Видно было, что защитник сейчас разойдется, будет рвать и метать, но судья остановил его:

— Терпение, устаз[83]. Обвиняемый признался, что видел керосинку у порога лавки.

Защитник стукнул кулаком по столу и воскликнул:

— Мой подзащитный плохо себя защищает.

Судья спокойно ответил:

— Вы хотите, чтобы я поверил вашей хорошей защите и не поверил показаниям виновного перед лицом суда!

Защитник запротестовал и повысил голос. Но я знал, что ему важно только одно: чтобы голос его гремел, чтобы пот катился с него градом, а он вытирал его платком, поглядывая на своего подзащитного. Ему надо продемонстрировать свою преданность, свое усердие. От усталости, скуки и неподвижного сидения за столом я не в силах был следить за процессом и не понимал, что происходит вокруг. Оставалось только уткнуться в какие-то лежавшие предо мной бумаги и забыться в дремоте.

13 октября…

К вечеру заседание наконец закончилось. Когда я вышел из зала суда, нервы у меня совсем расходились. Прощаясь с судьей, я увидел солдата, нагруженного кипой исполнительных листов, предназначенных для подписи. Я стал машинально подписывать бумаги, которым не предвиделось конца. Моя подпись не давала никакого представления о моем имени. Мне приходилось подписывать такое огромное количество бумаг, и я делал это так быстро, что буквы сливались в какие-то закорючки. Когда огромная пачка бумаг была подписана, пот лил с меня ручьем. За моей спиной послышались звонкие шаги по асфальту[84]. Я оглянулся и увидел гафира, который, отдав честь, громко доложил:

— Наверху в следственной комиссии ожидают дело о выстреле.

Есть же предел человеческим силам! Ведь с позавчерашнего дня у меня во рту и крошки не было, я так и не ложился. Не выдержав, я сказал:

— Чтоб тебе в глаза выстрелило! Будь мы сейчас в окопах или на Дарданеллах[85], нам бы сочувствовали, заботились бы о нашем здоровье…

Впрочем, в чем виноват гафир, к которому были обращены мои слова? Оставив его в покое, я пошел своей дорогой. Поднявшись на второй этаж, где находился мой кабинет, я увидел девушку Рим под охраной стражников. Они ждали меня. Рядом с ней, опираясь на свою зеленую палку, стоял шейх Усфур. Я никак не мог понять, зачем он-то меня ждет. Присутствие девушки слегка оживило меня, как капли росы оживляют увядшую траву.

У себя в кабинете я нашел мамура, помощника и секретаря. Вид у всех был бодрый. По-видимому, они уже побывали дома, хорошо выспались и сейчас готовы заняться этим делом, чтобы скоротать время. Ведь это все-таки куда интереснее, чем играть в нарды[86] или жевать сахарный тростник около аптеки.

Но я сейчас ни на что не годился. Чтобы стать работоспособным, мне нужно было проспать не менее семи часов. Я заявил, что хотел бы отложить следствие на завтра. Все с этим согласились. Но тут перед нами возникла сложная проблема, о которой сначала никто не подумал: где переночует сегодня эта девушка? Ведь ее деревня далеко. Нечего было и думать отпускать ее на ночь домой, чтобы утром возвращаться обратно. Там, чего доброго, кто-нибудь из родственников, причастных к делу, научит ее, как надо вести себя, что отвечать на допросе. А здесь она никого не знает, у нее нет родственников…

Как быть? И вдруг раздался голос мамура — он нашел удачный выход:

— Очень просто. Девушка переночует в моем доме.

Все в ужасе взглянули на него, но быстро овладели собой, стараясь скрыть замешательство. Каждый из нас подумал и почувствовал одно и то же. Даже в глазах шейха Усфура, пробравшегося в кабинет следом за мной, мелькнула тревога. Однако всякое возражение с нашей стороны означало бы сомнение в намерениях господина мамура.

Все молчали, о чем-то думая. Желая успокоить нас, мамур сказал:

— Я заинтересован в том, чтобы Рим находилась в надежном месте, с моей женой и детьми.

Пришлось с этим согласиться.

Наконец я отправился домой. Наскоро поев, я лег в постель и мгновенно заснул.

Проснулся я только в полночь, испытывая сильную жажду. Выпил воды из глиняного кувшина, стоявшего на окне, и вдруг сразу вспомнил о девушке. Как только я представил себе ее в доме нашего друга, сон покинул меня. Я мечтал о каком-нибудь происшествии, которое вытащило бы мамура из дома. Но происшествия как кошки: их зовешь — они не подходят, а стоит прогнать — они возвращаются и трутся у твоих ног. Я не знал, что делать, душу терзали сомнения. Ночь казалась бесконечной, я торопил рассвет. Решил отвлечь свои мрачные мысли дневником, но перо валилось из рук. Взгляд мой упал на гору дел о правонарушениях, преступлениях и проступках, накопившихся на моем столе за последние два дня. Их посылали, чтобы я, ознакомившись с ними, составлял обвинительные заключения и направлял на рассмотрение. Но сейчас у меня не было ни малейшего желания работать.

Я открыл окно и вдохнул влажный ночной воздух. Звезды, словно всевидящие очи, проникающие во все тайны жизни, смотрели на наш городок, погруженный в глубокий сон. А кругом — ночная тишина.

Вдруг мне пришла в голову безумная мысль выйти на дорогу и побродить вокруг дома мамура. Неужели я это сделаю? А если меня задержит полицейский? Конечно, он узнает меня и извинится, но потом расскажет об этом всем, молва распространится, и имя мое будет покрыто позором. Нет, надо ждать утра и всего, что оно принесет с собой…

Но Аллах все же сжалился надо мной: принесли телефонограмму. Я быстро прочел ее. В ней сообщалось об одном из тех пустяковых случаев, из-за которых мы ночью обычно не выезжаем:

«…Когда товарный поезд № 209 проходил вдоль дельты реки, на участке 17 км, на железнодорожном полотне был найден болт. Злоумышленник не установлен…» На телефонограмме стояла резолюция мамура: «Помощнику начальника канцелярии! Доложить заместителю следователя». Значит, мамур считает, что ни ему, ни мне незачем вставать ночью из-за такого пустяка. Но разве мог я упустить случай, посланный мне небом! Ведь я так страстно хотел нарушить покой господина мамура и свой собственный в эту ночь! Я мгновенно оделся, вызвал машину и отправился к дому нашего друга. Приехав, я послал человека сообщить о моем прибытии. Мамур появился в окне и закричал:

— Из-за какого-то паршивого болта мы все должны вставать ночью!

Высунув голову из окна машины, я ответил:

— Даже из-за иголки. Ведь подобные случаи считаются уголовным преступлением. Этот болт мог привести к крушению поезда, к самому страшному уголовному преступлению в мире! Ваше присутствие необходимо, господин мамур.

— Я… я послал помощника начальника канцелярии.

— Необходимо ваше личное присутствие.

— Ночью… Невозможно… Я устал…

— Все мы одинаково устали! Это наш долг!..

Не зная, что ответить, мамур умолк. Видя мою решимость и готовность к самопожертвованию, он побоялся возражать: дело шло о нашей работе. Извинившись, он попросил меня подождать, пока оденется. Вскоре он, задыхаясь от ярости, сел рядом со мной в машину. Я обратил внимание на отсутствие шейха Усфура. Несмотря на наши гудки, он не показывался. Мысли мамура были далеко, и на этот раз он не заметил отсутствия шейха. Наконец он нарушил продолжительное молчание:

— Да! Наш долг… Однако надо же!.. Болт?!

Я закрыл глаза, не желая отвечать. Он продолжал:

— Да пошлет Аллах твоему предшественнику всяких благ! Он, бывало, допросит по делу об убийстве не больше двух свидетелей и шепнет мне на ухо: «Что, разве убитый наш отец или брат? Пойдем, старина, промочим горло!»

Я ничего не ответил и за всю дорогу не произнес ни слова. Наконец мы приехали на 17-й километр и увидели рабочих ремонтной бригады, товарный поезд и машиниста. Помощник старосты подал нам болт и показал рукой на вагон, груженный мешками с хлопком, едва не сошедший с рельсов. Я взял болт и тщательно осмотрел его. Мамур, стоявший позади меня, спросил улыбаясь: