— Ага. Царь, которого приперла к стенке одна настырная студентка. И не подумал о перчатках. Хватило же ему ума браться пальцами за флакон. Нормальный преступник знает, что нельзя оставлять улики.

— А ты, оказывается, знаток уголовных тонкостей, — обнял сзади Мэл, положив подбородок на мою макушку.

— Просто размышляю. Уж если мне пришло в голову, что на стекле останутся отпечатки, то Ромашка подавно должен был задуматься. Когда он понял, что яд достался не тому адресату, следовало затаиться тише воды ниже травы и навек забыть о новых попытках отравления. Кстати, Аффа обронила, что Ромашка поставил точный диагноз на фуршете. Зачем он выпячивался?

— Да, было такое. И за это можно сказать ему спасибо, потому что мы выиграли несколько драгоценных минут. Но Ромашка мыслил глубже. Когда ты на виду, то не вызываешь подозрений. Сам же отравил, пусть и нечаянно, сам же определил причину. Как видишь, подобная тактика дала результаты. Никто и никогда не подумал бы на Ромашевичевского как на потенциального убийцу. У него учет таков, что комар носа не подточит.

— И всё же Штице допекла его. Неужели машина так хороша?

— Поверь, это техносказка, за которую стоит побороться. Но на том этапе, когда Эльза завалила экзамен по снадобьям, её мечта о «Торнадо Лиге» переродилась в желание мести. Мне кажется, Штице действовала по принципу: так не будет же счастья ни ей, ни преподу. Она искала любой повод для шантажа, и — о чудо! — им стал флакон с гиперацином.

— Сопливая третьекурсница и матерый препод, — сравнила я скептически. Хотя скепсис неуместен. Если Штице сумела обмануть супертелохранителя, то излишне говорить о престарелом носатике, видевшем во снах деканское кресло. — Обиженная несправедливостью студентка совершенно случайно зашла в лабораторию, а там пусто и на столе — одинокий пузырек с гигантской наклейкой «Осторожно, яд! Первая жертва — Папена».

Мэл беззвучно зафыркал, смеясь.

— Не случайно. Штице следила с помощью «жучка». Прикрепила в укромном месте в лаборатории, и Ромашка попался. Правда, «жучок» давно устарел, но ведь Эльза где-то достала его, хотя это незаконно.

— Упертая, — пробормотала я. Штице упорно топала к цели: сначала к дорогой машине, а потом — к мести здовредному преподавателю. Она так же настойчиво и методично избавлялась и от меня, подстраивая различные каверзы.

Не удивлюсь, если следствие уцепится за новое ответвление в деле Эльзушки и раскрутит историю с контрабандой средств слежения.

Очередной репортаж в телевизоре сменился новым, и Мэл прибавил звук. На экране возник серьезный мужчина в очках с толстой роговой оправой. Под многочисленными вспышками он шелестел бумагами на стойке рядом со стеной, по которой в диагональном направлении бежала череда нескончаемых строчек «Объединенный Департамент правопорядка». Микрофонов у стойки было не перечесть. Штук двадцать, не меньше.

Сформировав стопку из листочков, дяденька зачитал зычным голосом заявление от Департамента правопорядка, с жадным интересом зафиксированное репортерами.

Специалисты по связям с общественностью действительно обмазали мое согласие в шоколаде и завернули конфетку в красочный фантик. Оказывается, чтобы не привлекать внимание типа, подозреваемого в покушении на дочь министра экономики, руководство Департамента приняло решение об отвлекающем маневре. Следствие старательно делало вид, что ищет убийцу в другой стороне, хотя заведомо знало, что пошло по ложному пути. На самом же деле велся тщательно конспирируемый сбор улик и наблюдение за подозреваемым. Операция по поимке преступника увенчалась успехом, и вчера того схватили с поличным. С каждой минутой в деле вскрываются новые сенсационные факты. В частности, обнаружилось, что у подозреваемого есть сообщник, который тоже схвачен. По окончании следствия будет вынесено обвинение. Не за горами открытый судебный процесс, и, хотя адвокаты настаивают на закрытых заседаниях и присутствии присяжных, слушания состоятся в Высшем правительственном суде, как и полагается, с соблюдением всех формальностей.

Сообщение носило информативный характер, и к дяденьке в очках не приставали, заваливая вопросами. Спустя несколько минут репортаж из пресс-центра Департамента сменился следующим животрепещущим событием сегодняшнего дня.

— Вот и всё, — сказал Мэл, выключая телевизор. — Зря они затеяли открытый процесс. Здание суда не умеет растягиваться. Ну что, поехали домой?

В общежитие нас доставили на машине дэпов, ожидавшей у бокового входа, поскольку взбудораженные новостью журналисты не спешили рассасываться и кружили у парадной решетки Департамента, выискивая, у кого бы взять интервью или, на худой конец, запечатлеть чью-либо физиономию, вот хотя бы уборщицы.

— Ты говорил, что преступника найдут и охрану снимут, — напомнила я шепотом Мэлу, поглядывая на водителя и его соседа с могучей, как колонна, шеей.

— Говорил, — ответил он так же тихо. — Теперь будет легче дышать. Но всё равно двух охранников выделили для твоей безопасности.

— Почему?

— Потому что шумиха из-за раскрытого преступления разгорится с новой силой и потухнет нескоро. Прибавь сюда фотосессию и прочие мероприятия. Готовься. Журналюги будут уделять тебе повышенное внимание, — слова Мэла вызвали нервное сглатывние. До чертиков ненавижу публичность. — А ещё нужно беречься, потому что ты уязвима, не видя волны, и тебя безнаказанно обидит любой. Я буду спокоен, зная, что ты находишься под защитой. Эва, для меня это важно!

Ну-ну. Защитят, как же. Хваленая охрана дэпов опростоволосилась, не сумев уберечь мою бесценную особу на лабораторной работе. Но Мэл прав, предложив не отказываться от услуг телохранителей. Каждый день он будет уезжать на подработку, а мне придётся шагать в институт или перемещаться по городу. Боязно разгуливать в одиночку, когда вокруг бродят толпы неадекватных висоратов.

Дома и стены помогают. Охранники препроводили нас до двери общежитской квартирки. Не раздеваясь, я завалилась на кровать, чувствуя, как тает напряжение, вызванное посещением Департамента правопорядка. Только теперь исчезли скованность в мышцах и страх, не покидавший меня всё время, проведенное во владениях Мелешина-старшего.

Мэл пристроился рядом, наблюдая за зеваниями и потягиваниями.

— Так и уснешь в шубке?

— Ага, — развернулась к нему и закинула ногу. Ладонь Мэла тут же поползла вверх, задирая меховой подол вместе с платьем. — Мороженое хочу. Давай отметим. Всё-таки не каждый день узнаю, что чуть не отдала концы из-за чужой ошибки. Даже обидно, — надулась я деланно.

— Не говори так, Эва, — посерьезнел он и, сев на кровати, уставился в окно. Ну вот, я умудрилась испортить чудесный тихий вечер, опустившийся на институтский парк.

— Прости, — обняла Мэла. — Неудачная шутка. Знаешь, чего мне хочется больше всего? Сбежать с тобой на край света, где нет зависти и злобы, нет приемов и фотосессий, где можно быть собой и не прятаться, не притворяться...

— То есть отправиться туда, где не знают о волнах? — заключил он с хмыком.

— Да. Наверное. В холодильнике измучились ожиданием два ведерка с мороженым. Пора оприходовать первое, — вскочив, я направилась на кухню. До чего же здорово дома! Правду говорят, с милым рай и в шалаше. Люблю наш шалаш и своего милого.

Всё-таки пожалев шубку, я повесила её в шкафу-прихожей и переоделась, натянув футболку, растянутый вырез которой норовил сползти с плеча, дополнив шортиками, привезенными с курорта. Мэл тоже сбросил деловое облачение и развалился рядом на кровати. Его рубашка, небрежно брошенная на сумку, живо напомнила мне о болезненном вопросе стирок и глажек. Кандидат номер один для постирушек готов, потому что Мэл предпочитает свежие рубашки каждый день. Утешает одно: рубашек у него — тысяча и одна штука. Но ведь тысяча — не бесконечность. Когда-нибудь она закончится, а ворох грязных рубашек в углу будет неуклонно расти. Может, запихивать их в безразмерную сумку, чтобы не нервировали?