Епанчинцев внимательно посмотрел на Лёньку и ответил неожиданно серьёзно:
- Что ж, возьму коня. Когда приведёшь?
- Да хоть когда! Только… Только ведь за него заплатить надо… По балансовой стоимости…
Епанчинцев раскатился в безудержном смехе и хвастливо заявил:
- Что ты меня балансовой стоимостью пугаешь? Да я вашу шахту вместе с твоими электровозами могу купить!
Через пять минут Лёнька шагал вместе с Епанчинцевым обратно к руднику, и ему казалось, что нет на свете человека лучше, чем этот долговязый насмешливый Дон-Кихот.
А вечером Лёнька зашел в конюшню и, отзываясь на тихое ржание Гетмана, радостной скороговоркой сообщил:
- Ну и молодец этот Епанчинцев! Чего головой-то мотаешь? Не веришь? На-ко погрызи да готовься завтра на вольном воздухе гулять. Ловко? А?
Конь энергично хрустел сахаром, тыкался липкими губами в ухо Лёньки и шумно вздыхал.
Лёнька в полутьме конюшни заглядывал в фиолетовые глаза коня и успокаивал:
- Ну, ну, затосковал? Да я к тебе каждый выходной буду приходить. Чуешь?
Конь всхрапнул, будто ответил:
«Да, чую…»
ПАВЛУНЬКИНО ЧУДО
Матери у Павлуньки не было. Отец работал механиком в РТС, а бабушка вела немудрёное хозяйство.
Павлунька любил свою бабушку. Ему нравилось наблюдать за её ловкими, суетливыми руками, от взмахов которых со стола взлетали чугунки и кастрюли и торопливо прятались в чёрной пасти жарко натопленной печи.
Бабушка баловала внука и всегда старалась уделить ему лишний лакомый кусочек. И всё бы шло тихо и мирно, если бы не химия, которую начал изучать Павлунька в школе.
Бабушка верила в бога. И часто любила рассказывать внуку чудеса, заглядывая в толстую потрёпанную священную книгу, от которой противно пахло мышами и плесенью.
И часто, когда бабушка хлопотала на кухне, Павлунька садился за стол и подпирал подбородок ладонью. Глядя на бабушку весёлыми глазами, он с хитрым простодушием задавал ей каверзные вопросы.
- Бабушка! Ну как это можно пятью батонами накормить пять тысяч человек? А в твоей книге так и говорится. Да ведь это, если по крошечке на человека, и то не хватит. Сама видишь, на одно наше село каждое утро двухтонку хлеба привозят.
- Не батонами, а святыми хлебцами. Свя-ты-ми, понял? Вот в том-то и разница! - горячилась бабушка.
- А они вкусные, эти хлебцы? - наивно спрашивал Павлунька, но за этим старушка чувствовала опасный подвох.
- Откуда мне, грешной, это знать? Я их сама не сподобилась попробовать. - И оттого, что она не могла дать внуку должный ответ, бабушка гневно замахивалась ухватом на печь и ворчала:-Ишь как мерзавка стреляет! Угли так на блины и летят. Ух, не люблю я этот пихтач! Чем ерунду городить, взял бы да и сходил за хорошими дровами.
Павлунька послушно направлялся в дровяник и через минуту возвращался с охапкой берёзовых поленьев. Он снова садился за стол и принимался рассматривать розовые блики от пламени печи, лениво блуждающие по кухне,» то гаснущие на серых обоях стен, то с новой силой вспыхивающие на фигуристых боках самовара.
- Бабушка…
- Ну, чего тебе ещё?
- А ты знаешь, что такое удельный вес?
Бабушка вытирала передником потный морщинистый лоб, поправляла платок и опрометчиво отвечала:
- Ну, гиря, значит, такая…
Павлунька с трудом подавлял в себе желание рассмеяться на неудачный ответ старушки и начинал объяснять:
- Удельный вес - это вес…
Но бабушка сердито его перебивала:
- Если знаешь, так зачем спрашиваешь? Я и без удельного веса свой век как-нибудь доживу. Мне такие штуки простительно и не знать. Ведь как нас в старину учили: через пень колода, ни плетня, ни огорода. На-ко лучше гречневый блин попробуй.
Павлунька с аппетитом откусывал блин, обжигался и, закрыв глаза, торопливо и долго выдыхал из себя горячий воздух. Расправившись с блином, он опять продолжал свой допрос:
- Бабушка, а ты, помнишь, рассказывала о нерукотворном образе. Это что, картина какая-нибудь? И почему нерукотворная? В типографии её печатали? Или это фотография какая?
- Отстань! Не мучь ты меня, пожалуйста! У нас с тобой разные науки. У меня старая, а у тебя новая. Ешь блины да помалкивай.
- Да нет, бабушка. Ты не сердись. Наука одна. А вот глупостей на свете много разных бывает.
- Какие ещё такие глупости? - подозрительно взглянув на мальчика, спрашивала бабушка.
- А вот такие. Обыкновенные. Учитель по химии, Сергей Иванович, нам такие вещи рассказывал, что просто дух занимается. И всё про чудеса эти. Про богов разных.
Бабушка обиженно поджимала губы и в виде протеста принималась сердито греметь сковородкой. Приходил с работы отец. Уловив конец спора, он ухмылялся себе в ус и одобрительно посматривал на сына.
Бабушка любила справлять религиозные праздники. Она подходила к внуку и ласково говорила:
- Завтра пирожок хочу испечь, тебя побаловать.
Павлунька уже знал: это значит, наступает престольный праздник в честь какого-нибудь святого Пафнутия или Никодима. Но раз дело касалось пирогов или ватрушек, мальчик с готовностью помогал бабушке на кухне.
После Нового года, под рождество, повторилась та же история. Бабушка пообещала Павлуньке испечь его любимый пирог с грибами и рисом.
Но на этот раз Павлунька решил во что бы то ни стало доказать своей бабушке, что никаких чудес на свете не бывает. Он сбегал к учителю химии и принёс от него какой-то флакончик.
Воспользовавшись моментом, когда бабушка ушла в сельпо, мальчик вытащил из комода чистое посудное полотенце.
Расстелив его на столе, Павлунька открыл флакончик и взял кисточку. Он немного подумал - ведь Павлунька всегда относился к бабушкиным вещам и её аккуратности с большим уважением, - а потом обмакнул кисть в жидкость и сделал первый мазок. Бесцветная жидкость жадно впиталась в ткань, не оставляя почти никаких следов. Мальчик подождал немного, а потом начал водить кистью по полотенцу всё смелее и смелее.
Проделав всё это, Павлунька слегка подсушил полотенце перед печью, а потом сложил и убрал обратно в комод.
Когда бабушка пекла пироги, кухня походила на маленький корабль во время шторма. Главную роль, конечно, играла бабушка. Она одновременно олицетворяла собой капитана, боцмана и команду матросов первой статьи. А Павлуньке доставались второстепенные обязанности юнги. Самая спокойная должность - дозорного на клотике - была у ленивого Зайки. Он забирался на полати и с добросовестной внимательностью наблюдал аврал на палубе корабля.
От стремительных движений бабушки, молодеющей в эти минуты, чугунки звенели, как аварийный колокол. Ухват и кочерга летали в воздухе наподобие сломанных ветром мачт. Пирожный лист громыхал, как бочонки с ценным грузом.
Павлунька едва успевал подавать бабушке нужные предметы. Бабушкин фартук взвивался парусом, будто подхваченный штормовым ветром. В печке на поду трещала соль. Не хватало только грохота волн и скрипа корабельных балок. В заключение бабушка истово крестила пирог, шептала что-то над ним сухими губами, водворяла в печь и бежала в комнату заметить время.
…Шторм прекратился, в кухне наступила тишина. Кончив авральную вахту, Павлунька забрался на полати и занял позицию рядом с Зайкой. Кот развалился на боку, мурлыкнул и тронул мальчика лапой. Поиграй, дескать, со мной.
Но мальчик был поглощён своими мыслями и не обратил внимания на Зайку. Предстояло тридцать минут томительного ожидания.
Скоро кухню начал заполнять аппетитный аромат, и у мальчика потекли слюнки. И вот наступила торжественная минута. Бабушка вынула пирог, ловко ссадила его с листа на доску. Она довольно постучала вилкой по румяной корочке и спрыснула пирог водой.