— А где был кочегар, когда паровоз разлетелся на части?

Я понял, что он в шутку повторил слова из песни, очень популярной лет тридцать назад, когда ее исполняла коптская певица Шафика. Услышав эти слова, машинист подошел к нам и сказал:

— Поезд не разбился и ничего такого не случилось, бек! В момент происшествия я находился у тормоза и сразу же остановил…

Он стал выкладывать свои соображения. Рассказал нам, что местные жители очень наивны и, возможно, являются потомками тех крестьян, которые, впервые увидев паровоз, пригласили его на угощение. Вполне возможно, что преступник — из этой знаменитой деревни и именно по наивности или из любопытства положил болт на рельсы. Наверно, ему захотелось посмотреть, что станет делать паровоз, как он поступит — обойдет болт или двинется прямо на него.

В это время к нам подошел один из рабочих ремонтной бригады и заявил, что дело тут вовсе не в наивности или тупости. Преступление совершено из мести. Население этого района живет добычей камня в горах, привозит его с гор на ослах и верблюдах и продает подрядчикам. Когда английская железнодорожная компания появилась в районе дельты и проложила железнодорожную линию, то она сама стала перевозить камень, отняв у бедных, голодающих людей последнюю возможность прокормиться.

Но какова бы ни была причина преступления, преступник скрылся и вряд ли будет обнаружен.

Мы забрали болт как «вещественное доказательство», положили в коробку, запечатали ее сургучом и приобщили к бумагам… Это и был весь наш обвинительный материал.

Вдруг полил дождь. Мамур стал требовать, чтобы мы отправились составлять акт в дом старосты. Я спросил, далеко ли до него, и помощник старосты ответил:

— Рукой подать, господин!

Поверив ему, мы отправились туда пешком. Идти пришлось так долго, что мы еле дотащились, кости наши ныли от усталости. Уже рассвело и муэдзин прокричал эзан, призывая на утреннюю молитву. Предоставив мамуру «намыливать голову» помощнику старосты за его «рукой подать», я занялся составлением протокола и опросом свидетелей. Покончив с этим, я хотел уже подписать протокол, но вдруг обратил внимание на какую-то странную суетню в комнате. Мамур то садился за стол, то вставал, то выходил из комнаты, то возвращался обратно. Я никак не мог понять, чем он занят. Наконец я услышал, как, отведя старосту в сторону, он стал говорить ему:

— Послушай, староста, господин следователь не любит, когда ему подают на завтрак барашка, петуха или что-нибудь в этом роде. Хорошо будет, если ты подашь ему молодых голубей с рисом, а к ним — хрустящий пирожок и пресную лепешку. И недурно бы еще парочку жареных цыплят. От них вреда не бывает. Ну и конечно, кислого молочка — это очень полезно для здоровья. Да еще бы яичницу из нескольких яиц, зажаренных со сливками. Ну вот пожалуй что и достаточно. Смотри, староста, больше ничего не давай! Господин следователь мало кушает. А если у тебя есть сотовый мед, то и его не мешало бы подать на стол. Не плохо бы еще два кружочка сыра да курабие[87]… Главное, чтобы завтрак был легкий и приятный, а ты в этих делах мастер!

Услышав все это, я растерялся, покраснел, но ничего не сказал. Лучше всего — как можно скорее уйти! Я быстро сложил свои бумаги, но, заметив это, мамур разгадал мое намерение и подошел ко мне:

— Следствие закончено?

— Давно!

Он бросил взгляд на еще пустой стол и снова посмотрел на меня:

— Все свидетели дали показания?

— Все.

— Не осталось ни одного свидетеля?

— Даже четверти свидетеля.

Мамур быстро вышел и вернулся, таща за пояс молодого феллаха, одного из жителей деревни. Подтолкнув его ко мне, он сказал:

— Вот важный свидетель, у него есть ценные показания.

Я выразил сомнение в ценности показаний этого человека и желание ограничиться теми свидетелями, которых уже допросил. Но мамур настойчиво просил меня выслушать этого свидетеля, уверяя, что у него имеются очень важные сведения.

Пришлось снова вытаскивать бумаги, но не успел я открыть рта, чтобы задать вопрос, как появился староста в сопровождении слуг. Они стали накрывать на стол. Громкий голос хозяина пригласил нас к завтраку. Я извинился, сославшись на плохое самочувствие, и объяснил, что утром обычно ничего не ем. Но староста начал взывать к Аллаху, пригрозил мне, что вместе с мамуром они на руках отнесут меня к столу. В результате их заговора я оказался во главе стола Мне ничего не оставалось, как подчиниться и целый час созерцать этих людей. Они жевали, глотали, чавкали и, занятые этим процессом, даже не заметили, что я почти ни к чему не притронулся.

Наконец я встал, пробрался между ними, сел на прежнее место и начал перелистывать протоколы. Сидевшие за столом набили животы, уничтожив все, что им было подано, и принялись вытирать руки о скатерть, которая не стиралась, вероятно, не менее двух лет. Мамур подошел ко мне и, громко рыгая, сказал:

— Я думаю, нам пора возвращаться. Ведь следствие закончено.

Я указал ему на свидетеля, которого он привел ко мне и о котором уже забыл:

— А когда же мы будем допрашивать этого ценного свидетеля?

Мамур быстро ответил:

— Ничего ценного он не знает. Да нам ничего и не нужно.

Он отошел от меня и обратился к феллаху:

— Ты можешь что-нибудь сказать, мальчик?

Феллах ответил:

— Ни.

Это означало «нет». Обернувшись ко мне, мамур воскликнул:

— Вот он, молодой осел, что пасется в клевере! Конечно, он ровно ничего не знает! Поднимайтесь, господин следователь, надо возвращаться в город!

Мы пустились в обратный путь. Солнце уже взошло. В управлении маркеза нас встретил полицейский с сообщением из государственной больницы, что раненый Камар ад-Дауля Альван пришел в себя и сейчас его можно допросить. Мы стремглав бросились в больницу, опасаясь, что больной снова потеряет сознание или положение его настолько ухудшится, что мы никогда не сможем вырвать из его уст тайну преступления.

В больнице мы потребовали главного врача. Нам сказали, что он в операционной, и мы направились туда. По пути нам попадались носилки на колесиках и операционные тележки, похожие на тележки носильщиков на больших станциях. В комнате перед операционной стояли стерилизаторы, от которых шел пар. Сновали санитары в белых халатах, увозя людей на своих тележках… в небытие. Они спокойно и деловито входили в операционную или выходили из этого страшного зала, их равнодушные лица были безучастны и к смерти и к жизни.

Я остановился, какие-то обрывки мыслей блуждали в моей голове, мне казалось, что я стою на станции в ожидании поезда… В самом деле, разве это не станция, откуда больной отправляется в иной мир?..

Я посмотрел в окно, взор мой случайно упал на большую входную дверь в больницу. Я увидел сторожа, который пытался отогнать толпу собравшихся у входа женщин в черных платьях и синих накидках. Слышались тревожные голоса, сдержанные рыдания. Я понял, что женщины ждут, когда сторож выдаст им труп умершего. Из больницы ежедневно выносили один или два трупа. За дверью их подстерегало горю, страшное, синее, с когтями, выпачкаными глиной и землей…

Из операционной вышел санитар с ведром, наполненным какими-то кровавыми кусками, похожими на внутренности животного. Заметив мой пристальный взгляд, санитар пояснил, что только что кончилась операция и больная лежит еще на операционном столе под наркозом. Я окаменел. Мамур потребовал от моего имени немедленного свидания с главным врачом. Санитар ушел, но скоро вернулся и распахнул перед нами дверь в операционную. Собравшись с духом, я вместе с мамуром и секретарем вошел в эту страшную комнату. Главный врач в белом халате встретил меня улыбкой. Он стоял, склонившись над операционным столом, на котором лежало что-то бесформенное. Рукава его халата были засучены, в руке он держал инструмент, напоминающий щипцы… Врача окружали какие-то люди, совсем не похожие на врачей. По их костюмам я безошибочно угадал в них знатных лиц — вероятно, это были друзья главного врача. Подойдя поближе, я взглянул на операционный стол. Там лежала девушка. На ее теле зиял разрез, тянувшийся от груди до нижней части живота. Своим инструментом врач стягивал разрезанную кожу и скреплял ее чем-то вроде маленьких гвоздиков. Он проделывал это с поразительной быстротой, не переставая беседовать с друзьями и отпускать шутки. Легкостью своих движений он напоминал фокусника, демонстрирующего ловкость рук и виртуозность своей работы. Я посмотрел на бледное лицо девушки, оно казалось мертвым. Взгляд мой скользнул по ее животу, и я увидел кожу, унизанную длинным рядом гвоздиков. Словно кожа ботинка в руках сапожника! У меня закружилась голова. Чтобы не упасть, я облокотился на край операционного стола. Заметив, что я сильно побледнел, врач оставил больную и с тревогой посмотрел на меня.