Близится новый день, похожий на любой другой. Перед приёмом пищи – молиться. После – тоже. Работа по обустройству монастыря. Вечером, отблагодарив Богов, предстоит вынести насилие от старейшин и вернуться в объятия Малинового Оскала.

Повседневность давным-давно надоела. Хотелось вырваться из заточения, но подобное невозможно своими силами. Приходилось ждать, а чего – сам не знал.

Уверенность, что часы пройдут по расписанию, ничего никогда не подрывало. До этого утра. Дверь отодвинулась. Я почуял неладное.

Из проёма выглянуло знакомое до скрежета зубов черноусое лицо старейшины Гаку. Надменный и язвительный, сейчас он расплылся в дурацкой улыбке.

Священнослужитель занимался подготовкой молельни к утренней службе и в это время должен был окуривать залу благовониями. Неужто всё сделал и, оголодавший по юному телу, хотел заняться мной спозаранку?

Готовясь к худшему, я огорчённо вздохнул, закрыл фляжку и отложил в сторону. Жалость к себе и ненависть к монастырю пронеслись по коже мурашками и стоном отозвались в пояснице.

– Фудо, не спишь уже? – елейно полюбопытствовал монах.

Точно домогается.

– Как видите, преподобный, – бездушно отозвался я.

– Очень хорошо, – радостно заявил он и мягко толкнул дверь до упора.

Я наконец-то заметил причину, почему происходящее выглядело несвойственно обыденности. На груди Гаку из-за краев одежд виднелась горящая зелёным огнём половинка знака на кандзи. Необходимо было прищуриться, чтобы догадаться, как тот начертан целиком, и прочитать слово покорность.

– Монастырь сегодня осчастливил прибытием некий молодой человек. Очень занимательный. Говорит, что издалека, – защебетал преподобный. Лицо изображало довольство, но лимоновые глаза напоминали стекло. Заколдован. – Он очень-очень хочет тебя видеть. Проходите, господин!

– К-кто? Ч-что? – не верил я ни зрению, ни слуху.

Родные или кто-то помимо не посещали узников и тюремщиков Отобе. Это место принадлежит им одним, с внешним миром не соприкасаясь. Посылок тоже тут не ждали.

Пригнувшись на входе, внутрь зашёл долговязый мужчина, которого я никогда не видел. Никто ни за что не проник бы так просто на участок монастыря, да ещё с двумя катанами. А ему удалось.

Я потерял дар речи. Взгляд устремился бегло оглядывать его. Мне не удалось зацепиться за черту лица или вещь, какая бы установила малейшую связь между нами. Мы с ним чужие, думал я, тогда что он здесь забыл?

– Скоро начнётся утренняя служба. Помни об этом, – предупредил старейшина, закрывая дверь. – Я за тобой зайду. А пока – общайтесь.

Монах ушёл. Звуки его шагов стихли. Я опять взглянул на незваного гостя, который с меня не спускал взор. Он только появился, а уже подбросил немало вопросов.

– Приветствую, – произнёс незнакомец, сердечно кланяясь.

Он вёл себя развязно. Но какое право я имел придираться, не зная, как стоит держать себя в таких условиях?

– Ты что с ним сделал?

Я оставался взвинчен, чувствуя опасность в каждом его движении и слове. Хотя вряд ли она угрожала именно мне.

В моей жизни существует правило: ожидай худшего – и лучшее станет для тебя приятной неожиданностью. Тогда оно сработало. Частично. Впервые за долгое время.

Тонкий рот раскрылся в улыбке, обнажая ряд ровных белоснежных зубов.

Посетителю вряд ли нравилось, что я полез тут же с расспросами. Сомнительный звенящий смех наполнил клетушку. Он мог осудить и не отвечать, но нет…

– Старик не хотел ни в какую пускать меня, – пояснил он. – Понимаю, закрытое место, но дела обязывают. Его это не волновало. Пришлось прибегнуть к крайним мерам. Теперь он, как кукла на ниточках. Стал поласковее, не находишь?

Меня немного позабавили его слова. Монахов Отобе я ненавидел. Будь моя воля, я отправил бы их прямиком в Ёми, к Малиновому Оскалу. Им там самое место.

– Кто ты такой?

Передо мной был заклинатель. Могущественный и сам по себе редкий как явление. Страх коснулся макушки.

– Я бы представился раньше, не рушь ты правила приличия. Меня зовут Рю. Как и ты, Фудо, я сын Урагами Хидео. Моя мать – его бывшая жена, Фумико. Приятно познакомиться. – Он приложил к груди ладонь. – Тебе доводилось обо мне слышать?

Имя отца скрутило уши в трубочку. Я не забыл прошлое, но заставил себя не думать о нём часто. И вот кровные узы дают о себе знать.

– Да нет, никогда.

Гость поджал верхнюю губу нижней, отстранившись. Похоже, он взглянул на отца в ином, дурном свете. У него наверняка были причины не распространяться о прошлом браке. Тем не менее…

До меня дошло, что вот она, моя возможность выбраться из Отобе. Если так, я согласен – просто скажите, что делать. Остальное мало волнует. Разумеется, не могло всё быть так хорошо. Подвох обязателен.

– До разговора с ним я тоже не знал о твоём существовании.

– Зачем ты здесь, Рю-сан?

– Нам следует кое-что обсудить. Иначе говоря, у меня есть деловое предложение, от которого ты не откажешься. Как смотришь?

– Ты уже здесь.

Радость озарила посыпанное пеплом сердце.

Протерев глаза, я сел на колени. Рю – тоже. Одобряя мою деловитость, либо ощутив истинный настрой, он осклабился вновь.

– А ты начинаешь мне нравиться, братишка!

Мы сидели напротив друг друга, взаимно изучая черты.

По виду не сказать, что братья. Если даже нас роднила кровь, сразу наладить семейные отношения было нельзя. Но значения не имело.

– Багровые волосы, – описывал меня Рю вслух. – Глаза цвета морской воды. Тонкий вздёрнутый нос. В меру острые скулы. Мягкие очертания подбородка. Овальное лицо… Да-а. У нынешних детей даймё Фурано другие лица и краски. По одному тебе понятно. И всё же, мы с тобой одного поля ягоды.

– Другие не очень-то похожи на меня, – Я пожал плечами. – Не понимаю, как.

– Когда крови смешиваются, всегда получается нечто занимательное. Но это ладно. У меня к тебе есть пара вопросов.

– Я весь внимание.

Рю пока не стал мне приятным собеседником. Любопытен, но чувство угрозы перевешивало. Хотя в монастыре я ни с кем не общался: в грязи не найти капелек росы. А по-человечески поговорить хотелось.

– Поясни, почему отцу больно и стыдно даже вспоминать тебя? Говорит, ты предал его, опорочил имя семьи.

– Ему и вправду так видится, – не стал отрицать я. – Он любит своих детей. У него нет другой радости в жизни. Только поэтому я жив и просто отлучён от корней. В монастыре я потому, что он строго чтит честь. Пусть и никто не знает о моём проступке. Даже среди родни.

– Тем более. Чем ты вызвал такую немилость?

– Сложно сказать. Ни с кем об этом не откровенничал. Не доверял. Мне и самому иногда кажется, что так я потерял достоинство.

– С чего бы?

– Для Мэйнана я отброс. Но что презренно в их глазах, в моих – прекраснейшее из чудес на свете…

– Тогда тебе нет причин молчать. Знаешь, в одной далекой стране, которой я восхищаюсь, говорят так: «Все бывает в первый раз»[1]. Я и отец – два разных человека, не забывай об этом. И на вещи я смотрю гораздо шире, чем он. Меня уже ничего не удивляет. То, что не может понять и принять даймё Фурано, смог бы я.

– Не знаю, – робко прошептал я, почесав подбородок. – Тебе было бы проще выбить признание заклинанием.

– Отбрось все страхи. Пусть для тебя это станет испытанием на мужество.

Его мягкий голос наполнил душу умиротворением. Я усомнился, не было ли это колдовством. Если поддамся, правда сорвётся с языка мгновенно.

У человека не бывает тайн, которые он уносит с собой на тот свет. Он не терпит тяжести на сердце и стремится к облегчению. Я тоже.

– К тому же, от этого может зависеть твоя дальнейшая судьба, – намекнул Рю.

– Что ж...

Взвешивать некогда. Рассказав, я ничего не потерял бы. И если откровение – плата за возможность покинуть монастырь, да будет так. Я признался.

– Меня… связывали длительные любовные отношения с сестрой, – все-таки исторг я из себя.