Софию, а не на Варну. Заскрежетали тормоза скорого поезда, и пока Евлогия перебегала к стоящему на путях товарному составу, откуда было лучше видно, мать уже курила в купейном вагоне софийского поезда…

— Тих! — опять окликнула она. Услышав ее, он кивнул, но не спустился с лестницы. Евлогию это задело, она нажала на газ, но в следующее мгновение заглушила мотор и стала неторопливо наискосок подниматься к нему.

Они молча обменялись рукопожатиями. Евлогия выхватила у него недокуренную сигарету с влажным фильтром и сделала затяжку. Они глядели друг на друга. Он заметно похудел, под левым глазом извивалась синяя жилка — прежде ее не было.