Ей становилось все хуже.

Тетка Василиса велела нам с Пашкой запрячь в санки Звездку, дала свой тулуп, чтобы везти учительницу в райцентр в больницу. Но она сказала, что сейчас не может, не имеет права. И не поехала.

Как раз в это время из Ленинграда привезли детей. Наша школа взяла над ними шефство. Детишек поместили в бывшем монастырском доме в соседнем сельце Крутица. Изголодавшиеся дети мерзли. Наши девочки шили для них платьица из бумазеи, фланелевые рубашонки, теплые полусуконные штанишки, вязали чулочки. Но все это мало помогало. Дом отапливался сырыми осиновыми дровами, да и тех было в обрез.

Еще летом, в каникулы, мы заготовили для школы пятнадцать кубометров березовых дров. Но мы возили их на колхозных лошадях, и часть из них тетка Василиса велела сложить около конного двора. Когда мы рассказали об этом учительнице, она попросила переправить эти дрова в Крутицу ленинградским детям. Тетка Василиса не согласилась. Дескать, самим нечем отапливаться, хотя только что сломали рухнувший свинарник и этим старьем вполне можно было топить печи в бытовках.

Тогда мы решили переправить в Крутицу школьные дрова. Кланя убедила было учительницу оставить хотя бы кубометра три. Но мы перестарались и отвезли почти все, что было. Очень уж хотелось нам сделать для маленьких ленинградцев что-нибудь хорошее. И зима вроде бы пошла на убыль. По календарю даже весна уже настала. Да и солнце заблестело. Бабушка Аксинья наскребла в ларе немного отрубей и напекла жаворонков. Их надо было сбросить с дерева или крыши дома и весело пропеть:

Но было не до песен, и мы поскорее жаворонков съели. И солнце скрылось. Опять завыла вьюга. Бабушка Аксинья говорила, что это оттого, что мы не покликали весну. А если бы хорошенько покликать, небось, и отозвалась бы, поборола бы загостившуюся зиму с ее противным холодом.

Дрова кончались. Мы с Пашкой помогали сторожихе Клане раскалывать клиньями последние самые сучкастые поленья. Кланя топила понемногу, чтобы только еду сготовить на двоих. Когда дрова совсем кончились, она взяла корзинку и отправилась на скотные дворы подобрать обглоданные ивовые ветки, которыми прикармливали коров и лошадей, и присмотреть, не попадется ли где сухой щепы. Тетка Василиса тут как тут.

— Ты что здесь крутишься? — спросила она строго. — Али потеряла что?

— Та я ничого. Я тильки на растопку. Затопила, а дрова гореть не хочуть. Я и побигла…

— Ну ладно, забирай растопку да скажи, как это ты, матушка, умудрилась: себе наела щеки, а учительницу вовсе заморила — краше в гроб кладут!

Подперев бока могучими мужицкими руками, тетка Василиса ждала ответа.

— Та разве ж я ее морыла? — вдруг разволновалась Кланя. — Так я ж ее пытаю, шо треба варити? Картошенницу, кашу бо галушки? А она мне: не треба ничого, треба сушить картошку. А хиба ж можно ее, этой бульбы, на целый город напасти? Та разве ж я ее морю? Она сама себя морит. Чужих людин жалеет, а себя нисколечко. Хоть бы вы повлияли на нее, товарищ председатель!

Тетка Василиса попыталась повлиять, но из этого ничего не вышло. В ответ на ее уговоры поберечь себя («На одной картошке долго не протянешь») учительница выхватила из подтопка чугунок, достала противень с сушеной свеклой.

— Вы только посмотрите! — требовала она, поочередно вынимая из чугунка крупные разварившиеся картофелины. — Это же роскошь! Один сплошной крахмал. А вот в этой самой невзрачной с виду свекле — сахар. Двадцать процентов сахара! Если бы я могла там кормить мою девочку картофелем и свеклой, она бы выжила.

И вдруг учительница разрыдалась. Тетка Василиса не знала, как ее утешить.

И по-прежнему в печке сушилась на противне свекла и мелко нарезанная картошка. Дрова Кланя добывала где придется. Мы с Пашкой вели тайную разведку. Чуть в чьем-нибудь заколоченном доме оторвалась доска или забор свалился, мы сейчас же доносим об этом Клане. А она уже знает, что делать.

Но хотя ночи были темные, кто-то заметил Кланю с вязанкой штакетника. Конюх Митрич внезапно обнаружил убыль и в березовой поленнице. Тетка Василиса была в деревне и властью, и судьей, и следователем. Наутро она явилась с обыском. Заглянула в сарай, под сени, в уборную. Но все улики давно уже сгорели в печке. Тогда она посреди урока вломилась в класс, открыла дверцу печки, поковырялась в золе.

— Это что? — неожиданно спросила она нас, подкидывая на ладони синий пережженный гвоздь.

— Гвоздок, — сказала Любочка.

— Правильно. А как вы думаете, откуда он сюда попал?

Мы с Пашкой сразу догадались, куда клонит председательша, и обрадовались, что Кланя ушла на почту отправлять продуктовую посылку. А учительница ничего не понимала.

— В чем дело, Василиса Федосеевна? — спросила она обеспокоенно. — Вы срываете урок. Прошу вас оставить класс…

Тогда тетка Василиса перешла в прямое наступление.

— Не бойсь, матушка, хлеб у тебя не отобью, своих делов по горло. А только как же это так, учительша? — вдруг спросила она едким и суровым голосом. — Воруете дровишки, побираетесь, а в школе хоть волков морозь? Хоть бы сиротку пожалела, — кивнула она на Любочку. — Я вот в шубе да в шали насквозь промерзла, а на ней одни шобонья.

— Мне не холодно, — пропищала Любочка.

— Нам никому не холодно! — подхватили все мы, хотя холод был лютый и сама учительница, наверное, очень мерзла в своем куцем жакетике и узких туфлях. Нам она разрешила сидеть в пальто.

Сейчас она стояла у окна перед классной доской и смотрела то на тетку Василису, то на нас с Пашкой. Кажется, она что-то начинала понимать. Лицо у нее все время менялось. Брови вздрагивали. Зрачки глаз то взблескивали, то гасли.

— Если Клава виновата, я накажу ее, — наконец сказала она глухо. — Но и вам никто не давал права так грубо и бестактно прерывать школьные занятия. И позвольте вам заметить, товарищ председатель, что вместо неуместной жалости вы могли бы девочку немного приодеть. Да и дров могли бы подвезти…

— Ну уж нет, — разгневалась тетка Василиса. — Учительница раздала, расхвоила, а колхоз ей подвози. Да мне черт с вами со всеми — померзайте, подыхайте с голоду!

Председательша вскочила, хлопнула дверью и исчезла. А учительница вся как-то сгорбилась, схватилась за грудь, скривила губы и закашлялась. Никогда еще не кашляла она так долго и мучительно.

Мы с Пашкой рассказали обо всем этом бабушке Аксинье. Она слезла с печи, взяла костыль и, согнувшись, пошла в правление. О чем она говорила с председательницей, бабка не сказала нам, но вскоре после этого тетка Василиса наказала с Любочкой (на девочке было почти совсем новое пальтишко), чтобы учительница зашла в правление выписать дров. Та не являлась.

— Ишь, гордая какая, — ворчала тетка Василиса. — Сразу уж и надулась. Так ли я своих бабенок пробираю, а не обижаются. Самое гордыня обуяла, так пусть хоть Кланька, сторожиха, забежит. Не велика прынцесса.

Но не шла и Кланя.

— Хлеб за брюхом не ходит, — решила тетка Василиса и уже не справлялась об учительнице. Да ведь и ей тоже было не сладко. Кормов в колхозе не хватало. Коровы не доили, лошади висели на вожжах. На ходу была лишь одна-единственная лошаденка — Звездка. А тут, как назло, заболела при отеле породистая корова Жданка, а ветеринара или зоотехника в колхозе не было. Волей-неволей придется ехать за ветеринаром в Дальнее Бугримово. Кого послать? И она решила послать нас с Пашкой, пообещав обоим записать по половине трудодня.

Но и в райцентре ветеринара не оказалось. Уехал в какую-то дальнюю деревню на борьбу с эпидемией сибирской язвы. Мы повернули в МТС — думали, не согласится ли поехать главный зоотехник? Но того вызвали в райком накачивать, и нам сказали, что не ждите, скоро не отпустят.

Делать нечего, поехали домой ни с чем. Расстроенные, злые. Хотя никакой вины за нами не было, мы знали, что тетка Василиса на нас рассердится и ничего не запишет в трудовые книжки. Нас утешало только то, что в Бугримове узнали о наступлении на Ленинградском фронте. Чтобы поскорее обрадовать учительницу, мы все время погоняли лошадь.