Теватрос Георгиевич смотрел на Шакира.

— Да, я кое v кого узнавал, сколько лет дувалам в центре Пскента. Говорят, дувалы вечны… А что им сделается? Окостенели от солнца и стоят, ну, время от времени их, конечно, поправляют, подмазывают где надо…

Горбушин не дал уйти от нужной темы:

— Придется отправиться в горы одному. Ведь там заблудиться нельзя?

Рип пожала плечами:

— Смотря как далеко уйти от дороги… Там всюду лес. Поезжайте вдвоем, это лучше.

— Вы там бывали?  — равнодушно спросил Никита.

— Много раз.

— Ну вот и проводите меня хотя бы до перевала, а дальше я пойду сам!  — Он улыбнулся, как бы прося прощения за излишнюю смелость.

— Завтра мне нужно дома кое-что поделать, я ведь редко бываю здесь!  — быстро и тоном извинения проговорила она.

Теватрос Георгиевич наполнил бокалы и решил вмешаться в их беседу:

— В праздники дома не работают.

Эти молодые люди ему нравились, он готов был помочь им. И бабушке Зине они показались простыми, что было высшей похвалой в ее устах; она взглянула на сына, потом на внучку, потом опять на сына и сказала примиряюще:

— Да, одному неловко ходить в горах. Я слышала, там есть провалы, над которыми и птицы не летают. А тебе что? Папа прав: кто в такой день работает?

— Нет там никаких провалов, все это сказки,  — с легкой досадой произнесла Рип.

Шакир, сочтя вопрос о поездке Рип уже решенным, закричал смеясь:

— Не соглашайтесь, Рип, не соглашайтесь! Что может случиться с солдатом и слесарем? Рысь голову поцарапает? Так это голове на пользу!

— Проводи человека, сама тоже отдохнешь,  — наступала бабушка.

К этому никто ничего не прибавил, а Шакир перевел разговор на другую тему:

— А где ваша жена, Теватрос Георгиевич?

Бабушка опустила голову, Теватрос Георгиевич отвел глаза, а в лице Рип появилось напряжение. Шакиру не ответили. Он понял, что задал неуместный вопрос… Обругав мысленно свою простецкую развязность, которая не раз уже подводила его, он стал ждать помощи от Горбушина, а помощь внезапно оказала Рип. Она обратилась к отцу подчеркнуто безразличным голосом:

— Ну что ж, тогда придется съездить на перевал.

— Ты хоть благодаря гостям попадешь туда,  — удовлетворенно заключила бабушка.

Шакиру хотелось как-то загладить свою вину. Он стал расспрашивать Теватроса Георгиевича, давно ли он живет в Узбекистане, и разговор потек дальше спокойно, неторопливо.

68

Рип и Горбушин сошли с автобуса на перевале. По каменистой, но все же отчетливо натоптанной дорожке стали подниматься вверх. Изумительный лес окружил их. Могучие дубы в полтора и два обхвата стояли рядом с высокими платанами, и тут же Горбушин заметил грецкий орех, широко раскинувший густые ветви с обильными, побуревшими от спелости плодами; между деревьями всюду виднелись нарядные кусты тамариска, кизила, боярышника, желтого и красного шиповника. Насыщенный крепким ароматом гор и леса, воздух был до такой степени легким, чуть синим и чистым, что казалось, человек может в нем раствориться и исчезнуть… Невозможно было насмотреться на чудо природы… Волшебная тишина, волшебная красота, волшебный воздух!

Красота может испугать. Она способна так мгновенно поразить воображение человека, что он будет стоять и смотреть, весь во власти чуда…

Перед Горбушиным внезапно открылись склоны двух гор, далеко уходящие вниз и в стороны, несущие на себе неистовое буйство желто-красного, ярко-зеленого, золотистого, синего и многих других цветов. Будто группа одного цвета шла в атаку на группу другого цвета, в каждой были верховые всадники-знаменосцы, увлекающие пехоту за собой. И подобных групп на склонах десятки!

Осматривалась и Рип, но далеко не с такой жадностью, как Горбушин,  — пожалуй, ее больше интересовал он, а не горы. Его восхищение девушке нравилось.

— Постоим немного,  — попросил он и достал папиросы, но вдруг сунул коробку обратно в карман: показалось кощунством испортить дымом папиросы этот синий, изумительный воздух.  — Вы не боитесь подняться еще?

— Чего же бояться?

— Ну, может быть, головокружения… Я должен извиниться перед вами, Рип. Вытащил вас сюда… Вы не собирались отдать это время кому-то другому?

— Если бы собиралась, так бы и сделала.

Они продолжали медленно подниматься и вскоре оказались на южной, залитой солнцем стороне, и тут Горбушину открылось еще одно чудо. Воздух разделялся на струи, они плыли, почти не соприкасаясь одна с другой, голубовато-розово-золотистые, а далеко внизу, представлялось, и вообще никакого воздуха не было…

— Посмотрите внимательно па это дерево,  — предложила, останавливаясь, Рип.  — Оно называется арча, древовидный можжевельник, п встретить его можно только в горах Средней Азии. В горах, а не в предгорьях, прошу заметить. Нигде в мире оно больше не растет.

— Не вижу ничего особенного. Будь оно пониже, был бы обыкновенный можжевеловый куст.

— Ах так? Тогда оторвите, пожалуйста, вот эту тонкую веточку!

Поняв, что веточка крепка, Горбушин рванул ее к себе изо всей силы, однако она не оторвалась. Он выбрал веточку подлиннее, намотал ее па кулак и рванул с маху, совершенно уверенный, что она отскочит. И согнулся от боли. Кулак опоясала красная полоса, а веточка спокойно покачивалась.

— И не пробуйте,  — торжествовала Рип.  — Когда-то нам учитель в школе говорил, что в развалинах города Мерв археологи нашли несколько статуэток, изображающих идолов, вырезанных из арчи еще до арабского нашествия на Среднюю Азию. Статуэткам около семнадцати веков, из них шесть они пролежали в земле. Но время не властно над ними. Никаких, даже мельчайших следов старения ученые не обнаружили. Правда, следует сказать, что земля, в которой они лежали, была очень сухая.

— Железная веточка,  — согласился Горбушин, растирая больное место.  — Нет, стальная!

По каменистой дорожке, спиралью уходящей вверх, они поднимались и поднимались. В зарослях тамариска вспугнули очень большую птицу, взлетевшую с сильным треском и клекотом. Горбушин заметил крупный красно-белый глаз, а через минуту вспомнил нарисованную на сундуке птицу, и теперь она не показалась ему фантастической. Потом увидел ясноногую молодую березу с золотистой кроной,  — она растет, следовательно, не только на сорокаградусном морозе, а и на сорокаградусной жаре.

Прошли под каменным выступом, угрожающе нависшим над дорожкой, спустились в большую впадину, из которой с трудом выбрались, подавая друг другу руку; на дне впадины не было ни травинки, лежали только белые, похожие на гипс, камни — под здешним солнцем выгорали и они.

Рип и Горбушин остановились на площадке, девушка сказала, что это предел ее возможностей, выше этого места она не поднималась. Она взглядом показала на широкий, почти плоский камень, и первой села на него. Горбушин снял шляпу и стоял, продолжая осматриваться.

Далеко внизу лежала земля с золотящимися крошечными домиками слева, справа же начиналась широкая долина, местами бурая, местами черная; лента дороги, петляя, пересекала ее, скрываясь в едва различимом Пскенте, над ним висела сияющая солнечная шапка. Золотой венец над древним кишлаком!

— Вот в этом кишлаке, что слева, растет лучший в округе хлопок, лучший виноград, самые красивые розы.

Горбушин сел рядом с девушкой, и они отдыхали, продолжая осматриваться. Горбушин закурил. Потом напомнил себе, что пора говорить о главном, ради чего он стремился сюда, вдаль от людей, в это прекрасное уединенное место, и сказал чуть дрогнувшим голосом:

— Рип, я серьезно прошу вас выслушать меня… Поскольку мы находимся высоко над уровнем моря, давайте и поговорим на самом высоком уровне искренности.

— Только повторяться не нужно.

— Ну вот видите… Значит, я сейчас плохо начал… А у вас на все случаи готов ответ!  — горько вырвалось у него.  — За что вы сердитесь на меня?

— Вы ошибаетесь. Я на вас не сержусь, просто я глубоко равнодушна к вам.