В большой приемной на длинных скамейках, жестких стульях и табуретах сидели люди и ждали. Некоторые нервно ходили взад и вперед, другие апатично смотрели прямо перед собой, словно просидели так целый день, может быть, много дней без всякой надежды на то, что их дело, наконец, рассмотрит соответствующая инстанция. Матери цыкали на своих нетерпеливых детишек. За длинной стойкой, защищенные толстыми стеклянными панелями, в которых отражался яркий неоновый свет, сидели служащие с бесстрастными лицами и заполняли формуляры, говорили по телефону или рылись в стопках различных документов. Они все были одеты в одинаковые коричневые пиджаки с золотыми пуговицами и государственной эмблемой на нагруд­ном кармане. Изредка динамики, висевшие на стене, начинали трещать и неразбор­чиво называли имена людей, которым следовало подойти к тому или иному окошку. Громко шумели кондиционеры. Корзины для бумаг были переполнены до краев. На полу валялись окурки, обрывки бумаги, смятые анкеты и формуляры.

Лиза нашла себе место на самой дальней скамейке возле человека с длинной неопрятной бородой, который лежал и спал, положив под голову пластиковый мешок. Несмотря на жару на нем было толстое пальто, а под пальто — куртка. Лиза стара­лась сидеть как можно тише, боясь потревожить спящего, а Аллан подошел к одному из окошек, чтобы выяснить, куда им следует обратиться.

— Да? — спросила, не поднимая головы, женщина за окошком с надписью «Спра­вочное бюро». У нее были гладкие, черные, коротко подстриженные волосы, разделен­ные прямым пробором и невыразительное лицо с правильными чертами. На пульте справа от нее вспыхивали красные и зеленые огоньки. На круглом экране возникали цифры, прерываемые световыми сигналами, точками и тире.

— Мы насчет больницы...— сказал Аллан нерешительно.- Моя жена беременна. Мне хотелось бы узнать... Нельзя ли ей вступить в больничную кассу...

— Разве вы не состоите в больничной кассе?

Невыразительное лицо вдруг оживилось, и она смерила Аллана взглядом.

— Нет... То есть да. Но...

— Все состоят в больничной кассе,— с удовлетворением констатировала дама из справочного бюро.

— Конечно.

Аллан не сумел сформулировать свой вопрос «технически грамотно», как того требовали здешние правила. Между тем ему просто надо было узнать, как устроить Лизу в родильный дом. Вот и все. Ее каким-то образом надо было зарегистрировать, заказать место...

— Первые роды?..

Дама из справочного бюро говорила, не поднимая головы. — Нет. У нас уже есть один ребенок.

— Комната семьсот девять. Лифт по коридору налево.

— Спасибо...

Лифт со скрежетом и стуком поднял Аллана и Лизу на седьмой этаж. Они изу­чали в зеркальце свои лица, которые в отсветах лампы дневного света казались мерт­венно-зеленоватыми. Впервые за много недель Лиза и Аллан увидели, как они грязно и неряшливо одеты, какими выглядят жалкими и опустившимися. .И тем не менее они вовсе не чувствовали, будто чем-то очень уж отличаются от остальных людей, до­жидавшихся приема. Здание было старое, лифт тоже оказался устаревшей конструк­ции. Там, где по стеклянным панелям ударили ногой или кулаком, образовались тре­щины в виде крупных белых роз. Изжелта-белые стены между этажами были разукра­шены непристойными надписями и столь же непристойными рисунками, второпях сделанными наискось.

Комната 709 находилась в самом конце еще одного длинного коридора. Потолок в ней был ниже, чем в приемной, и здесь оказалось еще жарче, а запах был еще более тяжелым и отвратительным. Комната была большая и ярко освещенная. Здесь тоже сидели и стояли в ожидании приема люди, образуя длинные очереди. Большин­ство составляли женщины, многие из них явно беременные. Дальняя часть комнаты была разделена перегородками на ряд клетушек, где по очереди принимали посетите­лей. Очередь двигалась медленно. Каждый раз проходило немало времени, прежде чем новый номер вспыхивал на световом табло. Выходя после приема, многие выти­рали глаза и казались крайне удрученными. Это отделение (как явствовало из над­писи на стене) занималось вопросами денежной помощи семьям, пособиями на детей и усыновлением. Если у женщины было больше двух детей и она отказывалась отдать своего ребенка приемным родителям или сделать аборт, ее лишали денежной помоши. Рост населения следовало ограничивать, и это была одна из наиболее мягких форм принуждения, введенных в связи с тяжелым экономическим положением.

Пот лил градом с Аллана — он стоял, прислонившись к стене, и держал обеими руками листок бумаги со своим номером. Лиза нашла себе свободный стул и, сев,-закрыла глаза. Аллана мучила жажда. В углу комнаты из небольшого фонтанчика била струя питьевой воды, а рядом стояли сложенные пирамидой картонные стакан­чики. По полу были разбросаны растоптанные стаканы, медленно размокавшие в жид­кой грязи. Наклоняясь над соблазнительной струей, Аллан ногой отшвырнул несколь­ко размокших стаканчиков. Вода была такая же тепловатая, как на Насыпи, но отда­вала химикалиями, хлором и еще какой-то дрянью С отвращением он сделал не­сколько глотков, после чего наполнил стаканчик для Лизы. Они не смотрели друг на друга, безмолвно ожидая, когда на одном из световых табло появится их номер.

В комнате, куда вошли Аллан с Лизой, воздух был еще тяжелее, чем снаружи, еще более спертый, с примесью пота и дыхания многих людей. Омерзительно вонял химический воздухоочиститель, висевший на стене. Стеклянная стена делила эту ка­морку пополам. За стеной сидела молодая черноволосая женщина в коричневом фор­менном пиджаке, которая как две капли воды походила на даму из справочного бюро,— только рука у нее была в лубке. Металлическая пластинка на груди сооб­щала, что ее зовут М. Годдесс.

В комнате стоял только один стул, и Аллан подвел к нему Лизу. Она двигалась как во сне. Долгое ожидание утомило ее. Сам Аллан остался стоять. По непонятным причинам потолок здесь был такой низкий, что голова Аллана почти касалась пори­стой звукопоглощающей обкладки.

Молодая женщина перевела взгляд с Аллана на Лизу и ободряюще кивнула. Потом произошел следующий разговор:

— Моя жена беременна и... и нам понадобится помощь... когда подойдет время рожать.

— У вас есть дети?

— Да. Сын.

— Фамилия?

— Лиза и Аллан Юнг. Молодая женщина записала.

— Номер?

— Что?

— Ваш личный номер?

— Номер? Нет, я не помню... Ты помнишь, Лиза?

Лиза сидела, словно ничего не слышала. Только покачала головой. Не подни­мая глаз.

— Неужели у вас нигде на записан ваш номер? У вас есть удостоверение лич­ности? Служебное удостоверение? Вы же знаете, что обязаны всегда иметь при себе свой номер.

Аллан тщетно ощупывал карманы.

— Нет...— сказал он.

— Так. Сейчас все выясним.

Здоровой рукой она стала быстро нажимать клавиши клавиатуры. Через мгно­вение на экране, таком же, какой он видел в справочном бюро, появились буквы и цифры. Аллан не мог оторвать глаз от ее поврежденной руки, которая до самого локтя была забинтована и висела на повязке, в то время как другая рука легко и сво­бодно бегала по клавишам, как будто вполне достаточно было ее одной.

— Пожалуйста, вот ваш номер. Запишите его где-нибудь и больше не теряйте. Она записала номер в блокнот, вырвала из чего листок  и  протянула Аллану

через узкую вертикальную щель в стеклянной стене.

— Спасибо.

— Вы живете на Апрель авеню номер восемьсот сорок пять?

— Нет. мы больше там не живем.

— Где же вы сейчас живете? Вы не сообщили о том, что переехали.

Аллан покачал головой. Он никак не ожидал, что его будут допрашивать. В нем росло раздражение, ему хоте\ось поскорее уйти отсюда, от этой абсурдной ситуации, и в то же время он знал., что они с Лизой целиком и полностью зависят от этой женщины, которая может им помочь.

— Но должен же быть у вас хоть какой-нибудь адрес, Место, где вы живете.

— Н-нет. В настоящее время у нас нет постоянного адреса.

— Вы подавали заявление в Жилищно-посредническое управление?