Эх, дать бы знать батыру Аралбаю! Но как ему сообщить? И до Жомарта не добраться. Бескрайняя наша степь — ничего тут не поделаешь…

Слава богу, хоть мои односельчане не пухнут с голоду. Начали сеять хлеб. Правда, я сам не видел, но, говорят, пшеница уродилась. Спасибо русским мужикам, это Фадес нам помог. Теперь мои джигиты не пойдут с протянутой рукой к Бакену, к Тлеу. Землепашество будет подмогой моим сородичам. Глядишь, и меня помянут добрым словом… Голод — не тетка, но трудно расставаться с тем, что впитано с молоком матери; ни камча, ни дубина тут не помогут, только терпение и добрая воля. Так-то. Русские тамыры научили нас стоящему делу, а мы не пожалеем пота».

Поднялся ветер. Вдыхая запах пряных трав, Суртай почувствовал, что ему дышится легче. О травы земли родимой! Вы впитали солнце нашей степи, что может быть целебнее вас для изболевшего сердца?

— Тетя Курана, не уходи… — сказал Жоламан во сне.

Душа ребенка быстро прикипает к добру. «Кутенок мой бедный! Как-то сложится твоя судьба? Неужто пойдешь за подаянием к чужим людям?»

А на следующий день приехал Куат со своим небольшим отрядом. Потрескивал кизяк, уютно горел огонь в юрте Суртая, двое мужчин говорили по душам и прекрасно понимали друг друга. Подстелив шкуру, Кунтай присела подле них; она пряла шерсть, прислушиваясь к разговору.

Глаза у Суртая впали, усилился хрип в легких, но сейчас он чувствовал себя бодрее. Расправились морщины, на лице светилась благодарная улыбка. Ему хотелось высказать наболевшее, излить Куату душу.

— Брат мой, хоть ты и молод, но я вижу — неплохо разбираешься в жизни, сердце твое не глухо к людской боли. Не смотри на меня так, я и сам понимаю, что дни мои сочтены… не могу подняться… как волк с подрезанными сухожильями. Конечно, это рок мой, злая судьба, но больше всего виню я своих недалеких сородичей. — Суртай тяжко вздохнул, задумался, потом продолжал: — Все пережитое мной, все выпавшие на мою долю невзгоды заставляют меня усомниться в справедливости божьей. Но что толку укорять всевышнего? Еще вчера я был удалым батыром, а сегодня — живой мертвец. Выдохся я, Куат. Мне всегда претила слабость, а нынче я сам слаб и беспомощен. Слабым меня сделал опять-таки мой сородич, ты знаешь, кого я имею в виду, — Тлеу. Он выгоняет меня как паршивую собаку. Когда-то я был его правой рукой, а теперь стал ему обузой. Я не могу обвинять Тауке-хана; неудивительно, что он считает меня зачинщиком стычек с русскими, это Тлеу оклеветал меня, распустил ложные слухи. Как я жалею, Куат, что так поздно познакомился с русскими мужиками. Они такие же бесправные люди, как и мы. Их невзгоды — наши беды. Какого бы ты ни был роду-племени, будь ты русский или казах, и у них, и у нас лишь бедняки подставляют шеи под пули, лишь они до времени сходят в могилу. Понял я это, лишь сам нахлебавшись досыта, но все же открыл глаза на мир.

Слушая своеобразную исповедь Суртая, Куат глубоко задумался. Угнетатели везде одинаковы, всюду они поразительно схожи. Здешний Тлеу, Турсун-султан ничем не отличаются от Булата, сына Тауке-хана, они так же бесчинствуют в своих аулах, кичась силой и богатством, так же глухи к голосу справедливости. Куату вспомнились слова Жомарта, когда тот напутствовал его в этот нелегкий путь: «Справедливость — это орудие в руках сильного, для слабого в ней мало проку».

Суртай скончался на третий день по приезде Куата, с великой горечью он сомкнул свои прекрасные глаза. Вот что сказал джигиту Суртай, перед тем как покинуть бренный мир:

— Я никогда раньше не знал тебя, но по духу своему ты оказался моим братом, тем человеком, которого я искал всю жизнь. Теперь одно томит и тревожит меня. В тот раз Тлеу уехал, кипя злобой. Не успеет остыть мое тело, как он явится, чтобы забрать Кунтай. Сердце мое содрогается, когда я думаю, что ничем не могу помочь моей бедной жене, моей верной спутнице, которую я полюбил еще в отроческие годы. Наша жизнь прошла как один день, мы всегда были преданы друг другу. О горе, горе! Но моему сыну ты можешь помочь, увези Жоламана. Я наслышан о мудрости и доброте Жомарт-батыра. Поручаю вам обоим моего мальчика. Осуши его слезы… Еще есть к тебе одна просьба: тут у меня остаются друзья — башкир Расих и один русский по имени Фадес. Оба они в разное время, прося моей защиты, пришли в наш аул и остались. Пусть они вместе с вами отправляются к Жомарту. Когда узнаете их получше, поймете, почему я за них просил. Вы сыновья разных народов и должны подружиться, я бы хотел этого…

Такова была последняя воля Суртая, его завещание.

Зимой Куат вернулся в Туркестан и, побывав на приеме у хана, возвращался домой вместе с Жоламаном. Когда Куат узнал о гибели Зулейхи, все перестало существовать для него, лишь участливый взгляд сынишки Суртая, такого же одинокого в этом мире, как и он, немного ободрял его. Казалось, рано повзрослевший мальчик понимает смятение его сердца, его молчаливую скорбь.

Приехав в аул Жомарта, который зимовал в Теректы, он передал просьбу Суртая и препоручил мальчика заботам старого батыра. Ведь Жомарт не только выпестовал немало скакунов, потомков легендарного Тулпара, но совсем неплохо разбирался в людях.

НА РАСПУТЬЕ

1

С той поры как казахи попрощались с прахом Тауке-хана и останки его были погребены в мавзолее Ахмеда Яссави, шесть раз наступало знойное лето, шесть раз его сменяла пасмурная осень. Через два года после смерти хана по тайному приказу Абулхаира пал от кинжала наемного убийцы Каюп-хан. Наследовавший престол недоумок Булат-султан, сын Тауке, перестал собирать диван на Пепельном холме, чем был нарушен заведенный испокон порядок, и Жомарт-батыр теперь вынужден был все дни проводить у семейного очага в своем ауле. Он чувствовал себя не у дел, остро ощущал свою забытость в бескрайней степи, вдали от шумной, полнокровной жизни, и, часто просыпаясь среди ночи, с тоскою думал: «А жив ли еще я?» В один такой унылый день к Жомарту прискакал гонец и стал его торопить в дорогу. Время тяжелых испытаний настигло аксакала своей когтистой лапой и усадило на коня.

Это было лето 1722 года. Единство народа, давшее трещину еще при жизни Тауке, теперь оставляло желать лучшего — участились межродовые распри, в ход пошли дубинки. Сорвиголовы и забияки с нечистой совестью, с рукой тяжелой так «защищали свою честь», что пыль в степи смешалась с кровью.

В начале лета Жомарт женил своего последыша Жаунбая. Он не стал искать невесту вдалеке, не засылал сватов в аулы, он женил младшего сына на Аршагуль, дочери Жумабека, который, прожив в его ауле десять лет, стал самым близким человеком для Жомарта. Узнав о том, что Казыбек-бий благословил эту черноглазую девочку, Жомарт присматривался к ней. Аршагуль полюбилась Жомарту своей скромностью и красотой, и он женил на ней Жаунбая.

Ему мечталось устроить большое торжество, чтобы эту свадьбу люди запомнили надолго. В ближайшие аулы он послал гонцов, дальние — известил через приезжих. Ему хотелось, чтобы общее веселье согрело его стареющее сердце.

Но из ближних аулов приехало мало гостей, а из дальних — вообще никого не было. Свадьба прошла скромно. Разве людей поймешь? Может, кому-то не пришлось по нраву, что Жомарт не взял богатую невесту, а женил своего сына на дочери безвестного простолюдина? Как бы то ни было, не исполнилась его мечта о шумной и богатой свадьбе, пыль не клубилась под ногами сотен скакунов, торжество не длилось долго.

Муторно стало на душе у Жомарта, и, когда приехал гонец, он был рад приглашению.

Батыр взял с собой Жоламана, Тынышбая, подумал — и захватил Куата.

В иные времена он выезжал на люди с огромной свитой: в ней было девять сыновей и девяносто пять джигитов, сейчас — всего их было десять человек.