Неподвижно сидел Жомарт — будто каменное изваяние, его согбенные острые плечи напоминали дозорные холмы.

Солнце уже двигалось к зениту. Обычно с восходом косяки возвращались из ночного, лошади весело фыркали, подымая пыль в ауле. Сегодня Жомарт не слышал знакомого ржания, встревоженно выли собаки, пробирая до костей своим воем. Что-то человеческое слышалось в непривычном вое, словно безутешно плакала вдова над погибшим мужем.

Чугунный чайник во дворе вскипел три раза, три раза подливали в него воду. Седая байбише всегда сама приготовляла пищу для батыра. Она не решалась войти в юрту, снова приходили все девять сыновей, но так и уходили ни с чем.

— Все сидит? — спрашивали они.

— Сидит, — еле слышно отвечала мать, — это не к добру.

Батыр и сам не мог бы сказать, что с ним происходит, ломило все тело, словно его прибили гвоздями к земле. Он не мог сбросить с плеч давящую на него тяжесть, не мог подняться. Сунув руку под подушку, он извлек расписную чакчу, изготовленную из турьего рога, достал горсть черного насыбая и отправил его под язык. Старик смаковал табак, обычно тот успокаивал его, приводил в доброе расположение духа. Батыр ждал этой минуты.

Приоткрыв скрипучую дверь, в юрту вошли его соратники во главе с Жумабеком, от их грузных тел сразу стало тесно.

— Ассалаумагалейкум, батыр! Что это ты сегодня не выходишь на люди, сидишь как орлица в гнезде? — попытался развеселить его Жумабек.

Но Жомарт не ответил на шутку, будто не расслышал ее, подал им знак сесть и запахнул чапан. Он глядел поверх голов на дальние сопки, окутанные белесым маревом.

Пожилые друзья батыра молча смотрели по сторонам, словно пришли сюда впервые.

— Жоламан не вернулся? — неожиданно прогремел голос батыра.

Все невольно вздрогнули.

— Нет еще.

— Разве его удержишь дома?

— Отбился от рук парень… — вставил кто-то из подошедших девяти сыновей Жомарта.

Батыр хмуро оглядел всех девятерых, а потом медленно отчеканил:

— Сколько бы он ни охотился, главное — чтобы остался жив. — Слову «жив» старик придал какое-то особое значение, и присутствующие отметили это. Жомарт откинулся на кошме, казалось — он весь ушел в себя.

Жумабек осторожно протянул руку к чакче батыра, взял щепотку насыбая и положил его за губу, потом со свистом чихнул и отер глаза. Все остальные последовали его примеру.

Тынышбай сызмальства знал, что может привести его сурового отца в хорошее расположение духа — колдовство искусных пальцев, наигрывающих боевой призывный марш. Надеясь, что ему повезет и сейчас, Тынышбай достал домбру.

— Ты помнишь, что я люблю… — тихо сказал старый батыр и выпрямился.

Вначале Тынышбай не мог найти верный тон, сбивался, фальшивил, может, он робел перед отцом, — словом, наигрыш у него не получился. Легкие пальцы на этот раз не слушались его, не находя привычных ладов, они бежали неуправляемо, как скакуны в степи. Кюйчи мучился, не в силах выудить из инструмента долгожданного звука.

— Что ты издеваешься над домброй, почему она у тебя скулит как щенок? Опомнись, ты совсем раскис! — сердито выговорил батыр сыну и снова посмотрел на дверь. Его зоркие глаза заметили бешено мчащегося всадника на Пепельном холме. Он то исчезал в золотом мареве, то появлялся вновь.

Видно, недовольство отца придало сил Тынышбаю: проворные пальцы наконец нашли нужный лад, тревожная мелодия росла, набирая мощь. Лица сидящих в юрте стали торжественными, чеканными, все слушали с глубоким вниманием.

Играя, Тынышбай следил за старым батыром. Когда глухой набат аккордов сменил нежный, похожий на плач свирели напев, глаза Жомарта затуманились. Лицо его посветлело, с него слетела суровость. Может, в раскатах кюя он услышал гром далеких битв, топот коней предков, проводивших дни в ратных схватках, или он увидел бархатную лунную ночь, первую любовь, явившуюся ему в облике томной красавицы; может, батыр почувствовал себя молодым и любимым — кто знает? — однако на щеках его заиграл румянец. Теперь перед Тынышбаем сидел не согбенный старик, удрученный надвигающимся несчастьем, а смелый горный орел, собравший силы для последнего взлета.

Теперь кюй рокотал как неистовый ураган, обрушившийся на одинокие скалы. Разверзлась твердь неба: грохотал гром, падал сокрушительный ливень. Временами казалось, что бешеные куланы бьются в кровавой схватке, не в силах одолеть друг друга. Кюй нарастал и ширился, превращаясь в грозный набат, зовущий на борьбу с врагами отчизны.

Жомарт нетерпеливо заерзал.

Достигнув высокой звенящей ноты, мелодия неожиданно оборвалась. Все сидели в мертвой тишине, гнетущее безмолвие нарушало лишь жужжание мухи.

А тот одинокий всадник уже приближался к аулу, он махал руками и кричал. Люди выбежали из юрты. Над копьем запыленного джигита болтался привязанный конский хвост.

— На коней! Батыр! На коней! — истошно кричал всадник издали.

Этот боевой клич поднял мужественных сыновей степи — всех до единого, — им ли было не знать его, всегда воевавшим, спавшим по-походному, подложив седла под головы. В мгновение ока все выбежали из юрт, заплакали дети, залаяли собаки.

С тревожной вестью прискакал Тасыбек — а гонцом был именно он, — его воспаленные глаза так и зыркали по сторонам. Стремянный Жомарта не слез, а прямо-таки скатился с коня, казалось — все его тщедушное тело изрыгало вопль отчаянья и ужаса.

— Батыр! Ойбай! Нас застали врасплох. Джигитов перебили! Враги уже здесь!

Захлебываясь словами, Тасыбек стал рассказывать, что неприятель напал, когда они пасли кобыл на южном склоне Ортенжала, налетел внезапно, в предрассветной мгле, и только он, Тасыбек, чудом спасся благодаря своему проворству. Хитрец полагал, что никто не догадается, какой он любитель поспать, что выжил он только потому, что вздремнул где-то под кустом.

На самом деле, он все проспал и очнулся лишь от дикого ржанья лошадей, в испуге разбегавшихся по степи; тогда-то он и помчался сюда, чтоб сообщить о беде.

Все в ауле перевернулось вверх дном. Вокруг Жомарта собрался небольшой отряд, вооруженный чем попало. Но и эти сто джигитов задали бы жару врагу, будь у них кони. Беда была в том, что аул еще не перекочевал на джайляу, не расстался с зимовьем, люди не подозревали об опасности — ни одной лошади не стояло у коновязи. Да и чего можно ждать, пока не пройдет половодье? Даже в смутные времена старины люди не слыхивали, чтобы вражеское нашествие начиналось ранней весной. Теперь приходилось кусать локти — расплачиваться за собственную беспечность.

Жомарт горестно молчал. Если полчища врага уже на южном склоне Ортенжала, значит, вот-вот они будут здесь. От них не укроешься, не спрячешься — нет времени. Будь что будет, надо встретить врага достойно.

— Тасыбек, отдай своего коня мне. На верблюдов посадим женщин и детей, — кто знает, может, успеют перевалить за гору.

Тут же батыр лихо вскочил на усталого гнедого — у того, казалось, кости хрустнули под мощным телом старика. Жомарт скинул чапан, распахнутый ворот рубашки обнажил его смуглую грудь. Жаунбай принес отцу его колчан и лук.

Тем временем густая стена пыли взметнулась до небес и перевалила через холм, она надвигалась как черный смерч. Все потонуло в мутной пелене, ничего не было слышно от лютого грохота бесчисленных копыт. Да, так не налетают конокрады, с гиканьем умыкающие чужое добро, — то мчался беспощадный и неумолимый враг, скакал во всеоружии, чтоб истребить всех поголовно. Поняв это, жители аула устремились к Пепельному холму. Там, среди каменистых скал и впадин, удобнее обороняться и можно задержать врага с тем, чтобы женщины и дети успели скрыться за перевалом.

Головные отряды врагов подлетели к аулу на полном скаку с боевыми кличами. Заметив вереницу женщин и детей у перевала, почуяв легкую добычу, они помчались, как голодные волки, ворвавшиеся в овечье стадо.

Небольшая дружина Жомарта спряталась за валунами, держа на изготовку бухарские ружья, пищали и луки. Джигиты вспомнили заклинание: «Оглянись, кому умирать пора!» — и прицелились. И вот раздался первый выстрел — это Жомарт подал команду открыть огонь. Мчавшийся впереди несметных шериков ойротский воин откинулся назад и рухнул наземь. Засвистели стрелы, загрохотали ружья. Как отскакивает морская волна, натыкаясь на скалы, так вражеский отряд беспорядочно отступал. А стрелы продолжали свистеть, унося у противника его вышколенных воинов.