Горбушин выслушал это улыбаясь.

— Человек, который ничего не читает, похож на скота, жующего лишь то, что у него перед носом…  — сказал он.

Рудена, видимо, задумалась над этой его фразой. Вскоре она взяла в библиотеке «Анну Каренину», неделю мучилась с романом дома, затем, как наказание себе, привезла его в Среднюю Азию.

32

Утром шеф-монтеры отправились на завод в рабочих комбинезонах. Горбушин и Рудена ни говорить, ни смотреть друг на друга не могли, им даже рядом идти было трудно, поэтому Шакир, оценив ситуацию, шагал между ними, пытался шутками сломить лед, но это ему не удалось. Постепенно замолчал и он.

У ворот ДЭС их встретил десятник Файзулин в испачканной строительным раствором робе и предложил свою помощь. По-русски он говорил плохо, Горбушин так и впился в него взглядом, силясь понять хоть что-нибудь, и тут увидел: щеку десятника пересекал шрам от сабельного или ножевого удара; шрам уже сгладился от времени, и заметить его можно было лишь вот так, вблизи.

По распоряжению Файзулина рабочие принесли ящик с инструментом и два тяжелых брезента в скатках. Брезенты раскатали перед фундаментами, на ящиках отколотили верхние доски. Среди множества разнообразных ключей и всякого другого инструмента, тщательно отобранного в Ленинграде и проверенного Николаем Дмитриевичем, Горбушин выбрал завернутые в бумагу и мешковину плоские и трехгранные шаберы: обычные напильники, с нижнего конца хорошо заточенные; один протянул Рудене, другой Шакиру, третий взял себе.

Шеф-монтеры приступили к работе. Металлическую плиту с идеально отшлифованной до зеркального блеска поверхностью Горбушин покрыл черной краской, затем накрашенной плоскостью стал водить по чугунной лапе фундамента. Фундамент напоминал перевернутые вверх полозьями сани, только был шире и длиннее их. Краска на контрольной плите показывала все бугорочки на параллели фундамента. Эти многочисленные бугорочки Горбушин, передав плиту Шакиру, стал снимать своим острым, как бритва, шабером.

Это и есть шабровка, работа тонкая и точная, о которой накануне говорил Шакир. Пришабренной считается та лапа-параллель, когда между ней и параллелью дизеля уже еле втискивается тоненькая металлическая пластиночка диаметром в пять десятых миллиметра — щуп. Горбушин шабрил с высокой точностью: в пространство между фундаментом и машиной с трудом втискивался щуп уже только в три десятых миллиметра… Подобная работа на заводе считалась искусством.

Шабрили часа два не разгибая спины, все вспотели. Шакир заявил:

— Клянусь остатками моей совести: при здешней температурке не вытянешь двенадцати часов, от восьми загнешься. Поэтому с завтрашнего дня Шакира Курмаева будут украшать одни трусы. Комбинезон — в архив, майку — в ломбард!

Горбушин объявил перекур. Рудена, затягиваясь дымом папиросы, с параллели не встала. Горбушин и Шакир отправились к воротам, так как разговор втроем явно не получался.

Небо затянули шапки-облачка. Солнце еле пробивало их, опуская к земле косые золотистые лучи, которые казались то столбами, то гигантскими зажженными свечами. Пахло хлопком, степью, яблоками, чем-то еще.

Джабаров говорил Горбушину и Шакиру, когда они пили у него молодое вино: «Из любой страны привези сюда узбека с завязанными глазами — и он по запаху узнает, что попал на родину».

Вдыхая горячий воздух и поглядывая на необычное небо, Горбушин почему-то вспомнил «Волшебную флейту» Моцарта, которую недавно слушал с отцом и Лилией Дементьевной в Филармонии.

Друзья увидели направлявшегося к ним из-за главного корпуса довольно странного человека в широких брезентовых штанах, голого до пояса. Брезентовую куртку, закинутую за спину, он нес за ворот. Шагал с подчеркнутым достоинством, как король в классических пьесах.

— Салам алейкум, инженеры!  — сказал он важно.  — Я Гаяс, меня назначили к вам собирать дизели.

Шакир по-восточному поклонился ему, приложив руку к губам, затем ко лбу и сердцу.

— Алейкум ассалам, уртак Гаяс… Мы рады твоему приходу, но должны избавить тебя от одного заблуждения: мы только слесари-сборщики, а не инженеры.

— Студентов пятого курса сам аллах назовет инженерами!

— Кто тебе это сказал?  — еще раз поклонился Шакир, польщенный такой осведомленностью пришедшего. Он смотрел на Гаяса с любопытством, вспоминая вчерашний разговор: тринадцать детей у этого Гаяса, не оттого ли так важно шагает человек?

— Мне Дженбек Нурзалиев сказал, а кто ему сказал, спрашивай у него,  — ответил Гаяс.

Завязался разговор о машинах. Пришедшему хотелось узнать, какие дизели — четырех- или шестицилиндровые придется собирать; Горбушин и Шакир отвечали. Беседа прервалась лишь с приходом Нурзалиева и еще двух слесарей.

— Принимай обещанных, Горбушин-ака!  — еще издали весело закричал Дженбек.  — Нурзалиев свое слово держит. Кровь моя из сердца льется, но я с удовольствием отдаю тебе мастеров!

Бригадиру, а затем Шакиру протянул руку румяный красивый парень с большими синими глазами, Мурат Алимжанов, недавно демобилизовавшийся в Североморске. А второй слесарь, пожилой, тщедушного телосложения, был Акрам Бабаев.

Никто из рабочих не сходится так быстро, как слесари, мастера «от скуки на все руки», и это прежде всего потому, что у них универсальная специальность. Хороший слесарь может работать на многих стайках и эти же станки разбирать и собирать, производить любой ремонт, а также ремонтировать самые разные машины, моторы и делать многое другое. Поэтому и знакомство у них обычно начинается с расспросов о том, кто где работал, с какими машинами, моторами, станками имел дело. И как рыбаки хвастают непомерными уловами, так слесари, особенно малознакомые, врут друг другу не приведи бог как.

Занятые выяснением этих интересных сведений друг о друге, они все сообща закурили папиросы Горбушина, кроме Гаяса: тот обнародовал кисет с самосадом и заявил, что курит только свой. Начальник СМУ напомнил о приказе дымить лишь внутри здания и непременно в одном месте, а не вот так у ворот, что особенно нетерпимо во время массовой приемки хлопка. Пожар на хлопкозаводе возникает легко и тушится с невероятными трудностями. Потом Дженбек Нурзалиев отправился за плотниками, чтобы те сегодня же занялись сооружением тяжелых передвижных деревянных козел.

Мурата и Акрама Горбушин посадил друг против друга шабрить одну параллель, Гаяса оставил у себя, усадив его на ту же параллель, на которой работал сам, но с другой стороны. Он хотел убедиться, так ли высоко его мастерство, как о том говорили накануне. И с беспокойством поглядывал на новых помощников: что собой представляют по характеру, по умению? Ведь какая ответственность лежит на нем, а с кем ее разделить? Кто будет помогать? В Ленинграде дал обещание справиться с трудностями, а твердой уверенности нет. Может подвести бригада! От нее зависит все. Рудена уже отказалась работать по двенадцать часов, он еще не решился сказать об этом остальным. Проверять сделанное каждым Горбушин стал в конце дня и сразу же взгрустнул. Акрам и Мурат показали себя работниками посредственной квалификации. Один до прихода на хлопкозавод работал помощником машиниста на железной дороге, другой служил во флоте мотористом. Чего от них можно было ждать? На «Русском дизеле» их взяли бы только подручными. Им надо показывать, подсказывать, сделанное ими поправлять. Иное — Гаяс Абдулин, король в брезентовых штанах. Он шабрил «на канареечный глаз» и очень быстро. Горбушину чуточку полегчало, когда он рассматривал шабровку Гаяса.

33

Вечером в комнату шеф-монтеров заглянули Джабаров и Нурзалиев, направлявшиеся проверить жилище Гаяса. Они предложили Горбушину и Шакиру составить им компанию, те согласились.

На улице, когда вышли за дувал, директор сообщил новость. Завтра в десять утра совещание в райкоме партии но поводу присланного из Ленинграда письма. Вызываются он, директор, Ким, Рахимбаев, Нурзалиев, приглашается представитель «Русского дизеля» товарищ Горбушин.