— Сараев сказал, где он жил до ссоры со Светланой? — спросил Кудрявцев, внимательно слушавший Горохова.
— Кажется, на Украине. У моря,— ответил Савелий Иванович.— Да, да, вспомнил! В Николаеве жил. Работал на судостроительном заводе «Океан», большие деньги получал. Еще он выпытывал, какую продукцию выпускает завод, на котором работаю, нет ли конфликтов между рабочими и администрацией. Не придавая этому значения, я ответил: выпускаем, мол, станки для народного хозяйства, коллектив у нас хороший, администрация заботится о рабочих. «Выходит, там обманывали нас, репатриантов, когда говорили о конфликтах в СССР между рабочими и руководителями?» — заметил Сараев. Беседа затянулась. Мы несколько раз выходили на свежий воздух. Было темно. По небу плыли редкие облака. Свежий ветерок перебирал на деревьях листья. «Так ты мастером работаешь? Это неплохо,— сказал Сараев, когда я намекнул, что пора спать.— Послушай, Савелий. Не смог бы ты съездить в поселок, где живут мои родители? Матери деньги передать надо». «А ты разве не едешь к своим?» — спросил я.— «Не могу сейчас. Столько лет дома не был — и вдруг заявлюсь. Ты уж не откажи в любезности. Расходы, связанные с поездкой, оплачу,— и достал из внутреннего кармана пиджака сверток, перевязанный черным шнурком. — Вот здесь пятьсот рублей. Вручи матери без посторонних. От Кузьмы, мол. Привет передашь... Скажи жив, здоров, Предупреди, чтобы молчала».
Сараев ушел. Ночевать у меня отказался, сославшись на то, что собирается уехать. Я проводил его квартала два, и мы расстались. Он обещал написать, как устроился на новом месте. Когда вернулся домой, жена упрекнула, что не уговорил фронтового друга остаться ночевать. Было около, одиннадцати часов вечера. Меня тревожило поведение Сараева. Хотелось узнать, куда же он поедет, на ночь глядя. Я оделся, пошел на вокзал, он недалеко от нас. Среди пассажиров, у касс Сараева не было. Я понял, что он ловко провел меня. Тотчас разыскал сержанта милиции, дежурившего на вокзале, коротко рассказал ему обо всем. Вместе обошли залы ожидания, привокзальную площадь, заглянули в ресторан, в комнату отдыха железнодорожников... Из дежурки сержант милиции Каргин по телефону доложил о моем заявлении и, повесив трубку, сказал, что будут приняты необходимые меры.
Оставив свой домашний адрес, назвав место работы, я ушел. Но до утра не сомкнул глаз. Перед мысленным взором стоял Кузьма Алексеевич Сараев. Один в двух лицах. Теряясь в догадках, я невольно возвращался к прошлому... Кузьма и я родились в одном районе, так что земляками доводимся. Сараевы жили богато. В коллективизацию их раскулачили и выслали на восток. В село вернулись в тридцать пятом. Об этом Кузьма рассказывал мне, когда вместе учились в механическом техникуме. Учеба Сараеву давалась легко, он с пренебрежением относился к сокурсникам, преподавателям. В январе 1943 года нас, третьекурсников, призвали в армию. Оба попали в пулеметное училище, которое находилось в одном из городов Средней Азии. Весной всех направили на фронт, под Воронеж. Служили в одной из рот 184-го стрелкового полка. В его составе участвовали во многих боях. В одной из жарких атак возле деревни Долиновка, что под Кременчугом, он пропал без вести. А вскоре и меня ранило осколком снаряда в бедро. Ночью подобрали санитары, но не наши, а немецкие. Почти месяц, лежал в лазарете на окраине Кривого Рога. После выздоровления меня перевели в общий лагерь. Здесь я вновь встретился с Кузьмой Сараевым. Он дружески похлопал меня по плечу, спросил: «Что, Савелий, на фюрера будем работать?» Я удивился вопросу Кузьмы, был возмущен его поведением. Но, пересилив себя, сказал: «Мы с тобой один хлеб ели, из одной кружки пили чай. Да как ты можешь?.. Бежать надо к своим или к партизанам, бороться против фашистов!» Кузьма усмехнулся, с упреком заметил: «Знаешь, Савелий. Выбрось ты эту дурь из головы. Отсюда не убежишь, а под расстрел попадешь».— «Так что ж, по-твоему, мы должны делать?» — «А ничего. Будем ждать лучших времен. С немцами надо жить в дружбе. Наше время впереди». Позже военнопленные мне говорили, чтобы я не связывался с Кузьмой. Продажная, мол, он шкура. Почти всех военнопленных выгоняли на рытье окопов, ремонт дорог и мостов. Сараев же, я заметил, отсиживался в лагере. Ему доверяли вывозить со станции грузы, отправлять ценности, награбленные захватчиками. Вначале я опасался, что он донесет на меня. Но этого не произошло. Когда же обо всем сказал старшине Феоктисту Захаровичу, которого знал как советского патриота, он предупредил: «Прихвостень он немецкий, твой Кузьма. Будь с ним поосторожнее». В начале лета сорок четвертого большую группу военнопленных, среди которых был и я, погрузили в вагоны и под усиленной охраной отправили в Южную Германию. Так я потерял Сараева из виду.
— Остановимся пока на этом,— сказал Кудрявцев.— Вы, Савелий Иванович, можете пойти пообедать. Мы также сделаем перерыв, затем продолжим беседу. В вашем распоряжении полтора часа. Встретимся здесь же, в кабинете...
Горохов ушел. Чекисты, посмотрев друг на друга, улыбнулись. Кудрявцев позвонил дежурному, спросил о новостях. Их не было. Положив трубку, Александр Никитич спросил:
— Василий Романович, как по-вашему?
— Кузьма Сараев и Сергей Федоров,— ответил Иванов,— пожалуй, одно и то же лицо. Об этом говорят сообщения чекистов Молдавии. Только Савелию он не назвался Федоровым, побоялся. Версию о возвращении в СССР в 1949 году и Светлану придумал, чтобы морочить голову.
— С вашими доводами согласен, Василий Романович. Я доложу обо всем в Алма-Ату товарищу Васильеву, а вы срочно проверьте в военкомате. Надо узнать, когда Сараев был призван в Красную Армию. Да и милицию побеспокойте. Подготовьте письмо нашим соседям-омичам и кокчетавцам. Повторно сориентируйте нашу оперативную группу, посты милиции о тщательной проверке подозрительных лиц. Если Федоров не уехал поездом, то крутится где-то поблизости. Ну, а сейчас следует перекусить.
...К начальнику отдела Иванов пришел без пяти три... Горохов уже сидел на стуле у двери кабинета и читал книгу. Александр Никитич пригласил его к себе.
— Ну что же, Савелий Иванович. Продолжим нашу беседу.
Горохов сказал:
— Семь месяцев я пробыл в Людвигсбургском лагере V — А Штутгартского промышленного района. На одежде носил номер 99912, работал на руднике и на соляных шахтах Хейльбронна, а также на химическом заводе в Халле. После болезни с группой советских военнопленных, насчитывающей более ста человек, был отправлен в лагерь VII — А Верхней Баварии. Числился в рабочей команде 2699, что находилась в районе Моосбурга. Примыкал к подпольной антифашистской организации БСВ[37] существовавшей в лагере.
Перед самым концом войны, во время налета авиации, мне и еще девяти узникам удалось бежать. К побегу готовились заранее. БСВ снабдило нас гражданской одеждой. Разделившись на две группы, стали пробираться на восток. Шли ночью, днем прятались на болотах, в скирдах прошлогодней соломы. У крестьян, работавших на полях, выпрашивали корки хлеба. Весна была холодная, дождливая, и мы с трудом проходили за ночь 7—10 километров. На четвертый день обессиленные, голодные наткнулись в лесу на власовцев, которые сказали, что пробиться к Красной Армии нам не удастся: впереди немецкие войска. Кто-то заметил: «Попадете в руки СС или гестапо, вас расстреляют. Надо сдаваться союзникам». У нас не было выбора, и мы остались у власовцев.
Первого мая советские войска взяли Берлин, а четвертого мы сдались на милость передовым частям американской армии. Около месяца жили в палатках, затем перебрались в лагерь Фольцгофен. Здесь я встретился с Сараевым. Он был в гражданской одежде, а я в форме, выданной власовцами. — «Каким ветром тебя сюда занесло? — спросил Кузьма.— Ты что, воевал против своих?» — «Нет,— говорю,— не воевал». И рассказал все, как было. Он ухмыльнулся в ответ: — «Судить нас будут, если попадем к нашим». Я понял: не поверил он мне.
Был Кузьма со мной вежлив. Подарил костюм, давал на мелкие расходы немецкие марки. А однажды предложил поехать на заработки в Мюнхен. Я отказался. Вскоре Кузьма и его друг Кузнецов из лагеря уехали. Вернулся Сараев в лагерь Пассау в начале осени. Один... Западные пропагандисты были щедры на посулы, стремились отговорить нас от встреч с представителями командования советских войск. В своих лекциях они называли нас не иначе, как «перемещенные лица», клеветали на Советский Союз, с предубеждением отзывались о послевоенном переустройстве Европы и, в частности, немецкого государства. С Кузьмой Сараевым мы виделись ежедневно, ибо жили в одном большом трехэтажном корпусе. Он уговаривал меня не возвращаться в Советский Союз. На родине нас якобы ожидают тюрьма, пытки в НКВД. «Ты отказываешься,— как-то сказал мне Сараев.— Смотри, чтобы потом не пожалел. А я уже заполнил анкету и фотокарточку сдал. Уеду на запад».