— А вы бы посмотрели, доктор, — вмешался наконец начальник отдела, где работал Клебанов, — какие он в нашем учреждении фортеля выкидывает!
К нам ведь уйма народа разного ходит. Раньше, слов нет, от гражданина Клебанова кроме грубости да ворчания никто ничего не слышал. Посетитель, он ведь разный бывает. Один на грубость сам грубостью ответит, ну, а балованный и нервный — тот, безусловно, жаловаться идет. Сказать откровенно — по количеству поступивших на него жалоб этот самый Клебанов до излечения опередил все ведомство в целом и первенства своего не уступал за последние пять лет ни разу. Я его даже за грубость увольнять собирался, только в это время вы возьми и вылечи его от этих недостатков.
А теперь кто бы с какой претензией ни явился, он всякому навстречу идет. Любую просьбу посетителя тут же на месте рассматривает. Да еще каждого в кресло усаживает. В общем, ведет себя, доктор, очень странно и для служащего солидного учреждения, прямо скажу, непозволительно.
Так что вся надежда на вас. Вы его в такого превратили, вы его в прежнее состояние и возвратить должны!
Кроме всего сказанного, явившийся несколько позже милиционер передал доктору пакет. Милиция доводила до сведения, что находившийся в клинике на излечении от вредных эмоций гражданин Клебанов Ю. С. был задержан за недостойное поведение при попытке поцеловать руку младшему продавцу гастрономического магазина Трифоновой Б. Г. якобы в благодарность за хорошее обслуживание и тонкое нарезание пищевого изделия, именуемого докторской колбасой.
— Ну что ж, — вздохнул доктор, — все ясно. — Ведите его в третью палату. Будем экспериментировать в обратном порядке!
Если, по выражению самого экспериментатора, «замораживание отрицательных эмоций» обошлось в десять больничных койко-дней, то процесс размораживания потребовал целых три недели.
Подобный эксперимент тоже проводился впервые, и молодой врач хотя уже и носил звание кандидата наук, однако волновался и беспокоился за исход проводимых на этот раз процедур ничуть не меньше, чем когда взялся избавить Юрия Степановича от всех неприятных для общества эмоций.
И вот наконец в истории болезни появились первые радующие медицинскую науку записи:
16/XII — 8 час. вечера. — Больной устроил скандал с нанесением двенадцати тяжких оскорблений по адресу дежурной сестры.
17/XII — 4 час. дня. — Больной потребовал жалобную книгу. Диктовал своей жене письмо в газету о якобы имеющем место разбазаривании государственных средств на лечение поступивших «по блату» симулянтов.
21/I — 8 час. утра. — Больной потребовал двойную порцию яичницы, грозясь в противном случае обратиться с письмом в правовую комиссию ООН.
23/I — с 12 до 3 час. дня. — Больной ходит по палатам, собирает подписи под заявлением, требуя судебного вмешательства в распределение дефицитных лекарств. В случае отказа поставить свою подпись — гр-н Клебанов стучит кулаком, угрожает засадить всех в тюрьму за соучастие в преступных действиях руководителей клиники.
14/II — 9 час. утра. — При обходе палаты больной Клебанов Ю. С. назвал главного врача знахарем и потребовал немедленной выписки.
18/II — Курс лечения закончен. Результаты более чем удовлетворительные. За устроенный при получении вещей скандал гр-н Клебанов Ю. С. доставлен в милицию на специальном транспорте.
…Ходят слухи, что в результате успешно проведенного эксперимента по возвращению отрицательных эмоций гр-ну Клебанову Ю. С. кандидат медицинских наук молодой врач написал новую научную работу, за которую ему присуждено звание доктора медицинских наук.
Что касается самого Ю. С. Клебанова, то он по-прежнему живет на старой квартире и работает в той же должности все в том же учреждении, о чем с глубоким прискорбием сообщают его сослуживцы и квартирные соседи.
БЫВШАЯ ЖЕНА
Вначале я ее не узнал, и это меня страшно огорчило. Потом, когда по отдельным, размытым временем чертам я наконец стал ее узнавать, то огорчился еще больше.
Не в силах скрыть недовольство, я спросил в упор:
— А вы, собственно, как это отважились явиться в мой дом без всякого предупреждения.
— Во-первых, не «вы», а «ты», — услышал я звонкий, дребезжащий на верхах голос, — а во-вторых, я бы никогда, ни за что не переступила этот порог, если бы не узнала, что ты нуждаешься в неотложной помощи и решительной дружеской поддержке!
— Тут какое-то недоразумение, — сказал я, — лично у меня ничего катастрофического не произошло, и я никого не звал на помощь.
— А звать и не надо. Настоящий друг в особых приглашениях не нуждается. Настоящий друг сам чувствует, когда ему надо прийти.
Сказав это, она сощурила свои и без того маленькие, тусклые глаза, пристально посмотрела на меня и сокрушенно покачала головой:
— Пятнадцать лет не виделись. Думала, поумнел, поднабрался опыта, подковался, а ты все такой же наивненький и непрактичненький. Дурачок.
— Слушайте! — вспылил я. — Мне, наконец, совсем неинтересно слушать всякие незаслуженные оскорбления.
Она раскатисто засмеялась и погладила меня по голове тяжелой, напоминающей сырое полено, рукой.
— Ну, ну, не ершись, старик. Больно капрызный…
Так и сказала — «капрызный», хотя все другие слова произносила вполне грамотно.
— Трудно небось одному хозяйство вести? — скорее со злорадством, чем с сочувствием, спросила она.
Услышав в ответ: «Ничего, как могу, так и справляюсь», снова громко рассмеялась:
— И это называется «справляюсь»? Обои какие-то заковыристые — ни одного цветка, всё линии да фигуры. А игрушек сколько всяких! — собачки, клоуны… Никакой пользы — одна пыль…
Тут мое терпение явно начало сдавать.
— Да вам-то какое дело до моих обоев и игрушек? — сказал я. — У меня дел по горло, мне каждая минута дорога, а здесь слушай всякую ерунду, нервничай…
— Это что, намек, чтобы я отсюда уходила?
— Какой уж тут намек, просто слезная просьба.
— Ну так вот, — гулко постукивая кулаком по столу, сказала она. — Слушай и мотай себе на мозговую катушку. Меня за горло не возьмешь. Не на такую напал. Я тебе, слава богу, не какая-то там посторонняя женщина, а законная, хотя и бывшая, жена. И пришла я сюда не для того, чтобы слушать всякие твои недозрелые мысли.
Она даже икнула от негодования.
— Другой бы поблагодарил, что ему в такой серьезный момент на выручку приходят, а этот еще брыкается, как необъезженный жеребенок! В твоих же интересах действую, дурачок!
Нет! Не так-то просто избавиться от этой непрошеной посетительницы.
— Вы извините меня, — начал я, противно улыбаясь и некстати похихикивая, — я, кажется, не совсем точно выразился… Сказать по правде, я не вижу основания, чтобы заставлять вас тратить на меня свои силы и время… Пятнадцать лет мы не виделись… Да и в браке-то состояли всего три недели. Вы, если мне память не изменяет, к куплетисту тогда какому-то ушли?
— Дура была, потому и ушла.
— А через год, я слышал, развелись с ним и вышли замуж за какого-то театрального критика?
— Пьянчуга попался, намучилась я с ним. А о том, что ты все еще в холостяках ходишь, я в Новосибирске узнала. Я уже тогда с критиком разошлась и вышла замуж за клетчатого доцента. Он в институте всякие клетки делил. Только чего-то мне в Сибири скучно стало. Пока он с клетками возился, я еще терпела, а как его на вирус перебросили — не выдержала… Решила к тебе вернуться… Как-никак — старая любовь не ржавеет… Я ведь тебя все время помнила…