— Не надо…  — еще ниже опустила голову Жилар.

— Зачем вы смущаетесь, Жилар?  — обратился к ней Шакир.  — Он хорошо говорит о своем народе, нам интересно слушать. А вот вам, наверное, хочется получше узнать нас… Так позвольте представиться. Я — татарин, Никита — русский, мы с ним давние друзья.

Дженбеку, видимо, понравились эти слова: веселый, он с жаром стал объяснять, как киргизский народ излагает свои мысли и чувства стихами. На все случаи жизни у киргизов есть замечательные песни: свадебные, хвалебные, похоронные, колыбельные, любовные… Много стихотворных поучений, загадок, поговорок. Есть, конечно, и заклинания, и сказки, и легенды.

Затем Дженбек, разгорячаясь все более, стал на память читать некоторые места из поэмы «Манас», но снова был прерван женою:

— Ты как барабан, Дженбек, в котором дробятся камни… Нельзя так. Пусть говорят наши гости. Молодой человек сейчас сказал, что нам хочется лучше узнать друг друга, но что мы с тобой узнаем, если ты никому не даешь сказать?

— Давай-давай, Дженбек!  — хохотал Шакир.  — Делом доказывай красноречие своего народа!

Но замечание жены, кажется, лишь подзадорило Дженбека, и он предложил переменить тему:

— Если она не хочет слушать стихи, я расскажу вам, как мы с нею поженились.

— Не надо, не надо…  — испугалась Жилар. Даже прикрыла ладонью лицо, но и это не остановило Дженбека.

— Я родился в кочевой юрте в предгорьях. В нашей семье было одиннадцать братьев и девять сестер, мы жили в двух белых юртах. Белая юрта — признак зажиточности… Семья двадцать два человека, у вас в России таких семейств, слышал я, не бывает. В ранней молодости я тяжело болел. Может, потому и детей у меня нет, врачи сказали. Поэтому я просил вчера Абдулку у Гаяса и Таджихон… Ну, четырех моих братьев убили на войне, двоих ранили, меня пуля била сюда, около локтя… Как я женился?

— Не надо, Дженбек… Прошу тебя…

А он лишь помедлил, чувствуя большое внимание, с которым его слушали Горбушин и Шакир, и продолжал рассказывать:

— Ей было восемь, мне одиннадцать. Тут наши родители договорились поженить нас, когда вырастем. Мы немного росли… У киргизов прежде какой был порядок? Хотя родители договорились поженить нас, но свою невесту жених должен воровать… Не сумеет воровать — не отдадут за него. Мне стало пятнадцать лет, Жилар двенадцать,  — наши девушки к замужеству созревают раньше ваших…  — прищелкнул языком и поднял руку Дженбек.

— Мне уже было тринадцать, ты забыл!  — теперь с отчаянием закрыла лицо ладонями Жилар.

— Отец говорит: «Дженбек! Надо красть Жилар. Выпаси лошадей, за вами будут гнаться». Я дружков подговорил, хорошо выпасли лошадей. Я схватил Жилар на седло, когда она от подружки шла. Она испугалась, но кричать не стала,  — я немного рот ей закрыл, так меня научили… Завернул ее в кошму, помчались мы. Стегаем лошадей, шесть парней мчимся по полю, у Жилар одна голова из кошмы торчит, я поддерживаю невесту, чтобы не сползла с седла,  — поперек седла лежала… Но вот братья Жилар нас догоняют. Свистят, бранят меня, ай как бранят… Лошади ее братьев вот сейчас окружат нас, заставят отдать Жилар… А мои джигиты только стегают коней и смеются… Они ругаются, свистят, мы — смеемся. Догоняй нас! А закон такой: если украденную девушку в юрту внесли, ее братьям туда ходу нет… Мчимся мы по полю, но вот и наша юрта. Мой старший брат соскочил с коня, схватил Жилар и скорей в юрту ее понес. Подскакали ее братья, кружатся вокруг юрты, свистят, меня бранят, а Жилар уже лежит в юрте, еле живая от страха. Ну, отец на другое утро говорит ей: поживи с моими дочерьми в юрте, рано тебе замуж выходить. Подрасти немного…

— История!  — одобрительно сказал Шакир.

Дженбек поел мяса и помидоров и продолжал:

— Поженились мы через два года. Я уехал вскоре из юрты, комсомол направил меня в Талас учиться. Простите, меня он направил во Фрунзе… Это ее комсомол впоследствии направил в Талас учиться… Древний город, ему скоро будет тысяча лет. Талас… Там ее взяли работать секретарем райисполкома. Днем работала, вечером училась. Отец говорит: «Нехорошая у нее работа, Дженбек. Часто уезжает в командировки в горы, к чабанам, ночует там, женщине так нельзя, сам знаешь, злые люди есть». Я стал ее немножко ревновать, один раз немножко за косы по улице тащил…

Жилар поднялась и быстро вышла на веранду.

— Ну, я закончил учиться во Фрунзе, она кончила бухгалтерские курсы в Таласе. Я получил направление работать в Голодной степи, Жилар бросила райисполком. Вот и приехали сюда. Она бухгалтером в конторе работает. Все хорошо. Одно плохо — детей нет.

Все помолчали.

Шакир спросил: как отец Дженбека мог прокормить такую семью, сам двадцать второй?

Нурзалиев посмеялся над наивным вопросом. До революции семья кочевала от одной хорошей травы к другой, а в тридцать втором году отец вступил в колхоз, стал работать чабаном, но свой скот, двести пятьдесят овец, продолжал держать, да несколько коров, лошадей. Шакир еще спросил: а не считали ли его отца баем? И Дженбек опять посмеялся наивности Шакира.

— Зачем отец — бай?.. Разве это много на такую семью — двести пятьдесят овец? Мы бедные были люди! Мало овец. Чтобы кушать мясо каждый день, надо двух овец резать ежедневно,  — только-только хватало. Посчитай, сколько надо было держать? Сколько было у нас?.. Но какой плов мать и сестры варили на праздники, скажу вам! О теперешний плов я пальцы мазать не стану! На хлопковом масле варят и называют плов!.. У нас как варили плов? Два кило курдючного сала, два кило баранины, два кило моркови, два кило риса… Джуда якши… На вторую закладку опять все по два кило…

Вернувшейся к столу Жилар удалось наконец повернуть мужа к новой теме:

— Расскажи, Дженбек, как тебя встретил и проводил твой землячок из Таласа Айтматов, секретарь райкома,  — предложила она.

— Я боюсь этого человека!  — засмеялся Дженбек.  — Когда приехал сюда и узнал, что секретарем райкома наш, киргиз, я обрадовался. Оба из Таласа, пойду, думаю, к Дилдабаю: «Как поживаете тут, товарищ Дилда-бай?..» Прихожу к нему и говорю улыбаясь: «Вы из Таласа, и я из Таласа, товарищ Айтматов…» Он надел очки, посмотрел на меня и говорит: «Что вам нужно? Я занят…» — «Ничего, говорю, мне не нужно, но как вы из Таласа и я из Таласа…» Он стал смотреть сердито в бумаги, я вышел из кабинета, сказал себе: «Дурак ты, Дженбек, а еще получил диплом инженера… Когда будешь умнее? Или еще один институт надо тебе кончать, чтобы стал умнее?»

Продолжая испытывать терпение жены, Дженбек рассказал о десятнике Файзулине, которому сегодня дали выговор:

— Расстелил Файзулин около шнеков молитвенный платок и начал молиться. Идут люди мимо него — он молится. Прибежал рабочий, спрашивает, куда цемент свалить, привезли целую машину,  — он молится, ни слова ему не отвечает. Что делать?.. Дал ему выговор в приказе. Если бы это был первый случай, я бы его не обидел выговором. «Каюм, говорю, на работе нельзя аллаху молиться, дома надо молиться». Он отвечает: «Дженбек, как ты не понимаешь… Полдень получается на работе… А если надо вечером аллаху молиться, почему в полдень не молиться?»

— И у нас был Коран, я его выбросила,  — несмело заметила Жилар.

— Не выбросила, знакомым отдала,  — поправил Дженбек.

Скоро Горбушин и Шакир, отказавшись от винограда и арбуза, сказали, что весьма устали днем, от жары болела голова. И все поднялись из-за стола.

Шеф-монтеры поблагодарили Нурзалиевых за вкусный ужин и приятную беседу. Жилар светилась от удовольствия. Перебивая один другого, хозяева уверяли гостей: не отпустят их больше к Джабаровым, пусть живут здесь, квартира просторная, детей нет; а Горбушин, слушая, подумывал, что из всех его знакомых на хлопкозаводе Нурзалиевы, пожалуй, самые простые и открытые.

37

Как и предположил Горбушин, вторая комната оказалась наряднее первой. И была она больше. Две стены, задрапированные желтым плюшем, привели Шакира в восхищение: