— Что-то похудел ты, Мукатай. Не обижайся на батыра. Вы же родственники: покричите друг на друга и остынете. И я, бывает, на него сержусь. А что? Бояться мне его? Но не годится, Мукатай, кусать исподтишка всеми уважаемого человека. Волки и те не нападают на вожака. Ты как-нибудь приедешь к нам — я помирю тебя с батыром. Посмотришь — он послушает меня. Ведь вам не все про нас известно. Мы с Жомартом с детских лет дружны. Давай сейчас пойдем. Я пожурю его, и он тебе заплатит штраф. — Тасыбек все больше распалялся. Но тут он снова взглянул на верблюдицу. — Ее послал мне сам аллах! Ты посмотри в ее глаза. Она умней и благороднее людей. Все понимает. Жаль только, говорить не может. А как она привязана ко мне! И белый верблюжонок точь-в-точь такой же, как она. Когда мои верблюды расплодятся, увидишь, Мукатай, я подарю тебе атана{23}. А что, мне жаль? Я знаю, ты не останешься в долгу. Верблюды — это наш бедняцкий скот. На них мы ездим, из шерсти делаем одежду. А что кумыс в сравнении с шубатом?{24} Вода. Как хорошо, что ты ко мне приехал в такой счастливый день. Пойдем, я угощу тебя. Не так уж беден Тасыбек, чтоб гостя не принять.

— Спасибо, мне надо ехать.

Тасыбек помог ему усесться на коня, пощупал притороченный бурдюк.

— Кумыс?

— Да.

— Я слишком много говорил, внутри все пересохло. Как много у тебя кумыса! Ну, добрый путь, Мукаш!

Тот дернул за поводья.

— Запомни то, что я сказал, — не унимался Тасыбек.

— Что?

— Уже забыл? Что я отдам тебе верблюда. Могу и верблюдицу. Ты будешь пить шубат, шубат жирней кумыса, хотя в жару… кумыс приятней. Я прав, Мукаш?

Костя́ в уме всех предков Тасыбека, Мукатай подал ему бурдюк.

Тасыбек стал жадно пить.

«Вот глотка! Такой все выпьет».

Мукатай отдернул от него бурдюк, стегнул коня и поскакал.

— Хороший у тебя кумыс. Скорее пей, а то заквасится на солнце…

Но Мукатай не оглянулся.

Капли пота сверкали на широком лбу Акмурзы; он возлежал на боку, упершись богатырской грудью в подушку. Холодная надменность быстро сменила доброту в его глазах.

А на почетном месте сидел Мукатай и с заискивающей улыбкой говорил:

— Так вот, батыр, мы готовимся к свадьбе. Сынка Жомарта обуяла страсть, и он пристал к отцу: отдай Серого Ястреба свату. Жомарт сначала заупрямился, но все же уступил. А между тем женится сын вашего ровесника, его той — это ваш той, Акмурза-батыр. Я и приехал с этой доброй вестью. — Мукатай потягивал холодный кумыс. Внезапная мрачность Акмурзы не скрылась от его глаз. «Считай, дело сделано», — злорадно подумал он и поднял с пола камчу.

Видя, что Мукатай собрался ехать, Акмурза крикнул из глубины юрты:

— Эй, ставьте котел!

— Не извольте беспокоиться, батыр, я заехал мимоходом — сообщить о свадьбе. Скорей всего Жомарт устроит той, когда переберется на джайляу, раз уж хочет отдать Коктуйгына. Так что смотрите сами.

И с этим Мукатай уехал.

Акмурза лежал и думал. Не было у него друга ближе, чем Жомарт, а за друга и жизнь отдать не жалко. Акмурза самолично привел его аул в Аргынату, позаботился о землях для зимовья, выделил джайляу. В схватках с неприятелем мчали они стремя в стремя, и не было обиды промеж них. Именно закадычная дружба позволила Акмурзе попросить у Жомарта Серого Ястреба. И Жомарт согласился, обещал подготовить коня перед свадьбой и подарить его в день праздничного тоя. Слово есть слово. Да, видно, недорого оно стоит. Золото, как известно, и ангела приворожит. Прельстился и Жомарт. А раз так, надо ответить ему тем же.

В ту же ночь Акмурза позвал к себе джигита богатырского роста и спешно снарядил в дорогу.

Вскоре весь аул Жомарта неожиданно для всех покинул Аргынату. Казалось, зашевелилась степь — огромные табуны двинулись к Каратау.

— Ох, сил моих нет! Подохнет бедная скотина! Разве такой малыш выдержит далекий путь? — не унимался Тасыбек, давая наставления жене. — Старуха, смотри за верблюдицей. Держи ее на привязи, иначе убежит, потом ищи-свищи. Ох, бедняжка, — гладил он верблюжонка, — как тебе поспеть на своих слабых ножках? Слышишь, Рабига, пусть чаще сосет мать. Это не обычный верблюжонок, Рабига. Ну, мне пора, меня табунщики заждались. Я вас буду навещать. Смотри, чтоб верблюжонок не подох.

На всем пути Тасыбек ежедневно навещал своих, допекая Рабигу. Она не выдержала:

— Уедешь ты, наконец? Или я не пасла скотину?

— Не препирайся, я дело говорю. Смотри за ним в оба. Для нас ведь ничего важнее нет, чем верблюдица с белым верблюжонком. Запомни, Рабига!

СБОРИЩЕ НА ПЕПЕЛЬНОМ ХОЛМЕ

1

Это было в месяц мизам{25}, в год барса, в 1710-м. В это время все аулы собираются на Пепельном холме. Трава повсюду пожелтела, все было скормлено скоту, в степи остались лишь колючки да высохший ковыль.

Жомарт в сопровождении своих сарбазов выехал из Теректы и после небольших привалов и двух ночевок добрался до рабата Тауке-хана на Пепельном холме, на берегу реки Ахингиран, что в сорока верстах от города Ташкента. Там было очень многолюдно. Съехавшийся на диван весь цвет трех жузов с огромной свитой расположился в просторных юртах, поставленных на этот случай. Согласно знатности гостей помещались юрты вокруг подножия холма. И, разделяя жузы, вились на ветру три славных знамени.

Все идут и идут косяки лошадей для забоя, прибывают огромные бурдюки с кумысом. А сколько надо привезти воды и заготовить топлива! Слуги одеты празднично. Наряды их расшиты и украшены, по ним нетрудно догадаться, откуда человек, какого роду-племени. Прибывших лошадей связали за головы, но не успели вихри пыли осесть на землю, как целый ураган взметнулся над равниной. То ехали казахи со всей бескрайней степи, и казалось — дрожали под копытами их ретивых коней четыре стороны света. По указу Тауке-хана каждый батыр приезжал на сходку со всей дружиной, в полном снаряжении.

Низко плывшее солнце, укутанное тяжелой пылью, померкло и пожелтело, как медный тазик. На него можно было смотреть, оно не ослепляло, а походило на гигантское око, удивленно взиравшее на шумное людское сборище.

Но стоило этому гудящему муравейнику приблизиться к подножью холма, как приставленные к гостям джигиты тотчас провожали прибывших в отведенные для них юрты. Лишь немногие из приехавших не мешкая направлялись прямо к рабату хана, стоявшему в стороне, у южного склона. От каждой группы выделялось по два человека, на расстоянии полета стрелы они спешивались и, размяв онемевшие ноги, неуверенно шли вперед. Еще вчера они властными окриками собирали в аулах своих родичей, всех здоровых мужчин, чтобы ринуться грозным пожаром, выжигающим степные травы, а сейчас остановились: ни стати богатырской, ни бравого вида — еле плетутся. Будто обмякли под ветром холодным. Саптама — сапоги на высоких каблуках, — надетые поверх узорных войлочных чулок, робко ступали по траве.

У ханабата{26} столпилось множество людей — один был именитее другого.

Ежегодно в пору бабьего лета Жомарт-батыр ступал на этот пыльный холм и неизменно восхищался ханабатом. Кругом лежала голая равнина, а на холме росли деревья. И там, в большом саду, стоял дворец чудесной красоты. Его бирюзовый купол, похожий на шанрак юрты, невольно приковывал взоры. Мраморный бассейн манил прозрачной водой. Жомарт не мог налюбоваться: все тот же уровень воды, четыре гидры из тяжелой бронзы едва касаются хвостами глади.