— Ты сам только что сказал: теперь мы безработные... Ты берешь свои слова обратно? — Мэри принялась за Смайли всерьез, сразу нащупав слабое место в его раз­глагольствованиях.

— Вовсе нет,— защищался Смайли.— Просто мне кажется, что мы должны нари­совать, так сказать, общую картину, поскольку мы соседи... Верно?

Он повернулся к Аллану, улыбаясь полупьяной улыбкой, сквозь которую, правда, еще просвечивала ирония.

— Разрешите представиться: Смайли. Имя это или фамилия... не играет роли; меня никогда не называли иначе как Смайли. Профессия: студент. Ха-ха... Это истинная правда: у меня есть удостоверение, которое свидетельствует, что я учусь в одном из наших высших учебных заведений. Как приятно зайти и дешево пообедать в студенчес­кой столовой, если, конечно, случайно забредешь в те края. Далее я поэт, вернее, рань­ше был поэтом, и эссеист и написал целых четыре тоненьких томика — вернее, брошю­ры,— изданные в одном маленьком, неприметном, но идеалистическом издательстве, со­владельцем которого был, кстати, я сам и которое давным-давно пошло с молотка. Кро­ме того, я художник, В основном занимался скульптурой, в те годы, когда скульптура была в моде. Скульптор... прекрасно звучит, не правда ли, Мэри?

— Да. гы напрасно не завел визитных карточек.

Мэри сидела не двигаясь и сквозь сигаретный дым пристально смотрела на пото­лок. Ее жилистая шея блестела от пота.

— Но лучше всего,— продолжал Смайли,— я овладел той сложнейшей из профес­сий, которая называется «выходить сухим из воды»... В общем, неважно...—Он ухмыль­нулся.— Нельзя же всю жизнь безнаказанно промышлять тем, чем промышляем мы с тобой.

— Что ты собираешься делать на Насыпи?

Аллан попытался наконец прервать это самозабвенное словоизвержение. Смайли посмотрел на него так, словно совсем забыл о его существовании,

— Ну, во-первых, мы не собираемся особенно долго засиживаться в этих краях; по­дождем, пока пыль осядет после облавы, если ты понимаешь, что я имею в виду... Хотя кто знает? Кто знает, а вдруг нам здесь так понравится, что мы захотим остаться по­дольше, а может быть, и навсегда?.. В этом случае Мэри наверняка найдет себе новую работу Как ты думаешь, Мэри? Я уверен, что ты обязательно...

Мэри вздохнула, нагнулась и раздавила сигарету о верхнюю часть широкой при­борной доски, оставив там окурок. Когда она сидела нагнувшись, живот ее мягко по­коился на ляжках.

— Сам же я стану собирать всякий хлам — я очень люблю хлам,— и философство­вать по поводу человеческой глупости, и еще наблюдать, как Свитуотер медленно по­гружается в море, а когда наступит судный день...— подчеркнуто театральным жестом он поднял руку,— ...мы оденемся в лохмотья, выкопаем себе в мусорной куче нору, бу­дем спариваться с крысами и отчаянно выть во тьме кромешной. Но мы выживем, тогда как весь город околеет: свалка — единственное спасение для эстета! Какая потрясающе возвышенная мысль... Послушай, Мэри, по-моему, нашему другу нет до всего этого ров­но никакого дела. Отсюда мне даже кажется, что подол твоей юбки его интересует сейчас гораздо больше, чем все апокалипсические пророчества, вместе взятые. Право же, наш добрый друг Аллан немножечко хочет тебя, Мэри. Что же нам делать?

Смайли крепко шлепнул ее по широкому бедру, но у нее ни один мускул на лице не дрогнул. Аллан понял, что выдал себя. Он, разумеется, смотрел на Мэри, потому что ничего не мог с собой поделать; она была такая крупная и сидела так близко от него, что он ощущал ее запах, запах ее кожи, такой темной и благоуханной; она была словно частица сочной дикой природы, оказавшейся рядом; она привлекала и одновременно тревожила его, и он не мог скрыть свои чувства.

— Аллан, как ты находишь нашу дорогую Мэри? Воодушевляет тебя ее присут­ствие?

— Господи, да прекрати же, Смайли! — сказала Мэри.— У Аллана все в порядке. У него здесь жена и сын...

— Послушай, Мэри, у большинства твоих поклонников есть жены и дети, тебе это хорошо известно... Но ты не принимай это близко к сердцу,— сказал он, обращаясь к Аллану.— Никто не упрекает тебя, все совершенно естественно, я тебя хорошо пони­маю: Мэри часто действует таким образом на мужчин... Я просто стремлюсь развить в себе чувство, хотя бы отдаленно напоминающее ревность. Человек, который гордится своим знанием жизни, не может быть совершенно не знаком с муками ревности. Не правда ли? Я смотрю на тебя и думаю: да, возможно, он действительно парень что надо, он даже привлекателен своим немного примитивным, почти животным обаянием_; как и Мэри...

Рука его, лаская, двигалась у самого края ее юбки. Мэри снова откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, словно не видела их и не слышала, о чем они говорят.

— ...А кроме того,— продолжал Смайли,— ты такой откровенно невинный; не пой­ми меня превратно, это не значит «глупый», а только наивный, немного неопытный, не­испорченный... Ты честный. Ты говоришь то, что думаешь. Если уж берешься за что-нибудь, то всерьез. Это я вижу по твоим глазам, которые в данный момент горят доб­рым старозаветным вожделением к куску доброй старозаветной плоти. Такой потрясаю­ще естественный порыв, такую неподдельную страсть встречаешь нынче не каждый день, скажу я тебе. Нет, в наши дни сексуальная жизнь — это совсем не то, что в бы­лые времена; теперь все гораздо сложнее для большинства из нас — возможно, из-за того, что в нашей пище слишком много ртути...

Его рука совершенно откровенно исчезла у нее под юбкой. Однако был у него такой вид, будто в этот момент его занимали совсем другие вещи. Мэри полулежала, словно спала, и глубоко дышала. В машине было ужасно жарко. Пот градом лил со всех троих.

— Ну, мне пора,— пробормотал Аллан.

Поведение и речи Смайли начинали действовать ему на нервы. Он не желал боль­ше его слушать. Еще немного — и он начнет презирать своего нового соседа с такими парадоксальными взглядами на жизнь, а этого ему не хотелось. Кроме того, было уже поздно. А ему предстояло сделать массу вещей.

— Нет, пожалуйста, не уходи,— взмолился Смайли совершенно другим тоном.— Я ничего плохого не имел в виду... Надеюсь, ты не принял мои слова всерьез? Послушай, останься еще немного... ты не хочешь выпить?

— Нет, спасибо,— ответил Аллан.— Мне надо идти. Лиза не знает, где я.

— Да, да, конечно. О жене тоже надо иногда вспоминать...

Голос Смайли снова звучал гнусаво и саркастически. Он по-прежнему ласкал Мэри Даямонд. А она лежала неподвижно, глубоко вдыхая воздух своими широкими ноздрями.

— До свидания,— сказал Аллан, широко распахнул дверцу и сполз со скрипучего сиденья из искусственной кожи.

— Пока,— ответил ему Смайли.— Кстати, ты сказал, что работаешь на бензоза­правочной станции?

— Да...

— Ты разбираешься в машинах? У меня там кое-что полетело... Ты можешь по­чинить?

— Я не механик, но если это не сложно, я могу кое-что исправить.

— Отлично. Эта старая телега совсем разваливается на части. Если ты заглянешь в нее, я достану тебе немного жратвы, всяких вкусных вещей, понятно? Я ведь видел, как ты уплетал завтрак,— должно быть, ты давно не видел приличной еды?

— Ветчину мы едим не каждый день, но ведь и с голоду не умираем...

— Разумно, ничего не скажешь! Я подумаю, что можно для тебя сделать. Кое-ка­кие связи у меня еще сохранились. Это, кажется, называется натуральным хозяйством? Обмен товаров на услуги. Лучше всего начать приспосабливаться с самого начала.

— Когда посмотрим твою машину?

— Приходи к вечеру... Нет, лучше завтра утром. Сегодня мы тут немного поколе­сим, чтобы подыскать Мэри подходящую работу. Итак, завтра утром, если это тебе удобно.

— Договорились. Завтра утром.

Аллан бросил последний взгляд на небритую, лоснящуюся от пота физиономию Смайли и голову Мэри, лежавшую на спинке сиденья в тяжелом дремотном экстазе; между красными блестящими губами проглядывали крепкие, тронутые желтизной зубы.

Он повернулся и быстро пошел домой, ступая по разбросанному всюду мусору.