Корабай с интересом глядел на них, а сам был задумчив. У свободных людей и песни раздольные, в них светится душа народа, открытая, радостная. В ней и вдохновенье и способность к благодарности. Те, кто умеют до упада веселиться, всегда щедры с друзьями, а к врагам непримиримы. Их песни, их талант дают им силу и стойкость на бранном поле. Как неожиданно раскрылось в песне достоинство и благородство! Обычай предков сплотил рассыпанные по степи племена, сделал этих людей честными, великодушными. «Они развеяли мое одиночество, — думал Корабай. — Какой враг сможет поработить их, когда свобода и честь для них — святая святых, такие люди не покорятся. Жестокость не возвышает, она выжигает человеческое сердце, как июльский зной траву. Захватчики ойроты вероломны, но у них нет ничего сокровенного. Подлость склоняется лишь перед коварством. А у коварства руки коротки. Трудно одолеть такой талантливый народ».

Домбра шла по кругу, переходила из рук в руки. Наконец дошла очередь до джигита-гостя.

Корабай сник и растерялся. Его музыкой был ветер в степи, не тужил он, сидя в седле, а вот петь не научился. Его высокий лоб покрылся испариной. Корабай признался, что не умеет играть на домбре. Парни и девушки, посмеиваясь над его смущением, не отступали от него:

— Любой джигит может наиграть кюй!

— Или пропеть петухом!

— Дайте ему домбру!

И тут Корабая выручила молодая женщина по имени Балаим.

— Да уймитесь вы! — Она замахала руками. — Мы же не дикари, чтобы не уважать гостей. Я спою за него.

Расшумевшаяся молодежь сразу затихла.

Корабай внимательно и благодарно смотрел на Балаим. Траурный платок покрывал ее голову, глаза были печальны. Джигит залюбовался ее плавными движениями.

— Давно мы не слыхали песен тети Балаим.

— Спой, женеше{17}.

Балаим взяла домбру.

Рокот голосов смолк.

Песня, льющаяся из скорбящей души свободно, словно густое молоко из чаши, с первых же слов покорила слушателей. Неунывающая сноха до сих пор никому не открывала свое сердце, печальная песня естественно, будто вздох, вырвалась из груди, и все вдруг поняли ее состояние. Балаим никогда не жаловалась на свою судьбу; как любящая жена, свято хранила память о муже, а теперь этой грустной песней словно просилась у родных и сверстников на волю. Никто уже больше не пел после ее песни, праздник пошел на убыль. С того дня постоянно встречались взгляды Балаим и Корабая. Всякий раз затаенные огоньки вспыхивали в ее глазах, сменив робость и печаль, да и взор джигита загорался тревожным пламенем пробудившегося чувства. Видно, неспроста глядели они так друг на друга.

После праздничного тоя{18} в честь его новорожденного сына Жомарт позвал Балаим, чтобы поговорить наедине. Посасывая тертый табак, он одиноко сидел в своей большой юрте. Балаим была вдовой его родного брата по имени Самат и уже второй год носила траур. Когда исполнилась годовщина, после поминальной тризны Жомарт сказал:

— Теперь ты свободна, поступай как хочешь.

Но Балаим склонилась перед ним:

— Коке{19}, когда выходила замуж, я навсегда приехала сюда. Здесь мой дом. Куда же я пойду? Позвольте мне остаться тут как вашей дочери. Вы никогда меня не обижали. Я вышла замуж за Самата по любви и хочу остаться верной его памяти. Никого другого мне не надо, — чуть ли не плакала она.

И своих алчных родственников, вроде Мукатая, учуявших добычу и приехавших за ней, Балаим твердо осадила. С тех пор Жомарт проникся уважением к невестке, отечески заботился о Балаим, выделил ей долю, поселил неподалеку от своей просторной белокрылой юрты. А сегодня он пригласил ее, чтобы вручить заботам невестки своего новорожденного последыша Жаунбая. Жомарт хотел хоть чем-то утешить Балаим, скрасить ее вдовьи дни.

Она вошла и у порога низко поклонилась.

— Иди сюда поближе, Балаим.

Женщина села у очага.

— Дорогая невестушка, — сердечно начал Жомарт, — ты теперь равноправная сестра нашего аула. Ты скрасила потерю и заменила нам Самата. Это стоит многого. Есть старинный обычай. Одинокому путнику тяжело в пути. В память о Самате я отдаю тебе новорожденного сына, он сам бы мог прижать его к груди, останься он в живых. Усынови ребенка. И вот тебе мое благословенье, — Жомарт воздел руки.

Балаим резко встала.

— Коке, спасибо вам за доброту, за вашу ласку. До сих пор у меня не было никаких помыслов. Наверное, так бы я и коротала свой век. Но сейчас мне пришлось задуматься. Я в большом волнении, коке, не в силах одолеть себя. Решайте мою судьбу, я всецело в вашей власти. — Балаим смолкла.

— Продолжай, доченька. Продолжай!

— Я все скажу, коке. Быть может, я зря надеюсь, но я готова на решительный поступок… Я хочу найти себе опору; мне кажется, я встретила такого же джигита, как мой Самат, я поверила ему. И, если это не противно вашей воле, я буду счастлива держаться за его стремя.

Жомарт ждал чего угодно, но не такого. Кровь отлила у него от лица. Он побледнел, глаза побагровели. Сурово он оглядел невестку.

— Вот как оказалось, Балаим! Выходит, моя родная кровь — Самат — умер лишь сегодня! — Жомарт устал сидеть, прилег на бок.

Балаим испуганно смотрела на него. «Неужто и батыры сердятся, как простые смертные?» — в испуге думала она.

— Коке, вы сами просили меня говорить. Не в женском ослеплении, не от суеты земной решилась я на это. Я ничем вас не огорчу, — прошептала Балаим, собираясь уходить.

Жомарт поднял голову с подушек.

— Ты не поняла меня, Балаим! Я привязался к тебе, ты умница, не у каждого мужчины такой разум. Я не хочу причинять тебе горе, я отпущу тебя. Скажи мне, кто он?

— Ваш гость Корабай.

— Корабай? Что ж, это славно. Раскрой свои руки, Балаим. — Жомарт произнес слова благословения и провел ладонями по лицу.

— Батыр, оставь свои козни! Хватит издеваться над нами! Мы же не перечили судьбе, ниспосланной аллахом, не принимайся опять за старое. Или ты хочешь урвать свою долю, обидеть нас? Чего ты добиваешься? По-твоему, Балаим весь век должна обнимать пустую постель? Верни нам дочь, она еще молода. Дай ей волю! — входил в раж Бекей, тряся седой бородой.

А Мукатай сидел подбоченясь и сложенной надвое камчой ворошил уголья в очаге. Его вид словно говорил: на этот раз я не отступлюсь, а заупрямишься — тебе же хуже.

Жомарт пристально посмотрел на Бекея.

— Послушай, Бекей! Гнев — плохой советчик, остынь немного. Давай поговорим разумно. По взаимному согласию стали мы сватами. Но вышло так, что я лишился брата, а ты — зятя, на все воля божья. Общей была утрата и наша скорбь. Да, Балаим тебе родня, а мне, сказать по правде, она дороже многих. И нам нельзя играть ее судьбой. Она уже наплакалась, бедняжка, и не к лицу нам, двум почтенным людям, ее печалить. Благое дело не дружит с плеткой, и правоте — угроза не подмога. Наверное, не нам, сватам, сейчас решать, доверимся всевышнему. Давайте спросим Балаим. Ее судьба в ее руках. — Жомарт послал за Балаим.

Бекей и Мукатай молчали. Они не простили Жомарту пленника и на этот раз решили стоять на своем твердо. С черным умыслом прискакали они сегодня, так рассудив: добыча наша, родная кровь доверится своим. А если нет — не спросим, положим поперек седла, коней пришпорим и отомстим Жомарту. Зови, зови ее! А будет все по-нашему, вот здесь, у своего костра, ты опозоришься! Так они думали, самодовольно посасывая насыбай{20}.

Закрывшись до глаз платком, Балаим вошла в юрту и, низко поклонившись, села у порога.