Потом Инаба добавила, что, может, в такое время говорить такие вещи и безрассудно, но хорошо все-таки, что она выслушала, что у него на сердце. И порывистым движением вытерла слезы с лица Тайти.

– Тайти, прости меня!

Кирияма, плача, села рядом с Тайти.

«Я сделала тебе больно, прости меня, я сделала тебе больно, прости меня, я сделала тебе больно…» – все повторяла и повторяла она.

– Ничего… Кирияма. Ты ведь пыталась мне открыть глаза, правда? И потом… у тебя ведь сейчас и рука болит, которой ты меня ударила, и сердце наверняка тоже… Поэтому ты меня тоже прости… и спасибо тебе.

– Только еще одно… Хочу, чтоб ты понял… Тайти, если ты… если ты умрешь, нам всем будет во много-много-много раз больней, чем сейчас!.. Поэтому… поэтому не смей говорить такие вещи!

– Даже если бы ты этого не сказала – по-моему, он уже понял… – пробормотала рядом Инаба.

Забота друзей пропитала Тайти насквозь. И в то же время он осознал, насколько эгоистично вел себя до сих пор. По идее, все, что он делал, он делал ради других. Но наверняка так было далеко не всегда.

Возможно, если бы не этот «феномен обменов», он такого себя и не увидел бы прямо.

Тайти стал понимать себя чуточку лучше, чем прежде.

И многое понял об окружающих.

Если все принять, осмыслить и двигаться вперед, возможно, в будущем удастся добиться еще большего.

Возможно, в ожидающей их жизни будет и много горечи, но главное – будет бессчетное количество радостных вещей.

…Из этого будущего кто-то один должен быть исключен.

Безнадежное положение, которое невозможно описать словами вроде «жестокость», «ужас», «отчаяние».

– Что же… нам делать-то!.. – простонал Тайти. Выхода не находилось.

И тут заговорил Аоки.

– Я думаю… вместе с [телом Иори-тян] должна умереть Иори-тян.

Во «времени», которое, по идее, должно было течь непрерывно, открылась дыра.

Ни о чем не хотелось думать, ни о чем невозможно было думать.

– Ты, ты что вообще несешь?! Не смей… не смей говорить, что Иори должна умереть!!! – шумно, словно какой-то разъяренный зверь, дыша через нос, прокричала Кирияма.

– …Я же… я же и сам не хочу такое говорить!.. Но кто-то должен был это сказать, и я подумал…

А потом Аоки еле слышно добавил:

– Не все же Инабе-ттян играть роль злодея.

– Кх, вы правда все… слишком мягкие… – дрожащим голосом произнесла Инаба.

В глубине души все они это понимали.

В случае если они решат спасти Нагасэ, это будет означать, что Нагасэ будет жить в [теле кого-то другого]. Жить, позаимствовав [вместилище кого-то другого], взяв себе [общественное положение кого-то другого] – как ни посмотри, а это неправильно.

Но тем не менее…

Мысли Тайти бегали по кругу.

Вперед не продвигались.

– У нас получается что-то вроде заочного суда, так нельзя, наверно… По-моему, надо Иори-тян тоже все рассказать… Как думаете?..

– Да… ничего не поделаешь… Какой позор на мою голову, что мне только и остается цепляться за это «ничего не поделаешь»!..

– Ладно, раз я сказал, значит, я и поменяюсь… – произнес Аоки. – Поменяй меня, Ёсифуми Аоки, с Иори Нагасэ!

Всего мгновение спустя [Аоки] быстро заморгал. Потом какое-то время удивленно смотрел на сидящих перед ним на полу Тайти, Инабу и Юи и наконец спросил:

– Эмм… я все равно не понимаю – что происходит?..

Инаба принялась объяснять Нагасэ [Аоки] ситуацию в общих чертах.

– Как ни выбирай время, чтобы такое сказать, все равно будет шок… поэтому скажу сразу. Иори. Ты… может быть… должна умереть, – произнесла Инаба без дрожи в голосе, твердо глядя в лицо Нагасэ [Аоки]. Хотя, должно быть, ей даже произносить это было мучительно. Сила Инабы в том, что она не показывает свою слабость.

Нагасэ [Аоки] явно почувствовала по поведению Инабы, что та не шутит: ее лицо задеревенело. Глаза забегали, как у испуганного щенка.

Потом взгляд этих глаз нашел Тайти и остановился.

На миг лицо Нагасэ [Аоки] чуть-чуть, самую малость расслабилось.

Может быть, он все-таки сможет что-то дать находящейся в бездне отчаяния Нагасэ? С этой мыслью Тайти твердо вернул ей взгляд.

Сверх этого сделать он ничего не мог, и это его безумно мучило.

Нагасэ [Аоки] отвела взгляд от Тайти и посмотрела в этот раз на Кирияму.

Из глаз Кириямы катились слезы. Тем не менее она, с силой закусив губу, не выпускала голос наружу. Не выпускала всхлипы.

Снова повернувшись к Тайти, Нагасэ [Аоки] зажмурилась и крепко сжала губы.

Несколько секунд молчания – и она открыла глаза.

– Хорошо, продолжайте.

Лицо ее в этот момент было благородным и отважным до мурашек по коже.

Тайти не помнил, чтобы видел когда-либо в жизни настолько готового к чему-то человека.

Все дальнейшие объяснения Инабы до самого конца Нагасэ [Аоки] выслушала молча, лишь несколько раз кивнула.

Объяснение закончилось.

Однако Нагасэ [Аоки] еще какое-то время продолжала хранить молчание.

Какие чувства сейчас бурлили в ее груди, Тайти даже представить себе не мог.

Все наверняка подумали, что ей нужно побольше времени. Однако тут же –

Нагасэ улыбнулась.

И сказала:

– Раз так, значит, мне остается только умереть, да?

Светлым голосом, в котором не было ни намека на героический пафос.

– А… я правда помру, да?.. Хе-хе, понимаю, что помру, но при этом так вот разговариваю со всеми – такое странное чувство…

– Но… это еще не наверняка… – слабым голосом попыталась запротестовать Кирияма.

– Ну, может и не помру, но… все равно держусь так, как будто помру; не хочу ни о чем сожалеть.

Ее совершенно обыденные интонации подействовали на слезные железы Тайти.

– Нагасэ!.. Но тебе же сказали уже… Еще не однозначно, что твоя личность тоже умрет –

– Это нельзя. Нельзя, невозможно.

Ее улыбка, лишенная даже тени нерешительности, ударила Тайти прямо в сердце. Хотя внешность принадлежала [Аоки], но улыбка, вне всяких сомнений, была улыбкой Нагасэ.

– «Я» – это абсолютно вся я, в том числе и внешность. Ни только содержимое, ни только оболочка – это не «я». То и другое вместе – вот что такое «я». И я… горжусь тем, что это «я». …Раньше я себя постепенно теряла, но кое-кто заставил меня это понять.

Нагасэ глядела на остальных. Она сейчас производила странное впечатление: как будто игрок, уверенный в своей победе, готовится выложить решающий козырь.

– И потом, убить чью-то личность, занять чужое тело и жить в нем – это грех, я такого просто не смогу вынести.

Возразить на это было нечего.

Затем Нагасэ [Аоки] обратилась ко всем с последней просьбой.

– Можно я… с каждым из вас поговорю один на один?

По желанию Нагасэ, остаток времени она должна была провести в рекреации больницы наедине с каждым из членов КрИКа.

Остаток времени.

Все не хотели себе в этом признаваться, а может, даже хотели как-то воспротивиться этому, но время постепенно утекало, а поделать они ничего не могли.

Халикакаб сказал, что у них тридцать минут. Осталось уже совсем немного.

Сначала Нагасэ вошла в [тело Кириямы] и встретилась с Аоки, вернувшимся в [тело Аоки]. Затем, по-прежнему в [теле Кириямы], позвала Инабу. Когда Инаба проходила мимо Аоки, у того были мокрые от слез щеки.

Сейчас, одолжив [тело Инабы], Нагасэ была вдвоем с Кириямой.

Тайти и Аоки сидели на скамейке в коридоре чуть поодаль от рекреации. Они молчали. Взгляд Тайти упирался в дверь палаты интенсивной терапии. Там, за этой дверью, лежало [тело Иори Нагасэ]. Личность, находящаяся в [теле Нагасэ] сейчас, принадлежала Инабе. Естественно, она была без сознания; можно сказать, Инаба сейчас была посреди «ничего».

В коридоре раздались шаги и всхлипывания.

– Та-Тайти… Тебя зовет… Иори… – сдавленным голосом произнесла Кирияма.

Тайти молча кивнул и отправился по коридору в сторону рекреации.

Блестящие черные волосы до плеч, стройное тело – и мягкая, еле заметная сладковатая атмосфера, которой обычно не было.