Айтматов, кажется, сдался. Отвернувшись к открытому окну, молча смотрел в него. Бекбулатов сказал Джабарову:

— Дилдабай Орунбаевич прав, критикуя вас за непродуманность. На самом деле, как можно сердце завода строить в последнюю очередь? Я понимаю, что завод строите не вы, но вы его директор и могли бы прийти к нам со своими претензиями к строителям.

— Снимайте меня, Джура Каюмович, если не справляюсь с работой.  — «Не» у Джабарова прозвучало оглушительно, как «нэ».  — У меня нет высшего образования, оно есть у Кима, поэтому Нурзалиев чаще советовался с ним, не со мной. А Ким считал: амбары надо ставить в первую очередь, потом производственные корпуса, а значит, и станцию.

И зачастил Григорий Иванович Ким. Его быстрые, легкие слова словно катились:

— Ты верно сказал, Джабаров, но прав все-таки я. Сравнение станции с собачьей будкой звучит, конечно, оригинально, но логика у товарища Айтматова хромает. Мы в ближайшие недели примем громадные массы пахты. Где будем ее складывать, Дилдабай Орунбаевич?

— В бунтах, которые можно накрыть брезентами!

— Но бунты служат вспомогательными средствами, главными являются амбары, где хлопок меньше подвергается влиянию атмосферы и, следовательно, меньше согревается, о чем мы не должны забывать… Партия сколько просит хлопкоробов и нас, заводских, бороться за максимальную его сохранность? Так о чем спор?

— Есть о чем спорить,  — поднялся и Джабаров.  — Ну хорошо: хлопок будет лежать в амбарах, там ему лучше, чем в бунтах. Но завод будет стоять?.. А хлопок станут ждать на текстильных предприятиях? Что получается? У тебя, главный инженер, логики много!..

Старый Рахимбаев, член бюро райкома, сидел, длинно вытянув ноги, полузакрыв глаза, и можно было подумать, что он дремлет, кипящие страсти вне его внимания. Но вдруг он убежденно сказал Бекбулатову:

— Нужны люди. Пятнадцать человек. Без них дела нет.

— Тогда, Нариман-ака,  — так быстро повернулся к нему Бекбулатов, что остро сверкнули его очки в золотистой оправе,  — вы будете инспектором райкома партии на этой стройке… И переходите туда работать, на монтаже станков управятся без вас. Вы сколько лет слесарите?

— Сорок пять.

— Вы, товарищ Горбушин?

— В общей сложности семь лет.

— Вот видите, с каким опытом придет к вам мастер!

— Спасибо…  — сдержанно ответил Горбушин.

Секретарю возразили одновременно Нурзалиев и Айтматов, земляки, как говорил иногда Нурзалиев,  — оба из древнего киргизского города Таласа. Нурзалиев стал просить Бекбулатова не отнимать у него бригадира монтажников: без Рахимбаева, гляди, люди под занавес напортачат. Айтматов же хотел теперь заняться заводом вплотную, и прежде всего станцией, поэтому и предложил Рахимбаева на ДЭС не переводить.

Бекбулатов не согласился с ними.

— Нет,  — твердо подчеркнул он,  — Нариман-ака пойдет на станцию. За него останется у Нурзалиева главный механик Ташкулов, отличный работник. Дилдабаю Орунбаевичу, поскольку выборочная уборка уже началась и скоро пойдет массовая, работы хватит в райкоме. Вы вот что, Нариман-ака: поезжайте-ка завтра в колхозы, попросите там людей временно потрудиться на заводе. Возьмите товарища Горбушина с собой, как представителя Ленинграда, поставляющего нам машины, представьте его колхозникам, люди охотно поговорят с вами.

— Зачем же так? Не милостыню просим. Надо так надо… Я позвоню сегодня в три колхоза, завтра из каждого придут по пять человек,  — еще раз попытался Айтматов решить дело по-своему. Бекбулатов, однако, и теперь не уступил ему:

— У нас не старые времена, Дилдабай Орунбаевич. Непременно просить. А вы, Нариман-ака, можете сказать колхозникам, что вопрос о посылке людей на завод обсуждался в райкоме партии и Бекбулатов не возражал.

Закрывая совещание, он обязал Рахимбаева раз в неделю докладывать ему о ходе строительства, во всех непредвиденных случаях звонить по телефону. Дирекцию хлопкозавода попросил ответить ленинградцам на их письмо, но не раньше, чем будет ликвидирован прорыв.

35

Письмо сработало!

Горбушин и Шакир радовались. Только теперь у них исчезли сомнения относительно пуска электростанции в срок, только теперь появилась уверенность, что с работой они справятся. Ответственность за пуск ДЭС взял на себя первый секретарь. Чего же лучше?

Теперь — работать всласть, до соленого пота, как, может быть, никогда не работали. На карту поставлено их мастерство, их слово, данное большой тройке своего завода и коммунистам Голодной степи.

В этот же день после обеда на ДЭС усталой походкой явился Рахимбаев. Слесари Гаяс, Акрам и Мурат, еще вчера трудившиеся под его командой, встретили его шумными приветствиями. Горбушин предложил старому мастеру руководить сборкой вместе с ним, Рахимбаев поблагодарил и отказался, заметив, что с дизелями встречался от случая к случаю, а они мастера по этим машинам, так чего им мешать?

Горбушин и Рахимбаев вместе объявили бригаде, что с сегодняшнего дня они начинают работать по двенадцать часов, перекур через каждые два часа. Гаяс тотчас заинтересовался оплатой за сверхурочные, вытирая при этом потную, волосатую грудь мокрой тряпицей: если оплата по закону, в полуторном размере за первые два сверхурочных часа и в двойном за все последующие, он согласен, а если по договоренности с Нурзалиевым, тогда пусть начальник работает сам.

— Правильно ставишь вопрос, Гаяс,  — одобрил слесаря Рахимбаев.  — Нам будут платить по закону.

Мурат же засмеялся и увильнул от прямого ответа Горбушину и Рахимбаеву: поскольку не знает, выдержат ли его нервы эту ударную работу, то он еще подумает, о своем решении скажет позже.

— А когда станешь думать, не забудь, пожалуйста, вспомнить, что ты комсомолец,  — посоветовал Рахимбаев.

— Я женщина, мне тяжело и восемь часов трудиться в таком пекле, не то что сверхурочно,  — заявила Рудена.

Нельзя так нельзя, никто ей не возразил ни единым словом. Русскую женщину в Средней Азии уважают. Конечно, Шакир и Горбушин промолчали, а Рудена быстро при этом взглянула на бригадира.

Шакир обратился к Рахимбаеву:

— Нариман-ака, почему окна в поселке зарешечены железными прутьями?

— Во-первых, не все зарешечены. Во-вторых, сказки будем рассказывать или работать?..  — по обыкновению с безукоризненным русским произношением ответил старик.

Он пообещал Шакиру при удобном случае рассказать, почему окна на иных домах зарешечены железом, и пошел к крайней параллели шабрить ее, на ходу пробуя остроту шабера на ноготь.

Когда все увлеклись работой, явился Джабаров в хорошем настроении. Это показывало его словно помолодевшее лицо.

— Хорманг!  — Этим словом в Средней Азии принято приветствовать работающих людей.  — Семеро слесарей… Не хватает одного, чтобы по двое сидели на каждой параллели… Бригадир, давай шабер!

— Наверное, отвыкли работать, Усман Джабарович? Может не получиться.

— Мне нельзя отвыкать. Еще одно такое совещание в райкоме партии, и Джабаров — слесарь и водопроводчик. Шабер, Никита!  — Он дружески хлопнул Горбушина по плечу.

— Но кончилось-то хорошо.

— Сегодня. Что завтра будет, ты знаешь? Директором меня рекомендовал Бекбулатов, Айтматов был против. А через две недели я уже спорил с ним. Характер, видишь, гордый у меня… Невозможный характер. Но как мне терпеть, скажи, пожалуйста, если он старыми методами руководит? А жизнь на месте стоит, а, стоит?.. Она бежит… Не знаю, чего Айтматову не хватает, но ему чего-то не хватает, я так думаю.

Закатав рукава рубашки, Джабаров стал шабрить параллель быстро, уверенно, охотно, мастер в нем чувствовался даже по этой хватке. Шакир придирчиво приглядывался к его работе, ища возможность подшутить, но придраться было не к чему, слесарь в директоре сидел настоящий.

Рахимбаев предложил Джабарову составить телеграмму на завод, обязанный прислать сюда подъемный кран, копию телеграммы — райкому партии, в ведении которого этот завод находится. Необходимо волокиту с краном назвать позорной, требовать привлечения директора к партийной ответственности. Телеграмма, сказал старик, пойдет от Голодностепского райкома партии, на подпись Бекбулатову он, Рахимбаев, даст ее сегодня же.