16

 Лиза попыталась немного прибрать возле фургона. Бумагу и консервные банки она смела в большую кучу за печкой. В итоге немалых усилий она поставила еще один шест под тент, который сильно накренился. А теперь воевала с матрасом, стараясь оттащить его немного назад, чтобы он не мешал входить в фургон. Чувствовала она себя чуть лучше, последние два-три дня ее не тошнило. Зато вчера утром ей показалось, что жи­вот ее несколько округлился. Время от времени она потихоньку ощупывала его, твер­дое возвышение под самым пупком, такое большое, что заполняло всю ее ладонь. Она надела платье, чтобы Аллан ничего не заметил, и когда проснулась, была очень доволь­на, что он уже ушел. Потом все равно стало так жарко, что ей снова пришлось снять платье и ходить, как обычно, в трусиках и рубашке. Она недоумевала, куда девался Аллан, но особенно не волновалась; исследуя окружающую местность, Аллан иной раз подолгу не возвращался домой. И надо сказать, это была прекрасная идея — выходить из дому как можно раньше, если предстоит дальний поход; так у него было по крайней мере два часа в запасе до того, как начнет припекать солнце. Раньше Лиза часто совер­шала вместе с ним эти маленькие вылазки; наметанным глазом они осматривали груды хлама й собирали все, что могло пригодиться в домашнем хозяйстве или статьпредметом обмена; таким способом, просто доверившись случаю, они собирали невероятное коли­чество вещей. Но с тех пор, как она забеременела, жажда приключений оставила ее. Теперь она предпочитала спокойно сидеть или лежать возле фургона, не думая о том, куда он пошел или что он делает, а Аллан, в свою очередь, все реже и реже рассказы­вал ей, куда пойдет и что собирается делать.

Бой обычно убегал спозаранку и возвращался домой, только сильно проголо­давшись.

Лиза ходила и медленно жевала твердую как камень горбушку хлеба—отгрызала кусочек и, прежде чем проглотить, долго размачивала его во рту. Во время первой бе­ременности она следила за весом, боялась за свою фигуру и старалась соблюдать рацион питания, предписываемый литературой для молодых матерей. Теперь же ей и в голову не приходило думать о таких вещах: она ела тогда, когда ей хотелось есть, и чувствова­ла себя при этом очень неплохо. Впрочем, они все теперь ели тогда, когда испытывали голод. А поскольку их ежедневный рацион состоял в основном из одних и тех же блюд, не было никакого смысла разделять трапезы на завтрак, обед и ужин. Но что самое удивительное, хотя они отказались от твердо установленного времени еды, они все равно ели в одни и те же часы, фактически даже более регулярно, чем раньше, словно их организм сам установил новый жизненный ритм и следил, чтобы они соблю­дали его. Вечером они ели, как правило, все вместе, когда начинало смеркаться и Боя уже клонило ко сну. Лиза ставила на стол хлеб и что-нибудь еще, а Аллан варил кофе. Потом Бой заползал в фургон и засыпал мертвым сном, а они сидели еще некоторое время, прихлебывая жидкий кофезаменитель, и ждали, когда с наступлением вечерней темноты их сморит усталость, а тем временем глаза их не отрываясь следили за нескон­чаемым потоком машин, которые в наступающих сумерках рисовали своими фарами светящуюся реку, медленно текущую через воздушную арку моста в Свитуотер.

Внезапно Лиза услышала звонкий голосок Боя и увидела, как он появился на тро­пинке, ведущей к фургону. Но Бой был не один. Рядом с ним двигалась длинная темная фигура в широком долгополом пальто. От страха у нее мурашки побежали по телу; она поняла, что это и есть тот самый немой, который гнался за ее сыном. Припомнив все, что Аллан рассказывал о том ужасном случае — он и сам казался тогда бесконечно по­трясенным и перепутанным,— она в ,панике стала думать, как бы напугать этого страш­ного человека и прогнать прочь... Но когда она заметила, что они идут очень мирно и Бой что-то с жаром объясняет своему долговязому спутнику, а тот с видимым интересом слушает, страх сразу прошел. Зато ее крайне удивило, что Бой вдруг стал таким разговорчивым. Как правило, с родителями он был чрезвычайно молчалив, будто вообще утратил потребность изъясняться словами, впрочем, возможно, причина заключалась в том, что они сами говорили друг с другом все реже и реже, будто слова стали излишни, и чаще всего можно было просто обойтись кивком или жестом. Но сейчас Бой гово­рил без умолку, оживленно жестикулируя, а немой Рен-Рен шел рядом, наклонив голо­ву, словно старался не пропустить ни слова.

— Мама! Он научил меня ловить рыбу! — закричал Бой, когда увидел, что она смотрит на него.— Мы ловили рыбу. Вон там!

Он показал на бухту, в отравленных водах которой уже давным-давно прекрати­лась всякая жизнь.

— Правда ловили рыбу? — Лизе хотелось поощрить его желание поделиться с ней радостью, но она не знала, как это сделать.— Ну, и поймали что-нибудь?

Она сразу спохватилась, что говорит глупости. Ведь всем известно...

— Нет, мамочка, но мы обязательно поймаем, завтра или еще когда-нибудь...

— Да, возможно...

Бой подошел к фургону и плюхнулся на матрас, а Рен-Рен продолжал стоять в не­котором отдалении. По лицу его было невозможно прочесть, что удерживает его — осторожность, или застенчивость. Помедлив немного, Лиза нерешительно помахала ему рукой. Рен-Рен быстро сделал несколько шагов к ней, протянул было руку, тотчас от­дернул и улыбнулся. Лиза тоже улыбнулась немного смущенно: она не знала, о чем говорить с немым. Потом, словно что-то надумав, подошла к печке, где хранилась ку­хонная у тварь) взяла чашку, направилась к бочонку с водой, который стоял в тени за фургоном, налила в чашку воды, подошла к Рен-Рену и предложила напиться. Он схва­тил чашку обеими руками, пил жадно и с наслаждением, потом с широкой улыбкой протянул чашку обратно. От смущения она не могла придумать ничего лучшего, как снова повторить этот ритуал, и Рен-Рен одним глотком осушил вторую чашку, Лиза сде­лала ему знак, чтобы он сел, но он продолжал стоять почти неподвижно на том же месте, опустив руки и сверкая белыми зубами на коричневом от загара лице. Его глаза внимательно следили за каждым ее движением. Чтобы как-то оправиться от смущения, Лиза села рядом с Боем и завела с ним разговор как положено матери, хотя в каждом ее неловком движении проглядывала маленькая испуганная девочка.

— Так ты ловил рыбу, а еще что ты делал?

— Много чего! Он показал мне листики, их можно жевать, и они вкусные-пре­вкусные.

— Правда?

К своему большому облегчению, она увидела приближавшегося к ним Аллана.

— А потом у него есть мировой нож,— продолжал мальчуган.— Он как бросит его — во что хочешь попадет! Ящерица как далеко была, а он все равно в нее попал! — И Бой побежал показать, на каком расстоянии находилась ящерица.— Он все может.— И малыш с восхищением взглянул на Рен-Рена, который тоже увидел приближавшегося Аллана, но продолжал стоять, как стоял.

— Все в порядке? — спросил Аллан, подходя к ним и переводя взгляд с Лизы на Рен-Рена.

Она кивнула.

— Бой пришел вместе... с ним,— сказала она, показывая на Рен-Рена.— Они удили рыбу и...

Приступ дурноты заставил ее пошатнуться. Она закрыла глаза и одну руку при­жала к влажному лбу, а другую положила на чуть округлившийся живот, словно обе­регая его.

— Что с тобой?..—услышала она резкий голос Аллана.

— Ничего... Ничего...

Крепко сжав зубы, Лиза боролась с подступавшей к горлу тошнотой. Когда через минуту приступ прошел, она снова открыла глаза и увидела, что Рен-Рен подошел еще на несколько шагов и пристально смотрит на нее. Не выдержав его взгляда, она опусти­ла глаза, а когда снова подняла их, он уже исчез.

— Что случилось?..

Аллан стоял и смотрел ему вслед. Потом покачал головой. Бой, казалось, тоже вот-вот последует за немым. Аллан удержал его:

— Оставайся здесь. Он наверняка сейчас вернется. А потом, может быть, не так уж обязательно...

Аллан прикусил язык. Он хотел сказать: «...разгуливать с человеком, который все­го две недели назад хотел тебя убить». Но это было бы слишком жестоко. Так нельзя разговаривать с пятилетним малышом, И тем не менее какие-то факты здешней жизни могли сплошь и рядом принимать такой опасный оборот, что даже ребенок должен хотя бы знать о них, если не понимать их, и уж во всяком случае должен научиться вести себя в соответствии с обстановкой.