Да и внешне Перцев-младший смахивал сейчас на мальчишку. Большой, явно не по росту, старый ватник с надорванным рукавом, из которого клочьями торчала вата, заячья шапка с вытертыми, но задорно торчащими ушами и огромные резиновые сапоги с выгнутыми носами придавали Перчонку законченный вид драчуна-подростка. Глядя на него, можно было подумать, что Савка сейчас только верховодил мальчишеской свалкой и его неосторожно потянули за рукав.

— Волки, что ли, тебя драли? — засмеялся Игнат, обнажая желтые, косо посаженные зубы. — Что, друг, трухнул?

— Твой мерин трухнул, — ответил Перчонок, вскинув глаза на брата, и зрачки их до того сузились, что стали острыми и колючими, как иглы. Игнат невольно отвернулся. Но сейчас же пронзительно-острый взгляд Перчонка смягчился простодушной застенчивой улыбкой, которая очень подходила к его тонко очерченному, необыкновенно подвижному лицу.

С минуту оба молча смотрели на пробегающие мимо длинные платформы, на которых громоздились толстые бревна, скрепленные тросами.

— Вот бы нам вагончика по три такого леску, — мечтательно сказал Перчонок.

— Хм, — брезгливо поморщился Игнат, — из-за такой малости не стоит и рук марать. Вагончиков десять — это еще туда-сюда.

— Де-сять! — изумленно протянул Перчонок. — Да на кой тебе столько-то? На баньку-то и одной платформы хватит.

— Перчонок ты, Перчонок и есть, — оборвал Игнат. — Во-первых, я бы дом перестроил. Про запас оставить надо? Надо! Ну, а остальное на дрова да на базар. Дрова нынче в цене, а лишняя копейка, понятно, карман не дерет.

— Вон ты как! — протяжно свистнул Перчонок.

— Да уж не так, как ваша милость, — с достоинством сказал Игнат и добавил, снисходительно усмехнувшись: — Ты вот дом хочешь строить, а у самого и копейки за душой нету. Разве это по-хозяйски?

— Так мне же колхоз обещался помогать, про то даже в протоколе записано.

— На колхоз надейся, а сам не плошай, — назидательно сказал Игнат и тронул лошадь. Перчонок тоже дернул вожжи, но Боярыня, кося большим пузырчатым глазом на последнюю платформу, упрямо топталась на месте. Перчонок с трудом перевел ее через рельсы под уздцы.

— Не лошадь, а наказание, — сказал он, отирая варежкой пот со лба.

— Зато тяжеловоз, — с ехидцей подхватил Игнат. — Не ты ли ее у председателя клянчил?

— Кто тебе сказал, что я клянчил? — возразил Перчонок, шагая рядом с братом за передними дровнями. — Просто просил я у Красавина подводу, а он говорит, свободных лошадей нету. А мне, сам знаешь, позарез нужно, ну и пошел я к Грибанову. Так, мол, и так, Сергей Петрович, леску на избу ты мне помог выхлопотать, помоги уж и лошадь добыть. Он, конечно, сразу в кабинет, и получился у них с председателем крупный разговор. Ну, после этого мне и дали тяжеловоза.

— А я просил — не дали, — сказал Игнат хмуро. — А этот безрукий черт Грибанов еще и издевается: ты, говорит, сам за тяжеловоза потянешь, уступи брату. Ну я, конечно, уступил без звука, только многонько он на себя берет. Подумаешь, шишка — парторг!

— Шишка не шишка, а человек правильный, — сказал Перчонок и ласково крикнул, оборачиваясь назад: — Веселей шагай, Боярынька, за домком едем!

— Дался тебе, Савка, этот домок, — сказал Игнат, подавляя недовольство. — Ну на что он тебе? Жил бы себе у нас.

— Хватит… нажился… — И Перчонок посмотрел на широкие, загнутые, как концы лыж, носы своих резиновых сапог. Игнат тоже посмотрел на эти уродливые, цеплявшиеся за снежные кочки сапоги-лыжи и начал внушать брату, что ему необходимо обуться и одеться, а если он затеет стройку, то не только не справит себе одежки с обувкой, но еще и в долги залезет. А когда Перчонок заметил, что он и рад бы не одалживаться, да ничего не поделаешь, Игнат на ходу обнял брата и предложил строить дом вместе, на паях.

Перчонок покачал головой и опять сказал, что пора ему своим домком обзаводиться.

— Да ты уж не жениться ли надумал, брательничек? — спросил Игнат. — На ком, если не секрет?

— Ничего я не надумал… А только вместе нам никак невозможно, — забормотал Перчонок, краснея. — И что твоя Варвара на меня взъелась? Ну я-то уж ладно: где стерплю, где как. А зачем она Сонюшку обижает?

Тут Игнат заметил, что если кто кого и обижает, то уж, конечно, эта тихоня Сонька его жену. А если тетка иногда и поучит племянницу, то наше дело — сторона. Но Перчонок заявил, что ему не сторона и он не позволит издеваться над человеком. Изучающе-насмешливо осмотрел Игнат маленькую, щупленькую, не мужскую фигурку брата и вдруг хлопнул себя кнутовищем по голенищу валенка, как человек, только что сделавший важное открытие.

— Постой, постой, уж не на Соньке ли ты надумал?.. Ха-ха, вот бы получилась парочка: у дергача — ни гроша, у пигалицы — ни шиша.

— Хватит насмешничать! — оборвал Перчонок, и погасший было огонь снова вспыхнул в его глазах.

Сытое красное лицо Игната мгновенно преобразилось. Маленькие, глубоко спрятанные глаза, то ли чересчур простодушные, то ли слишком хитрые, огорченно смотрели на Перчонка. Даже встопорщенные жесткие усы и тупой, тронутый волосом нос выразили огорчение.

— Какой уж тут смех — плакать охота. Мы тебе заместо родителей, а ты… Эх!

В сердцах Игнат смахнул кнутом метелку конского щавеля, торчавшего из-под снега на обочине дороги, и грузно ввалился в передок дровней. Безнадежно покачав головой, он начал внушать брату, что, дескать, тот тянет пустой номер, так как Варвара не отдаст за него племянницу. Да та и сама не захочет связать с ним свою судьбу.

— У нее хоть и нет ничем-ничего, да зато она девка сахарная, красовитая, а ты что? Перчонок. Перчонок и есть.

— Замолчи, братка! — в отчаянии крикнул Савелий и, упав животом на свои дровни, уткнулся лицом в сено. От сена остро, до горечи во рту пахло полынью, но Савелию казалось, что не от полыни, а от этих до жестокости обидных слов так нестерпимо горько у него во рту.

— Значит, я не человек, а всего-навсего Перчонок? — глотая слезы, закричал он брату. — А отчего я стал Перчонком? Оттого, что заездили вы меня? Ребятишки в школу бегут, а я твоей Варваре постилёнки стираю, все гуляют, а я ваших детишек тутушкаю. А забыл ты, братка, как вы меня из родительского дома выжили? Так и померз бы в амбарушке, кабы не пожар…

…В сентябре в саду у Перцевых загорелась баня. Огонь перекинулся на амбар, оттуда на сухую, как порох, крышу конного двора (Перцевы жили с краю, вблизи кузницы и животноводческих ферм). Савелий, работавший конюхом, был как раз на ферме. Прежде всего он выгнал лошадей, потом бросился на крышу с огнетушителем, но задохнулся в дыму и чуть не сгорел. Все же конный двор отстояли. Амбар же вместе с одежонкой Савелия сгорел дотла.

Первое время Перчонок ютился в конюховке. Но скоро полили дожди, завернули холода, и однажды ненастным ноябрьским вечером Перчонок постучался к брату. Ему открыла племянница Варвары Сонечка, приехавшая к тетке. Увидев промокшего Перчонка, она ахнула и потащила его через темные сени в дом. Перчонок перешагнул через порог и невольно прищурился не то от яркого электрического света, не то от медного блеска самовара, важно отдувавшегося посреди стола.

Савелий, совсем отвыкший в своей конюховке от людей, топтался у порога, а Сонечка тянула его за рукав и ласково приговаривала:

— Чего не сметь-то? Не сметь нечего.

— Ну, хватит ломаться, — проворчал Игнат из-за стола, — проходи, садись, что ли!

— Чай да сахар, Варвара Тимофеевна, — поклонился Савелий хозяйке, которая, пыхтя, как паровоз, и усиленно работая губами, щеками и даже носом, прихлебывала с блюдечка шиповниковый отвар, ставший традиционным семейным напитком, так как он имел целительные свойства против многочисленных недугов хозяйки дома. Варвара откусила сахару, допила блюдечко, перевела дух, вытерла концом платка вспотевшее лицо и сказала, неприязненно оттопыривая губы:

— Пьем свой, а ты у порога стой.

Шутка эта показалась Сонечке неуместной. Она посмотрела на тетку кроткими, просящими глазами. А та налила в блюдечко, откусила сахару, строго посмотрела на Сонечку, еще строже на Савелия и продолжала: