Он согласился:

— Разумеется… Условия ГОСТа соблюдать надо… Но я вам говорил не об этом.

— Тогда не совсем понимаю…  — уже волновалась Рип.  — Самое главное в работе ОТК — именно это: не отступать от государственных стандартов, утвержденных правительством… Закупать хлопок по стандартам и ценам, предусмотренным только ГОСТом. В этом и заключается моя политическая ответственность перед людьми и государством.

— Вы все говорите правильно. Но в наших трестах немало еще ископаемых истин, которые давно пора забыть, а некоторые кабинетные работники давят на них, не видя насущных задач.

— Несколько дней назад сюда приезжал из Ташкента, из треста, товарищ инструктировать меня. Он только и говорил о соблюдении стандартов при приемке хлопка и даже угрожал снять меня с работы, если я…

— Вы дадите мне договорить?

Рип умолкла, вдруг ужасно растерявшись. Горбушину очень понравилось ее смущение, он перестал работать и смотрел на девушку, на Айтматова. А Рудена на другой параллели, тоже перестав шабрить, смотрела то на него, то на Рип…

Айтматов медленно заключил:

— Помните и скажите это своим подчиненным: колхозник всегда должен быть доволен сдачей своей продукции государственному заводу. Вот в чем главная задача руководителя ОТК. Я к тому говорю это, что иногда на наших заводах возникает тенденция принимать урожай по заниженной сортности. А не всем людям это нравится. У нас все стоит на соревновании, вы, конечно, это знаете. Бригада соревнуется с бригадой, район с районом, область с областью. Вы должны быть патриоткой своего района. А чтобы выиграть соревнование у соседа, как мы выиграли в прошлом году, за что получили Знамя республики, постарайтесь ежедневно принять хлопка как можно больше. И по возможности первым сортом. Будем считать, товарищ Гулян, вы проинструктированы лично мною.

Айтматов полуотвернулся к Рахимбаеву, давая Рип понять, что разговор окончен. Она, однако, стояла, думая об услышанном. Потом посмотрела на Горбушина, и он в ее растерянных глазах прочел: «Вот видите, что получается?..»

Затем она повернулась и быстро направилась к воротам ДЭС. Рудена проводила ее внимательным взглядом.

39

А когда ушел и Айтматов, Нариман Абдулахатович Рахимбаев по-стариковски неторопливо стал мыть руки. Пора было выезжать в колхозы. Горбушина он попросил прийти через полчаса, а сам отправился в контору к Джабарову и передал ему разговор Айтматова с Рип, который кое в чем не понравился ему, затем предупредил Романа, чтобы тот готовил машину к выезду.

А Горбушину не хотелось оставлять сборку: в его отсутствие слесари делают меньше, чем при нем,  — это показали несколько прошедших рабочих дней; и только мысль, что поедет он вместе с Рип, узнает, велика ли трещина между ними, заставила Горбушина не без сожаления отложить шабер, подняться с параллели.

Но прежде чем уйти, он явился свидетелем еще одного короткого и весьма любопытного разговора.

Пришли Григорий Иванович Ким и десятник Файзулин. Первый был в светлых брюках и белой рубашке с закатанными по локти рукавами, поздоровался бодро, подняв над головой руку, этакий весь праздничный, затем сказал Горбушину: забежал договориться, когда подтягивать дизеля и генераторы к ДЭС; если завтра утром — параллели будут готовы? Горбушин согласился заняться подвозкой завтра утром.

Поэтому Мурат, который должен был вести трактор, вместе с Кимом ушел к машине, брошенной где-то в углу двора, чтобы немедленно заняться ею. Она стояла холодная, с засохшими комьями грязи на траках.

Их ухода ждал, как оказалось, Гаяс, предложивший Файзулину сесть рядом с собой.

— Каюм, секретарь нашей партийной организации Нариман-ака дал мне партийное поручение поговорить с тобой. Сам он тоже будет говорить с тобой. Директор будет. Главный механик будет. Парторганизация маленькая, все будут говорить с тобой, Каюм. Начинаю я. Ты хочешь вступить в партию?

— Подал заявление.

— Заявление подал, аллаху молишься. Как это понимать? Вчера у шнеков молился, Нурзалиев дал тебе за это выговор. Как понимать?..

— Дал начальник выговор. Начальник всегда знает, что делает.

— Каюм, дружище, коммунист не должен молиться. Коммунисты на всем белом свете не молятся.

— Этого не знаю, Гаяс. Молиться аллаху — значит стремиться к добру. Желать себе и людям добра.

Они говорили по-узбекски, неторопливо подбирая слова, потому что Гаяс был башкир, Файзулин — узбек, и этот ответственный разговор, желая во всем правильно понять друг друга, они вели очень медленно. (Это уже после ухода Файзулина Гаяс рассказал Горбушину и Шакиру о беседе, и Горбушин пожалел, что не знает узбекского языка.)

Файзулин сидел напряженный, опустив голову, глядел себе под ноги.

— Либо партию выбирай, Каюм, либо аллаха, вместе им, я думаю, будет тесно.

— В тумане твои слова, Гаяс… И пусть их осветит аллах. Почему я подал заявление? В партии главный человек рабочий, но разве я не ребенком пошел к баю пасти баранов? Кто был мой отец? Рабочий. Кем будут мои дети? Рабочими. Какое твое мнение об этом, Гаяс?

— Мое мнение об этом хорошее.

— Значит, я правильно поступил?

— И об этом мое мнение очень хорошее. Но ты устав партии не читал?

— Я читал… Нариман-ака сказал — читай!

— И устав аллаха читаешь, Коран… Партия отрицает аллаха и Коран. Какое твое мнение об этом?

— Понял, Гаяс… Тут я с партией не согласен. Аллаху молятся уже тысячелетия.

— Скажи мне, пожалуйста, Каюм, кто тебе помогает растить детей — партия или аллах?

— Партия. Поэтому подал заявление. Но кто нас всех наставляет, Гаяс? Аллах. Так отец говорил, дед говорил, я так всю жизнь говорил… Они учили меня понимать, кто у нас самый мудрый.

— У тебя десять детей, у меня тринадцать. Кто твою жену и мою жену назвал матерью-героиней? Кто нам деньги дает на воспитание ребят — мудрый всемилосердный или партия рабочих и крестьян?

— За помощь нашим детям — спасибо. Я хочу быть в партии вместе с Нариманом-ака, Усманом-ака, Гуламом-ака, Дженбеком-ака, Григорием-ака.

— От религии они отказались.

— Я от аллаха не откажусь.

— Тогда, Каюм, иди, соображай о жизни, спрашивай себя, почему в Туркестане люди никогда не жили так хорошо, как живут теперь,  — кто дал такую жизнь? Я на партийном собрании предложу твое заявление рассмотреть через год. Теперь закурим, Каюм!

40

За воротами завода Горбушин увидел полуторку Романа и подошел к ней. Цыган сидел в кабине, могучая черная бородища касалась раскрытой книги, лежащей на баранке руля, как на пюпитре, взгляд жадно метался по строчкам. Горбушин поздоровался, не услышал ответа и спросил, как называется книга.

— Про Монте-Кристу! Ах, боже мой… Какое счастье привалило человеку!.. Какое!..  — Роман это прокричал, но от книги взгляда не отвел.

— Графу привалило счастье?

— Ну какой он граф, будь я проклят!.. Если человек много лет отсидел в тюрьме, какой он граф?  — Роман на минуту выпрямился.  — Может, тебе нравится сидеть в тюрьме? Я сидел, так мне известно, что это такое. На заре светлой юности своей сидел в тюрьме… Знаешь, что бы я на тот сундук закупил? Около Воронежа есть завод коней чистых кровей, ах, какие там кони… Я бы на тот сундук закупил двадцать коней и своим гоном, верхи на лучшем скакуне, пошел в саратовские степи, там добрый корм произрастает, оттуда в Казахстан, там еще лучше корма, а потом на Голодную степь и по ней напрямик в Янгиер. И вот тебе Ура-Тюбе! Дома!

— Это городишко такой или кишлак, Ура-Тюбе?

— Городишко или кишлак!.. Что может сказать отсталый человек!.. Иди отсюда, слесарь, иди с аллахом, не мешай человеку поднимать культурный уровень!

— Ты не сердись, Роман… Я же не знаю, что это такое, Ура-Тюбе. Объясни, будь другом.

— В Ура-Тюбе жил великий хан Бобур, это во-первых. Но ты, конечно, не знаешь и этого. Еще я тебе скажу, что это бывший город Кирополь, основанный персидским царем Киром. А когда он жил, тебе известно? Двадцать пять веков назад. А ты говоришь: кишлак или городишко?.. Не интересно с тобой беседовать, прямо заявляю!