Имей посланник Ёми два глазных яблока, они бы выразили надежду, которую он таил, как по накатанной. Это было подобно чудовищному сну наяву, повторяющемуся, но с небольшими изменениями. Ведь всё опиралось в первую очередь на меня. Поведение Малинового Оскала оставалось избитым.

Я окинул взором его костяную морду, качающуюся вслед за телом. Заметив, исчадье ада часто закивало головой. Мол, «да», скажи «да»! Держась, чтобы не засмеяться, как последний безумец, я выразил свой ответ:

– Нет.

Некоторое время мы оба молчали. А казалось, будто прошла вечность. Я гадал, насколько силён был гнев, что тогда поднимался из потаённых уголков его сути. Малиновый Оскал недовольно фыркнул – и сразу приступил к решительным действиям.

– Как нет?! – вскричал он, раскрыв пасть и обнажая узкий, почти ленточный язык, который поразил желтоватый налет.

Потеряв самообладание, чудовище взяло меня за грудки и со всей силы швырнуло в противоположную стену комнаты. Снова ухнуло железо, когда я, ударившись, растянулся по плоскости всем телом. Боль была тупой и равномерно распределённой. Определить, что и где хрустнуло, было невозможно.

– Дурень! – трижды обозвал меня посланник Ёми и просеменил в мою сторону, перебирая всеми конечностями. – До тебя все никак не дойдет?! Я! Я твой спаситель! Разве не ты молил о смерти? Не ты ли так сильно желал умереть?

– Я… – Вырвался из глотки надрывный хрип.

Хотел было подняться, но ноги перестали слушаться. Перебило позвонки.

– А я о чём? Это точно был ты! Тебе предлагают честный обмен: душу – за упокой. Но ты отказываешься. Что, передумал? Почему? Глупец! Фудо, как можно врать самому себе? – наигранно сокрушалось чудовище.

Правда была на стороне исчадия ада, но не от и до. Оно истолковывало действительность так, как ему было удобно. Истина оставалась за мной. После стольких лет страданий я должен был поверить в чушь, которую Малиновый Оскал вбивал мне в голову, и согласиться на столь сомнительное предложение. Но нет.

Отец прознал о моих отношениях и был взбешён как никогда ранее. Он разлучил меня с любимым человеком, выслав прочь. Здесь, в Отобе, как он сказал, «я и сгнию». Понимая, что совершил ошибку, я смиренно принял судьбу, как бы ни было тяжело. Выдержки хватило не опускать руки.

Тогда я ещё не знал, что такое этот монастырь и насколько он скверен. Само его существование порочит доброе имя Богов.

День за днём копилось отчаяние. За одним унижением – другое. Боль накрывала волнами. Медленно, но верно рассудок покидал меня. Постепенно проклевывалась тоска по дому, но некому было возвращать сына назад – родные не приезжали.

В один из слёзных вечеров я дал повод этой твари навещать меня. Весь в синяках и разорванной одежде, снова поруганный и подавленный, я лежал и выл в подушку, моля Богов убить меня. Впервые в жизни. Как угодно.

Но Боги… Боги не ответили на мою мольбу. Ответил Малиновый Оскал.

– Думаешь дотянуть до естественной смерти? Как бы не так! Ты прожил слишком мало, чтобы думать об этом. И тысячелетия не прошло, – услужливо напомнил посланник Ёми. Перед глазами мельтешили его когтистые лапы. – Я твоя единственная надежда!

– Нет, – отрицал я, никак не приходя в себя.

Безвыходность иногда наталкивала на мысли, что лучше принять предложение. Времени и впрямь прошло немного, а я – настрадался выше крыши. Но смерть в обмен на душу… Слишком дорого.

До сих пор я отказываюсь, не уступая упёртому чудовищу. Я бы отдал свою душу лишь любви всей своей жизни, тэнно, сёгуну. Мэйнану вообще! Но не ему.

Безвыходность плохо сказывается на человеке. Я пытался сбежать, но был пойман – и всё по-старому. Своровал разделочный нож с кухни и воткнул себе в брюхо – выходили, рану зашили. Исход тот же. Пытался повеситься в комнате – сняли. Всё одно. Страдания шли изо дня в день, я оставался жив.

У кого-то получалось сбежать так. Но не у меня. Быть может, Малиновый Оскал как-то приложил к этому лапу...

– Я спрошу тебя ещё раз…

Зверь с силой схватил за волосы, выбив стон из головы, и потянул вверх. Ему хотелось поддерживать зрительную связь, когда приходила моя пора говорить.

– Ты… отдашь… мне… свою душу?

Воспалённый разум рванул. Голос дрожал в искорёженном смехе.

Надо мной при свете дня издевались монахи. Я уже не узнавал себя прежнего. И не знал, потерял ли окончательно своё мужское достоинство. Ночью за меня брался Малиновый Оскал. Не получая согласия, он искусно убивал меня. Каждую ночь.

Мои внутренности плавились на полу. Руки и ноги растаскивало по татами. Позвоночник вылетал из спины. Тело разрывало надвое. Кости срывало с мяса. Головой играли, будто в мяч. Чего только не было. Тварь даже поедала меня заживо. Сжигало, как соломенное чучело.

Нет таких слов, которые бы описали всё, что пришлось испытывать.

Сегодня посланник Ёми явно выкинет что-то новенькое.

– Нет! Нет! Нет! – повторял я, насмехаясь. – Никогда! Слышишь? Никогда!

– Ну и дура-а-ак, – протянул Малиновый Оскал.

Его терпение иссякло. На сегодня – точно.

Исчадье преисподней рывками вбивало мое лицо в пол, заставляя его трескаться. Нос расквасило. Кожа синела и лопалась. Поочередно вылетали зубы. Череп прогибался вовнутрь, раня мозг. Останавливаться зверь не собирался.

Необъяснимо, почему я пребывал в сознании до сих пор.

– Скажи «да»! Скажи «да»!

Тварь остыла. Малиновый Оскал мягко опустил остатки лица на татами, в лужу натёкшей крови. Он передохнул. Я пошевелиться не мог и едва понимал происходящее.

Еще немного – и с губ сорвётся последний вздох. Настанет утро – и всё заново. Бесконечная петля, затянутая на шее. Выбирать не из чего.

Тварь перевернула тело на спину, села на меня, плотно придавив к полу, и взглянула опять. Что с моим лицом стряслось, было покрыто мраком вечной тайны. Ведь Малиновый Оскал не собирался говорить о том. Ему было любопытно только одно.

– Да?

С разбитых вдребезги губ стекала кровь. Она заполонила ротовую полость, переливаясь, булькая и мешаясь со слюной. В ней плавала пара зубов, которые сорвались с корней, но не выпали на пол. Медный вкус был привычен. Пришлось проглотить.

Три мелких глотка. Зубы отправились вниз по пищеводу, местами царапая стенки.

Я расплылся в безобразной улыбке, доживая последние мгновения. Язык задёргался. Шёпот надорвал безмолвие:

– Нет…

Малиновый Оскал взвыл от безысходности, как обиженное дитя. Когтистая лапа прорвала грудную клетку и вытащила трепещущее сердце, представив моему взору. Замолчав, тварь невозмутимо и резко сжала его. Оно разлетелось на кусочки. Какая-то часть попала на меня. И вправду, что-то новенькое…

– До завтра, Фудо.

Чудовище пропало из виду.

До завтра, тварь.

[1] Ёми – ад в синтоизме.

Часть четвертая. Опальный Император (4-2)

Глава четырнадцатая. И пришёл спаситель

На следующий день

Как всегда, я очнулся на заре.

Страдания прочно сопряжены со сновидениями. Всякий раз просыпаюсь, заботливо прикрытый дырявым одеялом. Остаётся загадкой, почему, но здесь не обходится без колдовства. Ничего больше оно не касается. Предметы там же, где и находились.

За ночь я потерял немало жидкости – по ротовой полости будто прокатился суховей. Пить хотелось неимоверно. Рядом лежала фляжка, полная колодезной воды. Но я не спешил, наслаждаясь утром.

Птицы бодрствовали и наполняли леса сочной, протяжной песней, возвещая остальным живым существам о возвращении света.

Завидовал им. Они летят, куда и когда заблагорассудится. Такого счастья мне не перепало.

Сгусток золота ударился об окно, неспособный пробиться внутрь клетушки, и зажёг бумагу грязно-жёлтым цветом. В спальне царил приятный полумрак.

Рука выскользнула из-под покрывала. Толчком пальца открыл флягу. Привстав с постели, я вбирал в себя живительную влагу. Первый глоток выдался несмелым и долгим, чтобы прочувствовать её неописуемый вкус. Но чем дальше, тем с большей жадностью пил, забывшись. Скоро воды совсем не осталось.