— А как насчет твоей химиотерапии? А таблетки? Папа, ты не можешь все это сделать сам. Позволь мне остаться.

Он покачал своей головой:

— Нет. Кен будет здесь для этого. В любом случае, он разбирается в расписании.

— Это правда, — сказал Юлий.

Келли качнула головой. Заколки с бабочками до сих пор украшали ее прическу, сверкая огнями. Она хотела поспорить, но сил на это уже не осталось:

— Отлично. Без разницы.

— Ты серьезно? — выпалил Юлий — Ты смиришься с этим?

— Просто твой новоиспеченный муж думал, что ты будешь спорить со мной минут двадцать. Я, кстати, тоже. Пришлось бы тебя уговаривать.

 — Я упрямая. Даже не знаю, от кого у меня это, — она встала и подошла, чтобы погладить отца по щеке. — Если бы Каин и Авель не появились здесь, то, возможно, вам и пришлось бы это сделать. Но я не глупая, вы хорошо все аргументировали.

— Ты все равно хочешь услышать? — спросил Райли.

— Нет, — покачала она головой. — Нет, не хочу. Уже слишком поздно, и я очень хочу спать.

 — Дерьмо, — огрызнулся Юлий. Он выбежал из комнаты в спальню, которая до недавнего времени было его. Дверь захлопнулась за его спиной. Пес не понял, что произошло, и попытался пойти за ним следом, но не смог.

— Я разберусь с ним.

Она подумала об этом на мгновение:

— У тебя есть какой-то план?

— Да.

 Было бы слишком просто позволить отцу сделать это, но это было как-то неправильно. Она была причиной того, что жизнь Юлия пошла не по его плану.

— Нет, — наконец сказала она. — Я сама поговорю с ним.

Дверь не была заперта, но она все равно постучалась.

— Что? — ответил он. Его голос не был счастливым.

Это было то приглашение, которое она получила. Она открыла дверь, и Цезарь впрыгнул в комнату вперед нее. Он врезался в Юлия, который не двигался. Его свадебная одежда, точнее, его обычная одежда, только чистая, была брошена на пол. Он переоделся в толстовку и темные джинсы. У его ног была сумка, наполовину наполненная его вещами.

— Я буду готов идти через минуту.

— Хорошо.

Она подняла пару вещей и переложила их в коробки:

— Я тоже.

— Тебе не надо брать все, только то, что тебе понадобится на несколько дней.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты не останешься у меня надолго.

— Вау, ты знаешь, как заставить девушку почувствовать себя желанным гостем.

Он фыркнул, но больше ничего не сказал. Она прекрасно чувствовала его злость, но Келли этого не понимала. Да, ей было нужно личное пространство. Пять лет пребывания в общежитии и еще два года с соседями по комнате, когда она училась в ветеринарном колледже, научили ее ценить неприкосновенность частной жизни. Конечно, это выходит за рамки. Что она сделала, чтобы сделать его таким безумным? Он почти дрожал, пока складывал свои вещи в сумку.

Звук застегиваемой молнии сообщил, что он уже готов. Юлий скрестил свои руки на груди и ждал. Это была нетерпеливая поза. Он сдвинулся только чтобы помочь ей поднять три коробки, затем вышел к «Бьюику» и бесцеремонно кинул ее вещи на заднее сиденье.

— Эй! — огрызнулась она, следуя за ним. — Ты можешь злиться на все, что хочешь, но не смей так обращаться с моими вещами, мистер.

Он повернулся к ней, и она увидела, что его карие глаза вспыхнули в темноте:

— Тогда не манипулируй, чтобы оказаться в моей постели.

Она почувствовала, как в ее животе все сжалось:

— Что?

— Я не заикался, не так ли? Ты слышала меня. Я понимаю, я тебе нравился в старшей школе. И вот мы в этой чертовой ситуации, и ты собираешься использовать ее в своих интересах. Но мне не нравится это. Я не хотел этой свадьбы и, чертовски уверен, не хотел тебя.

 Его слова причинили боль. Другая женщина, может, хныкала бы и плакала, но Келли Форстер была не из таких. Она встала, положив руки на бедра:

— Может, ты снова меня спутал с одной из своих намалеванных байкерш, но я никем не манипулирую.

— Коне-е-ечно.

Это слово было наполнено ненавистью, хотя она догадывалась, что он не был зол на нее, но она не знала его настолько хорошо, чтобы быть уверенной в этом.

И, как она всегда это делала, когда чувствовала себя потерянной, она обращалась к науке, и когда возникал вопрос, то задавала его.

 — Окей, в чем проблема?

— Я думаю, это я.

— Нет, ты скормил мне всю эту злую эмоциональную фигню, что я манипулирую ситуацией. Сейчас ты думаешь, что у меня такой злой выдающийся ум, что я была одержима тобой в течение семи лет, просто ожидая, когда случайный преступник нападет на меня в квартире, которая даже не оформлена на мое имя. И мой папа придумал какой-то план, чтобы связать нас вместе, чтобы я могла манипулировать тобой в твоем доме — довольно искусно, но я этого не делала.

— Я никогда такого не говорил.

— О нет, не говорил. Ты подразумевал это, проявляя некоторое неуважение к моим вещам и придираясь ко мне по причинам, которые я не контролирую, — она подошла к нему и тыкнула одним пальцем ему в грудь: — Я не польщена.

— Я и не пытался тебе льстить.

— Нет, моя теория состоит в том, что ты привык работать на другой почве. Ты судишь мои действия с позиции своего прошлого. Это прекрасно. Несправедливо, но мы всего лишь люди. Это психология. Но ты пересек грань, думая, что можешь грубо обращаться с моими вещами. Понял?

Он выждал паузу, а после сказал:

— Твои глаза искрят, когда ты сердишься.

Ее взгляд похолодел:

— Спасибо.

Юлий поднял руки и вздохнул. Затем прислонился к машине:

— Извини, мне не нравится, когда люди навязывают кого-то мне, а твой отец просто… просто сделал это.

— Сделал, но он не хотел ничего плохого.

— Это не улучшает ситуацию.

— Достаточно честно, — она прислонилась к машине рядом с ним. — Я не хочу быть крайней, Юлий.

— Понимаю. Черт, мне нравится это, — он засунул свои руки в карманы. Гнев вырвался из него. — Я просто вспыльчивый.

— Серьезно? — произнесла она сухо.

У него хватило совести, чтобы выглядеть немного смущенным:

— Да, мой отец… он был чертовски вспыльчивым. И все ухудшалось, когда он был пьян.

Келли знала это, но никогда не слышала, чтобы Юлий говорил об этом. Она молчала.

— Я привык искать свободу, понимаешь? Если я возвращался домой из школы, а повсюду были бутылки, или моя мама, когда была напугана и пряталась, подобно мышке, тогда я знал, что отец опять вспылил. Черт, даже если этого не случалось, я знал, что это скоро произойдет.

— Это называется гипервосприятие, — объяснила она, когда он замолчал. — Многие дети, подвергшиеся насилию, развивают его. Они определяют сигналы тела, которые другие люди упускают из виду, потому что это защищает их.

Он кивнул:

— Да, да, что-то вроде того. Гипервосприятие. Звучит как суперсила. Как Бэтмен или что-то такое.

Она положила свою голову ему на плечо. Он не ответил ей, но и не сдвинулся. Что-то в этом было.

Вечером стало холоднее.

— Однажды, когда мне было пятнадцать, я думал, что стал достаточно взрослым, чтобы противостоять ему. Я так устал быть постоянно избитым. Я сделал это нарочно, чтобы он сошел с ума. Я даже не могу вспомнить, что сделал, но он ворвался в мою комнату, и я встал. Это было идеально. Я сбил его с ног.

— Ты одолел его?

— Нет, — рассмеялся он горько. — Не одолел. Он почти отправил меня в больницу. Моя мама, она была медсестрой, ты знала это?

— Нет, не знала.

— Да, была. Работала с престарелыми, и с самого начала любила свою работу. Но мой отец бил ее. Очень много, — он провел рукой по волосам, продолжая. — Но она приходила, когда он заканчивал избивать меня, и приводила меня в порядок, а я спрашивал… Спрашивал, почему она до сих пор с ним. И знаешь, что она говорила?

— Что?

— Она говорила, что он любит ее больше, чем кого-либо. Ее руки были в синяках, но она говорила мне, что он любит ее, — он сплюнул в сторону, как будто слова оставили во рту грязный вкус.