Вместо всего этого Аллан сказал:

— А кроме того, в Райской бухте нет рыбы. Из-за всякой ядовитой дряви, кото­рую спускали туда, в ней все вымерло по крайней мере двадцать лет тому назад.

Бой упрямо посмотрел на отца:

— Он сказал, мы непременно что-нибудь поймаем. Может быть, завтра.

— Как же он это сказал? Ведь он не умеет говорить. Голос Аллана звучал резко, ему не нравилось, что сын лжет.

— А я понимаю, что он хочет мне сказать!

— Вот как...

Не было никакого смысла спорить с ребенком, у которого разыгралась фантазия. Аллан вздохнул. Жара была все такой же удушливой, мухи — все такими же назойли­выми. От засухи земля под ногами растрескалась. Всеми своими фибрами, всем телом он жаждал перемены погоды.

— Где ты был сегодня? — спросила Лиза.

Она уже полностью оправилась от дурноты и надеялась, что Аллан не станет за­острять на этом своего внимания.

— Тут появились еще двое. Я встретил их сегодня утром. Странный парень, что-то вроде художника и все время говорит не закрывая рта. Долго он здесь не выдержит. Зато его жена твердо стоит на ногах. Она мне больше понравилась. Их зовут Смайли и Мэри Даямонд. Они угостили меня завтраком...

— Мэри Даямонд...— с наслаждением повторила Лиза.— Какое чудесное имя. Как она выглядит?

— Ну... Она высокая и смуглая...

Аллану не хотелось описывать Лизе внешность Мэри Даямонд, его словно мучили угрызения совести. Он предпочел бы вообще умолчать о ней, скрыть то удивительное впечатление, которое она произвела на него, став олицетворением щедрого плодородия земли, богатства и пышности природы...

— Она красивая?

— Нет, красивой ее не назовешь. Наверное, мулатка. Лицо у нее в оспинах, зубы желтые. Слишком много курит...

Аллан заметил, что Лизины вопросы кажутся ему бессмысленными. Он вдруг ут­ратил способность определять, что значит «безобразный» или «красивый». «Безобразна» или «красива» Мэри Даямонд? «Безобразна» или «красива» Лиза? Из того, что составля­ло облик Мэри Даямонд, в памяти осталась крупная фигура, пышные формы, монумен­тальные бедра, живот, который так соблазнительно выдавался под гладкой материей блузки... Но что он может сказать Лизе?

— ...По-моему, она очень симпатичная,— сказал Аллан.— Сама посмотришь, когда мы встретимся. Они здесь еще пробудут некоторое время. Кажется, они от кого-то скрываются, а их преследуют за что-то...

— Понятно.

Лиза разделяла симпатии мужа ко всем, кто по тем или иным причинам вынужден был бежать из города.

Между тем Бой сидел и прислушивался. Он первый услышал шаги Рен-Рена. Между двумя невысокими холмиками появилась темная долговязая фигура. Он что-то нес в руке, и издали казалось, будто это маленькая вязанка хвороста. Подойдя ближе, он кивнул, улыбнулся, без колебаний подошел прямо к Лизе и протянул ей букетик неполовину высохших стебельков с несколькими маленькими бледно-зелеными иглооб­разными листочками.

Изумленная Лиза приняла букетик и некоторое время сидела неподвижно, не зная, что с ним делать.

Рен-Рен громко втянул носом воздух.

— Он хочет, чтобы ты понюхала их,— сказал Бой.

Лиза осторожно понюхала. От букета исходил сладковатый, пряный аромат, от­нюдь не неприятный, подумала Лиза. И в тот же миг сквозь легкое пряное благоухание она вдруг почувствовала соленый терпкий запах, исходивший от того, кто преподнес ей букет, запах почти звериный, от которого у нее вдруг загорелись щеки.

— Он хорошо пахнет,— сказала Лиза.— Немного странно. Улыбнувшись, Рен-Рен похлопал себя по животу и кивнул головой.

— Что это значит? Почему он дал мне эти стебельки? — спросила Лиза, изумленно глядя на Аллана, который только недоуменно пожал плечами.

— Может быть, это своего рода комплимент? — предположил он.— Может быть, он хочет сказать, что ты красивая...

— Просто в нашей стране существует обычай дарить беременным женщинам роз­марин,— раздался голос у них за спиной. Феликс внезапно появился в нескольких ша­гах от них, как всегда безукоризненно одетый, сдержанный и корректный.— Это при­несет счастье и ей и младенцу.

Аллан перевел взгляд с Феликса на улыбавшегося Рен-Рена, а потом на Лизу, ко­торая стояла склонив голову, словно ожидала удара.

— Надеюсь, подношение моего брата не было... некстати?..— спросил Феликс, как бы извиняясь, и слегка поклонился.

Часть вторая

17

Они сели в автобус, и всю дорогу до самого Свитуотера она не произнесла ни слова, только крепко держала его за руку, и он чувствовал, как напрягались ее му­скулы всякий раз, когда кто-нибудь из пассажиров, случайно или намеренно, бросал на них взгляд. Сам он давным-давно привык к любопытным взглядам, потому что каждую неделю ездил на автобусе на работу. Он их не замечал, да я смотрели на него не так уж часто. Том немногим, кому приходилось ездить на автобусе, как правило, хватало своих забот, и у них не было особого желания глазеть по сторонам; они либо сидели скрючившись, словно безумно хотели спать и только ждали случая, чтобы вздремнуть украдкой, либо невидящим взглядом смотрели перед собой в серое настоя­щее и бледное будущее. Общественным транспортом пользовались люди без положе­ния в обществе, маленькие и забитые, люди той же категории, к которой принадле­жал он сам.

Однако в этой области тоже намечались кое-какие изменения. Огромная плот­ность движения на дорогах, высокая стоимость эксплуатации и все более жесткие нормы на бензин делали пользование личными машинами все более неудобным и до­рогостоящим, и все больше людей стало вновь ездить на автобусах, включая и тех, кто еще совсем недавно был горячим приверженцем личных автомобилей. Но что самое интересное: эти постепенные, однако достаточно заметные сдвиги в самой структуре транспортных перевозок застали врасплох транспортную администрацию, которая продолжала безмятежно разрабатывать свои далеко идущие планы, направ­ленные на то, чтобы свести к минимуму пользование индивидуальным транспортом, в то время как автобусы в городе и на маршрутах между Свитуотером и городами-спутниками ходили переполненные до отказа и их становилось все меньше и меньше из-за нехватки запасных частей, горючего и смазочных материалов, а также из-за неразумного планирования.

Поэтому в последнее время, когда Аллан ехал на работу или домой, на него нередко смотрели косо, а порой даже осыпали бранью, однако он не придавал этому значения и как бы вообще этого не замечал.

Им с Лизой удалось занять сидячие места. Большинство пассажиров стояло в проходе. Жара в автобусе была невыносимая, несмотря на открытые вентиляционные люки. Лица у пассажиров были красные и отекшие, рубашки и блузки промокли от пота; неприятный запах исходил не только от Аллана и Лизы.

Когда они вышли на конечной остановке, окруженной высокими домами, в пре­исподней из грохота и зноя, по которой метались люди, увязая в расплавленном ас­фальте, Лиэу вдруг так качнуло, что Аллану пришлось подхватить ее, и он испугался, что ей снова стало дурно. Но оказалось, виной всему были туфли, потому что она захотела «быть красивой», когда они поедут в город, и, не обращая внимания на его насмешки, надела туфли на высоком каблуке, в которых: совсем не могла ходить.

Когда они пошли по тротуару, заполненному людьми и заваленному обрывками бумаги, она повисла на его руке, вздрагивая от каждого неожиданного звука, врывав­шегося в какофонию городского шума, от каждого полицейского свистка. Им пред­стояло пройти всего пять кварталов до Дома социальной консультации, но дорога эта показалась им бесконечной.

Десятиэтажный Дом социальной консультации занимал целый квартал. Это ста­рое почтенное здание было весьма величественным и внушительным и в то же время находилось в крайне запущенном состоянии. Когда-то здесь размещалась крупная экспортно-импортная компания, но потом ее национализировали вместе с некоторыми другими, и власти забрали здание себе. В широком подъезде пахло мочой, стены возле входа были расписаны политическими лозунгами и непристойными словами, а в длин­ных коридорах тянуло холодной затхлостью, словно вдруг пахнуло гнилью из больного чрева самой администрации социального обеспечения.