— Поль Валери сказал: важно не то, что поэт сам думает или чувствует, а какие мысли и чувства будят его стихи у читателей.

Он пожал плечами и с сожалением сказал:

— Я завтра уеду. Меня здесь не понимают.

Он уходил, чуть наклонясь вперед, — стремительно, нервной походкой. Безумец, одержимый любовью к поэзии. Я смотрел ему вслед и почему-то вспомнил бродягу Франсуа Вийона. «Бедняга, — подумал я, — а ведь он в самом деле настоящий поэт…»

КЛАД

Жили-были два студента — Гриша и Миша. На лекции они не ходили, ничего не читали, а целыми днями валялись на кроватях, курили и, окутанные клубами едкого дыма, сладко фантазировали о том, как разбогатеть.

Время от времени один из них предлагал новый план, и тогда спор разгорался еще сильнее — словно в костер бросали охапку сухого хвороста.

Однажды Гриша решительно вскочил на ноги и заявил: «Все, баста. К чему нам зубрежка? У меня есть идея — мы должны найти клад! То-то же мы утрем нос всем этим жалким зубрилкам и вволю посмеемся над ними».

«Согласен! — воскликнул Миша, тоже вскакивая на ноги. — Идем скорее. Я дрожу от нетерпения».

И друзья поспешили в путь. И казалось — стоит только выйти за порог дома и копнуть поглубже у первого же дерева, как клад сам прыгнет им в руки. Перед глазами лучисто сверкали груды драгоценных камней и золотых монет.

Дрожа от нетерпения, приятели добежали до первой же рощицы, отмерили семь шагов вправо, девять прямо и начали копать. Не замечая ни времени ни усталости, они остервенело отбрасывали прочь камни, вгрызались все дальше и дальше в недра земли. Им чудилось, что еще секунда — и они наткнутся на клад. Лопаты так и мелькали в воздухе. Земля и песок летели вверх как хороший фонтан.

Наконец последовал последний удар лопатой, и копать дальше стало нечего — Гриша и Миша выбрались из открывшегося перед ними отверстия и оказались на другой стороне планеты. Вот так поработали!

Не успели они отереть пот со лба — к ним подошел пограничник: «Пожалуйста, предъявите визы!»

Гриша и Миша опешили: «О визах мы как-то не подумали». — «Ну так полезайте обратно».

Делать нечего, пришлось лезть обратно. Быстренько засыпали свою яму, постояли, подумали и побежали в горы — там-то уж наверняка кладов видимо-невидимо. Добежали. Посмотрели на горы, посмотрели друг на друга. Горы огромные, а они сами маленькие-маленькие. Но, молодцы, не растерялись: «Уж как-нибудь осилим».

Подступились к самой большой горе и начали бросать камни, да так шустро, что вскоре от горы ничего не осталось. Одно голое место. А клада нет как нет. Раз-два, взялись за другую гору, потом за третью. Все перебросали. А клада нет как нет. Задумались: «Эх, не там, по всему видно, ищем. Что делать?»

«Слышал я, — сказал Гриша, — на дне моря кладов полным-полно. Сколько кораблей затонуло за все прошедшее время! В одном «Черном принце», утонувшем близ Балаклавы, вся зарплата была для французской и английской армии».

Побежали к морю. Надели акваланги и — в воду — бултых. Лазили по дну, все море взбаламутили, ничего не нашли. Совсем пали духом. Больше искать негде. Как вдруг видят: по берегу идет бедно одетая старушка. «Возьмите меня с собой», — просит. «Очень ты нам нужна», — сказал Гриша. «Нам и без тебя тошно», — вздохнул Миша.

«Возьмите, не пожалеете, — сказала старушка. — Я вам всю правду говорить буду».

«А ну давай попробуем, — сказал Гриша. — Скажи, что ты о нас думаешь?»

«Жалко мне вас, бедных, — вздохнула старушка. — Таких лодырей свет не видел. За то время, пока вы клады искали, вы бы три академии могли закончить. А вы горы перевернули, лишь бы ничего не делать».

«Ну вот еще! — возмутился Гриша. — Зачем нам нужна твоя правда, бабка?»

«Дура ты, бабка, — сказал Миша. — Ничего в кладе не смыслишь. Да на свете нет ничего приятней, чем клады искать. У каждого своя правда. Проваливай».

Вздохнула бабка, ничего не сказала, завязала платочек на голове и пошла своей дорогой. На том и расстались.

МЕДАЛЬОН

В кабинет директора театра натолкалось столько народу, что нечем было дышать. Чествовали старейшую сотрудницу театра — администратора Эмилию Юрьевну Жилову, которую все привычно называли Эмма. Ее щедро осыпали теплыми словами и цветами. Жилова вертелась во все стороны, чтобы не пропустить ни одного знака внимания, ни одного хлопка и намека на комплимент — она нервически улыбалась, кланялась, прижимала руки к сердцу, посылала воздушные поцелуи. Пожилая билетерша принимала из рук юбилярши цветы и подарки и складывала их на стол.

— Ну и теснота, — ворчливо сказал Меркуров — сорокалетний «молодой герой», — неужели нельзя было провести сие мероприятие в зале?

— Эмма перестраховалась, — объяснил его приятель Федосейкин, подвизавшийся на подмостках в амплуа «злодея». — Учла опыт наших постановок. Хочешь — уйдем…

— Ну что ты! — возразил Меркуров. — Эмма обидится. Хотя бы перекусим. Чего же ради столько мучились?

— Увы, многих друзей нашей блистательной юности уже нет в живых, — жеманно говорила между тем широко известная артистка — симпатичная старушка, привыкшая греться в лучах славы. — Нет, например, с нами нашей подруги Жанночки. Эмилочка, ты, конечно, помнишь Жанночку?

— Конечно, помню! — поспешно кивнула явно польщенная Эмилия Юрьевна. Лицо ее выразило целую гамму чувств: и светлую память о Жанночке, и горечь утраты, и гордость за то, что у нее была общая подруга со знаменитой актрисой.

— Я имею в виду Жанночку д’Арк, — лукаво пояснила старая актриса.

Все засмеялись. Эмилия Юрьевна на секунду сконфузилась, но тут же овладела собой и заулыбалась вместе со всеми.

— Говорят, после будут пирожки с грибами, — сказал Меркуров. Он мечтательно закатил глаза и, сложив пальцы розочкой, чмокнул их.

Жилова, услышав звук поцелуя, мгновенно обернулась и послала Меркурову сладкую улыбочку и воздушный поцелуй.

Он поспешно прижал руку к сердцу и церемонно поклонился.

— А икра будет? — спросил Федосейкин.

— Не будет. Ничего, обойдемся и пирожками.

Один за другим выходили вперед новые ораторы и в стихах и прозе приветствовали виновницу торжества. Они отмечали все ее добродетели — служебное рвение, энергию, организаторские способности, преданность искусству, широту и глубину души, а также прекрасно сохранившуюся фигуру.

— А ты не знаешь, кто эта блондинка с медальоном на роскошном бюсте слева за нами? — тихонько спросил Меркуров.

— Не знаю, — покачал головой Федосейкин. — Для меня пирожки с грибами лучше любого самого роскошного бюста. — Он тоже чмокнул губами и тут же испуганно прикрыл рот ладонью.

А юбилярша мгновенно отреагировала на звук блистательной улыбкой и воздушным поцелуем.

У входа в кабинет, где толпилось особенно много людей, наметилось странное оживление. Люди быстро расступились. Представители цирка привели с собой бурого медведя, и тот, неуклюже вперевалку проковыляв вперед, с ходу, не зная, кого он должен приветствовать, загнал в угол побледневшую билетершу и стал ей истово, до земли кланяться. Жилова успела благоразумно юркнуть в ряды зрителей.

Следующий оратор — представитель театрального журнала — сразу взял самый высокий тон.

— Трудно измерить, сколько сделала для искусства уважаемая Эмилия Юрьевна. Она возвысила, то есть возвышает всех нас своим… своим… своим… — тут в пластинке бойкого оратора заело. Всем стало неловко. Оратор, глядя на Жилову выпученными глазами, замолчал, как сломавшийся проигрыватель.

— Талантом! — громко подсказали из рядов.

Но оратор не слышал.

— Сердцем! Вкладом! Отношением к делу! — выкрикивали артисты.

— Своим… своим… подвижничеством! — нашел наконец нужное слово оратор и обвел всех торжествующим взглядом.

Присутствующие облегченно вздохнули.

— Так будьте же всегда такой же красивой и молодой! — прокричал в заключение представитель журнала и изо всех сил обнял Эмилию Юрьевну.