— Джуда якши…  — шумно вздохнул директор,  — Это дело… Сейчас составлю, и Роман подбросит тебя к райкому.

Вытирая руки ниточными концами, Джабаров продолжал радоваться:

— Вот так навалимся вместе на эту ДЭС… Сколько я уже не сплю спокойно из-за нее? И вот что еще, Нариман-ака: завтра утром ты не поедешь в колхозы. В полдень поедешь. Звонил мне Айтматов, просил утром прислать к нему заведующую ОТК. Как она вернется из райкома, вместе и отправитесь. Согласен?.. Она прямо-таки рвется на поле инструктировать сборщиц, обязана это делать, а я не мог ее послать раньше, сам знаешь, сколько у нас работы.

— В самый раз ей наведаться сейчас к сборщицам. Выборочная началась, теперь машины пойдут на поля…

Джабаров ушел составлять телеграмму. Горбушин подсел работать рядом с Рахимбаевым, стал спрашивать о Бекбулатове. Давно он назначен первым секретарем райкома? Оказалось, Бекбулатов был одним из комсомольских вожаков в республике, затем его назначили вторым секретарем райкома в Карши, оттуда перевели первым секретарем сюда, в Голодную степь. Руководя районом, он, инженер-ирригатор, много времени отдает сложной работе механизаторов, осваивающих новые площади для посева хлопчатника.

— Чтобы через пятнадцать — двадцать лет сделать Голодную степь хлопковым морем?  — улыбнулся Горбушин, вспомнив свой разговор с Джабаровым у него на квартире.

Рахимбаев ласково поглядывал на Горбушина, и тому это было приятно. Он понял: старый мастер благодарен ему за выступление в райкоме,  — приведенными цифрами бригадир убедительно доказал, что временные рабочие заводу необходимы и ставить их к делу нужно немедленно.

Занимала Горбушина и предстоящая поездка в колхозы с Рипсиме Гуляй. Как девушка отнесется к нему теперь? Будет игнорировать, даже презирать? Основание для этого он дал. Не терпелось увидеть хлопковые поля: как же растет этот хлопок, как его собирают?.. Интересная должна быть поездка.

Работая и размышляя, он не переставал поглядывать на подчиненных — как у них идут дела? Вчера в конце дня проверял сделанное каждым. Подошел и к Рудене. Она весь день просидела не разгибаясь, а дела не было. Он ничего ей не сказал. Промолчал и в те минуты, когда, отработав восемь часов, она поднялась, вымыла руки и ушла домой.

Вечером, едва Горбушин и Шакир вернулись с завода, умылись и переоделись, в комнату к ним явилась Марья Илларионовна, увела их в свою квартиру, где их ожидал Джабаров. Он нежно обратился к жене:

— Маша, дружок мой, извини меня, пожалуйста… Не кипит он, черт, твой чайник. Может, я много воды налил?

Она угрожающе воскликнула, направляясь на кухню:

— Ну, у меня он сейчас закипит!

Убирая со стола газеты, чтобы освободить место для чайной посуды, Джабаров сообщил новость, опечалившую шеф-монтеров. Три дня назад на завод приезжал начальник инструктировать Гулян, завтра приедет управляющий трестом добавить разума директору завода. Это и не удивительно: раз начальство зашевелилось — значит, Узбекистан накануне массовой уборки хлопка. Так неудобно же управляющего трестом положить спать на раскладушке, а свободного помещения нет. Поэтому он, Джабаров, договорился с Нурзалиевым, что шеф-монтеры день-другой поживут у него, пока гость на заводе, а лишь только он уедет, они вернутся в свою комнату.

Марья Илларионовна принесла бело-золотистые пиалы и чайник, директор опять заговорил нежным тоном:

— Маша, дружок, три мужика за столом. Ай-яй… Что подумают наши гости? По самой маленькой и по одной — это все равно что ни по одной.

— Он всегда вот так. Чужие люди на порог — он клянчить. Красного выпей хоть три, угости и товарищей, ведь наше вино им прошлый раз понравилось. А белого не проси, да у меня и нет его.

— Есть, Маша, ты забыла…

Горбушин и Шакир отказались от вина, выпили чаю и вернулись в свою комнату, собрали в чемоданы разбросанные вещи, не без сожаления простились с павлином-глухарем. Вышедшей на крыльцо Марье Илларионовне вручили ключ. И через пятнадцать минут были уже у Нурзалиевых, адрес которых им дал Джабаров.

36

Рядом с Дженбеком стояла его жена, загорелая, как и он, до синеватой черноты, худощавая, большерукая. На ней бирюзового цвета платье, ярко-синий газовый шарф спускается с плеч. Вероятно, она ждала гостей и принарядилась.

— Разрешите познакомиться!  — весело воскликнул Шакир.

Она нерешительно протянула ему руку, другой прижимая к груди концы шарфа. Сказала, что ее зовут Жилар. Потом засуетилась, приглашая Шакира и Горбушина садиться, трогая стулья, показывая на них рукой,  — оба видели, как мила она в этой своей стеснительности. Русские слова произносит неправильно, медленно.

Дженбек перенес их чемоданы в другую комнату, повелительно ткнул пальцем:

— Там будете жить!

Подумав о том, что им предлагают вторую, очевидно лучшую в квартире комнату, Горбушин незаметно для хозяев стал оглядываться. Обстановка скромнее, чем в квартире Джабаровых. Стены без ковров, полы не блестят, стулья старые, разной формы, у стены просиженная оттоманка блеклого синего цвета; двуспальная кровать полузакрыта ширмой, на ее красном сатине китайцы в широких синих штанах и белых шляпах ловят удочками рыбу в неестественно голубом озере.

— Жилар, где бешбармак?

— Прежде шурпа, Дженбек…

Женщина ушла на веранду, служившую ей и кухней, где горели две керосинки и стояли на них черные казаны: в комнату доносился запах варившегося мяса со специями.

Через минуту Дженбек поставил на стол бутылку водки, а Жилар — две тарелки: на одной нарезанные помидоры, на другой круглые лепешки, всюду в Средней Азии заменяющие хлеб. Расставляя стопки, Дженбек весело говорил:

— Марья Джабарова гостей угощает красной водой! Поэтому, когда мы с Кимом приходим к директору, мы водку приносим в кармане. Марья на кухню — мы в красное вино выльем водку. Маша разводит руками: вино стало розовым! Отчего?.. «Усман, ты пил?» — «Я не пил, что ты, ты же не разрешаешь…»

Горбушин попросил Жилар:

— Не смущайте нас, пожалуйста, излишними приготовлениями.

Ответ своей жены предупредил Дженбек:

— У киргизов гости не командуют!

На стол, накрытый белой скатертью, Жилар положила ложки и вилки перед Горбушиным и Шакиром как-то очень уж осторожно, себе и мужу — уверенно. Перед каждым стояла большая пиала с душистой шурпой, в центре стола — широкое блюдо с бешбармаком. Это были куски вареной баранины, только что извлеченные из шурпы-супа, они горкой лежали в центре блюда, а по его краю разложены были сваренные оборвыши из теста, напоминающие украинские галушки.

— Жилар, выпьем за дорогих гостей!

— А мы за хозяев!

Дженбеку ложка к шурпе не понадобилась, он звучно прихлебывал ее, как чай, прямо из пиалы, которую держал у рта обеими руками. В бешбармак запускал пальцы, одним захватом поднимая мясо и галушку, все это добро, немного запрокидывая голову, заправлял в рот вместе с пальцами, которые затем вкусно облизывал, к большому смущению Жилар.

— Ему никакая культура не помогает,  — огорченно бормотала женщина.  — Выпьет и кушает по-старинному.

Дженбек дернул себя за правую ушную мочку.

— Я показал, как кушает мой народ. Ничего плохого в этом не вижу!

— Так он раньше кушал…  — тихо, с опущенной головой возражала Жилар.

— Да, когда кочевал. Но и продолжает кушать по-старому.

Жилар раскраснелась от выпитой рюмки водки и смущения, вконец одолевшего ее. Ярко-синий шарф сполз с плеч на колени, горячие черные глаза сделались влажными.

— Наши родители так кушают, они старые люди, пусть,  — снова поправила она мужа.  — В молодых семьях везде есть ложки, стаканы, вилки и блюдечки.

Дженбек говорил не умолкая:

— Я киргиз, уртаклар. Есть у нас каракиргизы, мало, но есть, у них совсем темная кожа. Кара — черный по-нашему… По преданию, по науке, каракиргизы самые древние, а киргизы, к которым принадлежу я, молодые киргизы. Жилар — кара-киргизка.