— Комсомольцы.

— Оба инженеры?

— Слесари шеф-монтеры и студенты пятого курса заочного Ленинградского политехнического института.

Потом Бекбулатов стал читать письмо, перечень настолько хорошо известных всем присутствующим фактов, что Ким и Нурзалиев не удержались от искушения быстро взглянуть на Джабарова. Тот сидел у стены, низко склонившись, смотрел в пол: я не я, и хата не моя… У Айтматова оживилось, как бы вытянулось лицо, минуту назад такое равнодушное.

Все присутствующие внимательно слушали критику недостатков, указанных в письме. Прочтя под ним подписи, Бекбулатов обратился к Киму:

— Главный инженер, правильно сообщается о прорыве на строительстве электростанции?

— Совершенно правильно!  — и Ким так заерзал на стуле, будто он сделался под ним горячим.

— Начальник СМУ?

— Факты приводятся правильно.

— Джабаров?

— Согласен с выводами «Русского дизеля».

— Дилдабай Орунбаевич,  — помедлив, продолжал Бекбулатов,  — что же у нас получается? Положение со строительством угрожающее, а я об этом узнаю не от вас, из Ленинграда?

— У заводских спрашивай, как дошли до жизни такой.

— И у них спрошу.

Айтматов с раздражением полуотвернулся от окна, положил на подоконник шляпу и заговорил громче:

— В Голодной степи стало модой всякую неумелую работу замазывать криками о нехватке людей. Их везде не хватает после войны: и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и на транспорте; и везде, где люди работают самоотверженно, они выполняют и перевыполняют планы. Хлопкозавод, Джура Каюмович, что ты хорошо знаешь, строят специалисты, члены партии. Спрашивай у них, как дошли до жизни такой. Уборка пахты уже на носу… Я когда сегодня ушел из райкома? Всходило солнце, женщины выгоняли на улицы коров. Поспал четыре часа — и снова здесь. Велит дело — работаю. Я надеялся на коммунистов, однако они нас подвели. Джабаров и Нурзалиев дважды приходили ко мне просить людей для временной работы — сними их с поля, дай их на завод. Я отказал им. Оголять уборочные поля мы не имеем права.

Бекбулатов опять озабоченно развел руками, давая понять, что с кадрами дело плохо. Айтматов расценил Это как поддержку своим доводам и заключил с еще большим нетерпением и раздражением:

— Я зачем прошлую ночь сидел в райкоме? Рассчитывал, какие классы закрыть в школах на время уборки пахты, какие закрыть лишь на массовую.

Джабаров заметил как бы между делом:

— С детским трудом пора кончать. В других районах давно с этим кончили.

Айтматов с гневом повернулся в его сторону:

— Пора с болтовней кончать, товарищ Джабаров. Сталин зачем пионерку Мамлакат поднял над всем Советским Союзом? Девочка хлопка собрала больше любого взрослого.

— Этого я не забыл, мы таких девочек, как Мамлакат, до революции замуж отдавали. Что на полях было прошлым летом? У некоторых учеников кровь носом шла, родители сюда, в райком, письма присылали. В других районах, повторяю, школы не закрывают на время уборки, не надо и нам это делать.

Джабаров надеялся на поддержку Бекбулатова и ошибся. Секретарь сказал, что Голодную степь нельзя сравнивать с другими районами, веками обжитыми, что вопрос о частичном привлечении школьников старших классов на уборку урожая обсуждали на бюро райкома, и вынесено решение к помощи учащихся прибегать в крайних случаях.

— Ваше предложение?  — заключая, обратился он к Айтматову.

Но тот выдержал большую паузу, снял очки, неторопливо протер их платком. Горбушин успел за это время спросить себя: почему Бекбулатов говорит Айтматову «вы», а тот первому — «ты»?

— Я пытаюсь уяснить, Джура Каюмович, происходящее на заводе. Какой главный инженер, скажи, пожалуйста, какой начальник строительства станет прежде воздвигать будку для собаки, чтобы стерегла дом, потом строить дом? У них так получилось. Так они работают. Построили около двадцати различных зданий, и все они в стадии окончания, а вот о мозге завода, его электрической станции, забыли. Ты спрашиваешь о моем предложении? Я сделаю его на бюро райкома: строгий выговор Джабарову, по выговору Киму и Нурзалиеву!

— Оргвыводами займемся в свое время, Дилдабай Орунбаевич. Меня не совсем удовлетворяет и ваша позиция. Завод строят специалисты, им и карты в руки, это правильно. А где партийный контроль над стройкой? Как могло получиться, что вместо вас и меня большой прорыв обнаружили приехавшие к нам молодые люди?

Потом заговорил Джабаров:

— В письме приводятся факты, которые мы, руководство завода, сообщили шеф-монтерам. Ответственности с себя мы не снимаем. Но ведь мы с Нурзалиевым приходили к вам, товарищ Айтматов, доказывали, что своими силами нам не справиться. Товарищ Горбушин тоже приходил сюда, и вы тоже не согласились с ним. А теперь обвиняете нас? Не очень серьезно звучит… Уборочная — дело ответственное, с этим никто не спорит. Но хлопкозавод необходимо пустить вовремя. Без привлечения новых рабочих рук этого не сделать. Пусть лучше мы не выйдем на первое место в соревновании, не получим наград, зато пустим в работу новый большой хлопкоочистительный завод.

Все неприятнее чувствовал себя первый секретарь. Оказывается, сигналы о тревожном положении на строительстве поступали в райком, Айтматов же не ставил его об этом в известность и ничего не делал сам, беспокоясь лишь о начинающейся уборке. Бекбулатов был встревожен и не скрывал этого от присутствующих, что очень не нравилось Айтматову.

Его голос, все более резкий, зазвучал вновь:

— Директор ставит нам ультиматум. Но я тоже повторяю ранее сказанное: получить переходящее знамя республики — честь хлопкоробам, пустить завод без опоздания — честь рабочим. Но с нынешней администрацией мы завод в положенное время не пустим. Джабаров двадцать лет работал водопроводчиком, он и теперь ходит по заводу с цепным ключом, как холодный сапожник с лапой, но душу рабочего не видит, не понимает. Какая душа у рабочего? Скажи ему, что это надо сделать, докажи ему, что это надо обязательно сделать, и он сделает. Директор так разговаривать с людьми не умеет!

Горбушин хотел выступить и ждал удобного случая. Поняв, что такой момент подошел, он попросил у Бекбулатова слова, получил его и поднялся.

— За качественный монтаж ваших машин и их пуск в эксплуатацию отвечаю я. Прошу выслушать меня со всем вниманием. Я приведу цифры. Три шеф-монтера и шесть приданных им в помощь слесарей уже должны были бы работать восемь дней; впрочем, вчерашний и сегодняшний день не потеряны, я их не считаю. Значит, шестью девять — пятьдесят четыре… Столько рабочих дней пропущено. Каким энтузиазмом можно их вернуть, товарищ Айтматов? Вместо шести слесарей по договору хлопкозавод смог нам дать только трех товарищей. Значит, в течение восьмидесяти шести рабочих дней мы ежедневно недополучим трех человек,  — восемьдесят шесть множим на три и получаем…  — Горбушин заглянул в записную книжку, держа ее перед собой,  — еще двести пятьдесят восемь человеко-дней, которые также будут потеряны. Дальше. К работе мы приступаем с талями и домкратами, а не с подъемным краном, и неизвестно, когда он придет на завод и будет смонтирован. Я привел вам факты, а выводы сделайте сами. Доводы директора хлопкозавода Джабарова и его товарищей я считаю единственно правильными.

Горбушину не возразили.

— Ваше предложение?  — после тяжелой паузы обратился к нему Бекбулатов.

— Оно указано в письме. Мы, шесть сборщиков, будем работать по двенадцать часов ежедневно месяца полтора-два. Кроме того, десять, пятнадцать, двадцать человек — это на ваше усмотрение — временных рабочих необходимо ставить на ДЭС срочно, дорог каждый час. Я разговаривал с товарищем Нурзалиевым: если колхозники придут на завод, он поставит их на строительные работы, а на ДЭС — специалистов, и они застеклят крышу, окна, проложат подкрановые пути, словом, сделают все необходимое. Я уполномочен дирекцией своего завода сказать вам, что, если изложенное в нашем письме предложение не будет вами принято, «Русский дизель» не сможет в плановый срок пустить хлопкозавод в эксплуатацию.