На узких глиняных улицах праздник не был заметен. Он чувствовался здесь, на широкой главной улице: красные флаги на домах, портреты руководителей правительства; люди празднично одеты, из репродукторов звучит музыка.

По мостовой семенил ишак, запряженный в телегу на резиновом ходу, дуга украшена цветами и хлопком, под нею колокольчик. На телеге десятка два малышей и две женщины: одна правит ишаком, другая наблюдает, чтобы ребята не свалились.

Шакир приветственно поднял руку, улыбаясь женщинам:

— С праздником, апа!

Возница ответила почти по складам:

— Мы вас тоже праздник поздравляем!

— Покатайте и нас!

— Хоп майли!  — озорно сверкнула она черными глазами.

— Ура, ребята!  — не унимался Шакир, идя рядом с телегой.

Дети, конечно, молчали, и свой-то язык еще не зная хорошо, а уж русского не понимая совершенно.

Шакир встречал взглядом одних людей, провожал других, делал замечания о третьих; своей живостью в конце концов вывел из молчания и Рип.

— Сейчас начнется базар,  — сказала она,  — и я приступлю к обязанностям гида. Пока же спрошу у вас… Вы уже более двух месяцев живете в республике хлопка, а много ли знаете о нем? Что вам известно, например, о том времени, когда ситцевое платье ценилось дороже шерстяного и шелкового и ситцевые платья с удовольствием носили принцессы и королевы?

— Убит принцессами и королевами!  — признался Шакир.

Рип улыбнулась:

— Второй вопрос: что, кроме ткани, вырабатывается из хлопка?

— Сейчас сообразим… Ага, хлопковое масло! Ведь в нем варят беляши?

— Правильно сообразили. Еще что?

— Жмыхи, надо думать, поскольку есть масло. И какое-то взрывчатое вещество,  — где-то, когда-то, что-то читал об этом.

— Еще?

— А тут будущий инженер-механик уже выдохся.

— Тогда вы, Никита, прибавите что-нибудь?

— Я в этой области знаю не больше, чем он. Читал что-то об индусских отрядах Ксеркса, пришедших в Европу в тканях из хлопка, но даже сказать точно, полторы или две тысячи лет назад это было, не смогу.

— Так загибайте, Шакир, пальцы… К тому, что вы сейчас перечислили, из хлопка вырабатываются еще и следующие товары: кинопленка для кинопромышленности и других надобностей, стекло для автомобилей, высококачественная бумага для дорогих изданий, фибра, линолеум, великолепное туалетное мыло, спирт, различные красители, различные растворители…

— Минуту! Сейчас разуюсь! На руках пальцы все!

Ведущая к базару улица становилась все многолюднее, так как торговля шла и на подступах к нему. Лежали на земле высокими холмами срезанные под корень кукурузные стебли — ходкий строительный материал, своего рода арматура для глины,  — с помощью таких стеблей воздвигались стены и дувалы и стояли века. Еще более жесткими и длинными были стебли джугары, тоже хороший строительный материал; джугара давала обильное мелкое зерно, люди варили из него кашу, ели сами, кормили домашнюю птицу.

Перед входом в базарные ворота находились две стоянки. Одна, справа, для автомобилей и мотоциклов, а слева — для ишаков. Шеренга длинноухого транспорта своей протяженностью не шла в сравнение с машинной шеренгой, была раз в десять длинней. Стояли черные, сивые, пегие ишаки, многие из них, вытянув шею, трубили приветствие друг другу.

Шакира они восхитили. Он попробовал тихонько потрубить, затем высказал некоторые замечания:

— Обратите внимание на эту молоденькую ишачку. Какую нежную мелодию пела она своему бравому соседу, ласково вытянув шею, но вдруг заревела ужасным хриплым басом, будто подавилась клоком сена или схватила кнута. Или вот этот, с оторванным ухом, пытающийся освободиться от привязи….

— Пойдемте, Шакир, от этих мелодий можно оглохнуть! И на пас уже обращают внимание,  — посмеивалась да и смущалась Рип.

Наконец они вошли в ворота, от пестрой одежды зарябило в глазах. Люди двигались почти впритирку друг к другу по пыльной и твердой как камень земле, пахло пылью, стоящей над толпой, солнце безжалостно припекало. Голоса продавцов и покупателей и здоровающихся друг с другом людей сливались в гул; выделялись всплесками среди человеческих голосов ржанье лошадей, блеянье коз и овец, лай собак и трубный рев ишаков. Базар в праздничный день был событием для местных жителей и приезжих.

— Это базарная чайхана,  — приостановилась Рип.  — Тут можно напиться чаю и узнать все новости, от местных до международных, а прежде всего — цены на ишаков, джугару, пшеницу, на всякие другие товары.

Шакир и Горбушин увидели широкий деревянный помост, поднятый на уровень стола, застланный кошмами. С двух сторон он был защищен от ветра, пыли и взглядов ярко разрисованными фанерными щитами, с двух остальных сторон люди могли сколько угодно обозревать происходящее в чайхане. Там сидели, поджав под себя ноги, мужчины и женщины, и все пили чай: женщины — молча, сосредоточенно, чаще всего глядя только в пиалу; мужчины разговаривали, сдвинув тюбетейки на затылок, распахнув яркие халаты.

В углу стоял стол, на нем два ведерных самовара: из одного наливали кипяток, другой в это время нагревался. Между ними гора посуды и подносов. Чайханщик в белом переднике разносил на разрисованном подносе разрисованные пиалы и чайники.

Плотная толпа вынесла наших друзей к фруктовым рядам. Навалом лежали всяческие плоды: яблоки, груши, кишмиш, урюк, кроваво-красные в разрезе гранаты. К винограду отношение уважительное. Он не навалом, он в ящиках и корзинах на прилавках, а его отдельные, наиболее крупные гроздья за плодоножку подвешены к проволоке, натянутой между прилавочными столбиками.

Улица арбузов и дынь… Настоящая улица! А посреди нее идут люди, приглядываясь к товару. Дыни, знаменитые узбекские дыни источают такой аромат, что в нем есть что-то от мяты: Горбушину даже показалось, будто ему легче дышится здесь, среди дынь. Каждый арбузный навал венчает разрезанный пополам арбуз, его сладким соком упиваются крупные, уже по-осеннему ленивые мухи.

Когда миновали эту улицу, Шакир повел носом:

— Откуда-то бьет кунжутным маслом! Не выношу его! Нанюхаешься, а потом целый день пьешь воду.

Приблизились к ряду закрытых лавок с красным товаром, хозяйственной утварью и готовой одеждой. Здесь женская толпа, здесь крику больше. У высокого забора происходило редкое, по свидетельству Рип, древнее зрелище. В тени забора сидели мужчины всех возрастов небольшими группками, по двое, по трое, поджав под себя ноги. Несколько человек играли на длинных трубах, один стучал пальцами по дутару. Перед толпой плясали два мальчика лет по двенадцать-тринадцать, оба в темных халатах, подпоясанных кушаками. Мальчики плясали с отличным знанием дела — спокойные, очень плавные движения, полные достоинства. Мальчики то простирали руки вверх и на секунду замирали, словно в глубокой молитве подняв к небу взгляды, то ставили правую руку в бок, левую на плечо и снова как бы замирали в задумчивости или молитвенном экстазе, то они кланялись земле просительно, даже униженно, то жестами выражали что-то еще. Позы и жесты чередовались быстро. А по тому, какими внимательными взглядами следили за каждым их движением сидящие у забора мужчины, можно было понять, насколько увлек их танец.

Рип пояснила:

— Это танец бачей, он дошел до нас из древности. Я вижу его второй раз в жизни, хотя каждый большой праздничный базар бываю тут.

Окончив плясать, мальчики направились к забору под одобрительные, возбужденные голоса сидящих. Шакир тоном председателя жюри объявил:

— Первый приз!

— Вы бы так не смогли?

— Что вы, Рип! Это же искусство. Это не пляска Романа перед окнами конторы!

Особое место на базаре занимала торговля зерном и орехами, потому что продажа велась не на вес, а на канары. Десятки канаров с рисом, джугарой, кукурузой, пшеницей, арахисом; тут подолгу торгуются, уходят и возвращаются покупатели, боясь передать,  — Шакир даже увидел, как один человек сорвал с головы черную баранью шапку и хлопнул ею себя по колену. Не так ли русский мужик в прошлом срывал с себя шапку и клялся, что отдает себе в убыток? Да, продавали ведрами и канарами, меньшей меры здесь не было, поэтому следовало проявлять осторожность, и люди ее проявляли.