Когда на горке трактор поравнялся с ним, встречный остановился на обочине, утер опушкой варежки вспотевший лоб и, бегло глянув на солому, улыбнулся добродушно и чуть насмешливо. Приоткрыв дверцу кабины и усмирив разгорячившийся дизель, тракторист задиристо спросил:

— Эй! Ты чего так смотришь, или соломы отродясь не видывал?

Путник подошел, подал парню большую сильную ладонь и ответил, кивнув на воз:

— Да вот смотрю, доедут ли до фермы твои корма. Возок-то к земле клонится. Видать, какой-то ленивый или торопливый навивал его.

— Ленивый не ленивый, а что девчата поторопились — это верно, — охотно согласился тракторист. — Да ничего уж не поделаешь: у них сегодня праздник. А между прочим, это не корма, а топка.

— А что, дровец-то нет у вас?

— Какие там дрова. Сам видишь, ни лесочка, ни кусточка. И что всего обиднее: кругом деревни как деревни, а наша Помра торчит в степи, как шишка на лысой маковке. Кабы не матушка-соломушка, прямо хоть ложись да помирай.

— Живы будем — не помрем! — весело отозвался встречный. — Значит, ты до Помры? А в РТС никто у вас сегодня не поедет?

— Пожалуй, нет. А что?

— Дело есть. Надумали мы в колхозе «елочку» наладить…

— Так в чем же дело?

— А как ты думаешь, зачем я с этим сидором по ремонтным мастерским таскаюсь?

— Видать, нибудь запчасть из строя вышла, — догадался тракторист. — А только почему это ты на праздник глядя?

— В том-то и секрет, что это — подарок к празднику. Решили мы сделать своим дояркам облегчение труда. А это, — он встряхнул сидор, — иголочка для «елочки». Как ты думаешь, найдется в мастерской хороший сварщик?

— Найтись-то обязательно найдется, да ведь сегодня короткий день, а завтра, сам понимаешь: праздник-то хоть женский, но мужички насчет этого не растеряются. — Выразительно пощелкав ногтем по длинной шее, парень озорновато блеснул глазами и предложил, откинув дверцу. — Ты вот что, друг, садись-ка поскорей в кабину и рванем. До Помры довезу, а там километра три, не больше. Добежишь. Между прочим, звать-то тебя как?

— Как больше нравится. Но можно и Гречихиным Иваном, я не возражаю.

— Значит, тезки? Меня ведь тоже Иваном кличут, — подхватил парень с веселым оживлением, точно ничего не было приятнее оказаться тезкой встретившегося в чистом поле человека. С минуту они присматривались друг к другу. Гречихин спокойно и как будто равнодушно, тракторист же с явным любопытством. Чем внимательнее парень приглядывался к встречному, тем больше тот нравился ему.

По всем приметам, был он из тех счастливцев, которые по роду своей работы успели везде побывать, всего повидать, многому научиться и в двадцать с небольшим уже выработать вполне самостоятельный характер.

Даже в одежде у него было что-то самобытное. Полушубок словно бы стеснял его литую сильную фигуру, и потому Гречихин носил его немножечко небрежно. Полы сверху чуть откинуты, и снежно-белая опушка красиво выделяется. Рукава слегка засучены, меховые варежки завернуты, валенки закатаны. Ястребиной расцветки шапка сбита на бок, но не то чтобы чрезмерно лихо, а как бы с ясным сознанием того, что она сидит на хорошей голове и потому может позволить себе кое-какие вольности.

Гречихин оказался таким большим, что еле втиснулся в кабину, и его щупловатый тезка, зажатый в угол, сразу потерялся. Железно бормоча что-то сердитое, трактор тронулся. Все время двигая плечами, точно стараясь вжаться во все углы и выемки, Гречихин, легко перекрывая гул мотора, рассказывал внимательно слушавшему трактористу, что он приезжий, но теперь живет в Путятине, потому что там женился.

— Вот как! А на ком?

— На одной доярке. Полиной звать. Между прочим, теперь она завфермой.

— Ага, понятно, почему ты так расхлопотался, — усмехнулся тракторист. — Получил приказ от строгой женки.

— Ну насчет приказа ты хватил, а в целом подметил правильно, — сказал Гречихин. — Пока жена работала дояркой, жили, как говорится, душа в душу, а вот теперь возникли осложнения. Понимаешь, дали нам эту «елочку» с бору да с сосенки. Долгонько я с ней бился, но все-таки наладил. И все бы хорошо, да на испытаниях при доярках и председателе колхоза с доильным агрегатом случается авария. Елки-палки, вот тебе и «елочка»! Я и без того переживаю, а мое домашнее начальство вместо того, чтоб посочувствовать, с ходу начинает меня пилить то дольной пилой, то поперечной.

— Бабы они такие, — поддакнул тракторист. — Ну и как ты к этому отнесся?

— Как и подобает, — сказал Гречихин, скупо улыбнувшись. — «Кто я тебе, — говорю ей этак рассудительно, — муж или пиломатериал?» — «А это, — отвечает, — надо еще подумать». — «Ну тогда, — говорю, — пока подумай, а я пошел. На праздник не вернусь, не жди…»

— И ушел? От праздника? От молодой жены?

— Сам видишь. Я, брат, слов на ветер не бросаю. Да и надо людям доказать, что авария — случайность.

— А что же ненаглядная?

— Удерживать меня не стала, даже не спросила, куда я отбываю. Ей бы только своих доярок ублажить да коровам вымя молоком наполнить. И хотя в общем ничего в этом худого нет, образовался здесь, — Гречихин приложил руку к груди, — глубокий вакуум. Так что, брат, не советую тебе спешить с женитьбой. Еще успеется.

— Уж это точно, — согласился тракторист. — А почему же такое невезенье с этой «елочкой»?

— Во-первых, детали некомплектные, к тому же поручали это дело кузнецам, а не механикам. Но у меня не отобьется, я ее пущу. Уж если я за что взялся, не отступлю ни перед какими трудностями.

— А ведь это, пожалуй, так, — еще раз осмотрев своего спутника, согласно улыбнулся тракторист и, должно быть, для того чтобы придать своим словам побольше веса, добавил, насупив брови. — Закон!

— Только так, а не иначе, — решительно сказал Гречихин.

Когда до Помры оставалось километра полтора, на пересечении двух развороченных дорог сани внезапно накренились, и чуть не половина воза свалилась на обочину. Парень сердито сплюнул, а когда Гречихин взялся было за вилы, чтобы собрать солому, даже разворчался:

— Коли тебе охота вожжаться с возом, пожалуйста, наваливай, а с меня хватит. Ах, дуры-девки, испортили мне праздник. Ну ладно, я им, свистулькам, тоже удружу: позовут играть на танцах — ни за что не выйду.

Тракторист лукавил. Потому он и не стал «вожжаться с возом», что ему не терпелось поставить трактор под навес и пойти с гармонью по деревне. Он уже заранее принарядился и выпустил из-под козырька пушистой светло-серой кепки кучерявый чуб. Осталось только надеть полупальто с кожаной прошивкой по бортам и хлястику и фетровые в поскрипывающей коже бурки.

Дергая большие, скрытые под растрепавшейся соломой сани и при этом натруженно урча, трактор пополз вдоль поля. Случалось, он неожиданно проваливался и долго впустую крутил потерявшими опору гусеницами. Наконец, въехали в деревню, до того осевшую в снега, что огни светились как будто где-то в ямах. Из снежных ям залаяли собаки, послышались человеческие голоса, раздались удалые песни, и было ясно, что никто тут не ощущает неудобств. Близ какого-то по самую крышу вросшего в сугробы дома трактор начал разворачиваться, и Гречихин слез.

— Ну спасибо. До свидания.

Было уже совсем темно, внезапно пошел снег, и трактористу стало жаль своего беспокойного приятеля.

— Да ты переночевал бы, друг, — сказал он. — Тут хоть и недалеко, но в степи-то всякое случается.

— Ничего, я заколдованный. Понимаешь, надо поторапливаться: без иголочки — не быть и елочке.

— Шутки в сторону, — хмуро отозвался парень. — Степь у нас коварная. Мне вот уж как бы надо соломку подвезти, да и то, пожалуй, подожду — не выгонка!

— Выгонка не выгонка, а надо, значит, надо. Счастливо оставаться!

Вскоре Гречихин скрылся за деревней, и тракторист забыл о нем. Забыл он и о своей угрозе не выходить к девчатам. Но поднялась метель, нельзя было ни танцевать, ни петь частушки — гармошка не понадобилась. А трактористу так хотелось поиграть, что он весь вечер посматривал на небо и проклинал капризную погоду. Но вьюга, как на зло, мела всю ночь. Наутро она немного поутихла, к полудню пригрело солнышко и уже было с крыш закапало, а вечером снова понесло. Праздник брал свое, и тракторист, гулявший с гармонью по деревне, так разыгрался, что уже не обращал внимания на вьюгу, хоть и жалел свою голосистую двухрядку.