Здесь майор Серебренников посмотрел на Бородулю:

— А вы постеснялись лишний раз проверить документы у капитана «Медузы».

Бородуля опустил голову.

— Между прочим,— вставил майор Ярцев,— хотя Горский и является родственником старшего лейтенанта Пулатова, и документы у него в порядке, но пропуска на заставу нет. Поэтому необходимо, прежде чем пропустить его, вызвать дежурного или офицера...

— А что, собственно, представляет из себя Горский? — спросил Серебренников у Ярцева после беседы.

— Не знаю,— уклончиво ответил Ярцев.— Но в общем, кажется, ничего.— Он помолчал немного и добавил: — Безумно влюблен в жену.

— Это хорошо,— сказал Серебренников.

Вечером он должен был проезжать через районный центр и захватил с собой Горских.

Елена сидела рядом с Микаеляном, а Серебренников с Горским позади них.

Горский сознался, что скучает по морю, хотя здесь тоже интересно. Граница. Места здесь суровые, климат не балует. Это ему нравится. Он любит служить там, где трудно.

Серебренников увидел на кителе Горского орденскую планку. Два ордена Красного Знамени. Это в общем-то неплохая характеристика.

Заговорили о прошлой войне. Горский вспоминал боевые операции, называл фамилии командиров, убитых друзей. Несколько раз повторил фамилию Павлова.

— Кто такой Павлов? — поинтересовался Серебренников.

Горский скромно упомянул, что вынес Павлова с поля боя, а затем подробно стал объяснять, какой замечательный человек капитан третьего ранга Павлов, и как его уважают рыбаки.

— Вот спросите Бегалина,— сказал Горский.

—Бегалина?—не сразу сообразил Серебренников.

— Ну да, Бегалина, младшего сержанта.

— Почему Бегалина?

— Так ведь его отец тоже капитан. И мы вместе ходили на промысел.— Он виновато улыбнулся: — Если бы не Елена, я никогда бы не расстался с Павловым.

Елена услышала свое имя и обернулась:

— Что Елена?

— Ничего, милая.

Серебренников видел, как у Горского потеплели глаза и решил: любит. Собственно, разве можно было в этом сомневаться?

Он попрощался с Горскими возле гостиницы и поехал по своим делам. А капитан «Медузы», взяв жену под руку, пошел по тополевой аллее к гостинице.

В дверях встретились с Ефремовым. Горский приветливо протянул ему руку.

— А знаете,— сказал он оживленно,— пойдемте с нами есть шашлык?

Елена удивленно взглянула на Горского:

— Шашлык? Так ведь мы только что пообедали?

— Меня растрясло в дороге, и я снова проголодался,— сознался Горский.— Потом, может быть, к Хасанчику привезли пиво.

Хасанчиком все называли буфетчика в летнем ресторане районного центра.

Елене хотелось побыть наедине с Горским и она обиделась:

— Я не хочу к Хасанчику.

— Леночка,— укоризненно произнес Горский.— Ну неужели ты не понимаешь, что значит для мужчины пиво?

Елена поджала губы.

— Если хочешь — иди. А я посижу дома.

Горский притянул ее к себе и, умоляюще заглядывая в глаза, заставил улыбнуться.

— Вот теперь хорошо,— довольно произнес он, отпуская ее. Иди отдохни, а мы с товарищем Ефремовым обернемся мигом.

Все это произошло так неожиданно, что Ефремов не успел и опомниться, как уже сидел с Горским за отдельным столиком.

Расторопный Хасанчик быстро организовал пиво и закуску.

— Есть холодная водочка,— шепнул он.

Горский обрадовался:

— Кто же устоит против холодной?

Ефремов смотрел на Горского и думал, какой это сердечный человек.

— Ваше здоровье! — чокаясь с Ефремовым, сказал Горский.

Давно уже никто не поднимал тост за здоровье Ефремова, и вообще жена не разрешала ему пить. Но разве сейчас откажешься? И потом почему он должен отказаться? Почему он не может составить компанию капитану «Медузы», который так хорошо к нему относится?

Ефремов выпил.

После второй стопки у него закружилась голова. На Горского же водка не действовала и он заказал еще.

— За ваших детишек,— предложил Горский.

Ефремов выпил.

Потом они возвращались домой какими-то закоулками, и Горский почти тащил Ефремова на себе. Водитель автопогрузчика плакал, рассказывая о своей трудной жизни, как чудом уцелел в концентрационных лагерях и как недавно пограничники заподозрили его в связи с каким-то человеком.

Горский был трезв. Он не пропустил ни одного слова из того, что говорил Ефремов.

ВСТРЕЧА В ХОДЖЕНТЕ

За последнее время сменили столько городов, что у Тома и «Зуба» рябило в глазах. Они были в Самарканде и Бухаре, Чарджоу и Марах, Намангане и Фергане, не считая других городов, поменьше.

Подолгу «Буйвол» не хотел задерживаться на одном месте, чтобы не привлекать внимания. И не столько «Буйвол», сколько их новый знакомый, с которым они встретились на ветренном и пыльном урсатьевском перроне. Отсюда поезда растекались в три стороны: к Ташкенту и дальше — на Москву, через Каган и Ашхабад — к Красноводску, и, пересекая плодородную Ферганскую долину, к отрогам Памира.

Новый знакомый оказался старым приятелем «Буйвола». Ему перевалило за пятьдесят, но стариком нельзя было назвать. Он тщательно следил за своей внешностью, чисто выбривал щеки и расчесывал поседевшие волосы на пробор. Звали нового знакомого Семеном Петровичем.

Май застал их на юге Киргизии, в городе Оше, откуда начинался Великий Памирский тракт.

Ош, как и большинство других городов Средней Азии, делился на две части: новую и старую. Где-то они сталкивались и перемешивались. В Оше это происходило в конце улицы Ленина, на спуске к базару, заканчивавшемся новым мостом через шумную Акбуру.

«Зубу» нравились азиатские базары — многоголосые, пестрые, щедрые, где было чем поживиться. Он хвастался своими успехами и даже радовался, что Тому не везет.

— Фортуна, так сказать, отвернулась? — сочувственно спрашивал он, сверкая золотыми коронками.

— Отвернулась,— соглашался Том. На самом деле ему просто не хотелось воровать.

Он стал чаще ходить один. С интересом наблюдал, как идет крупноблочное строительство, или заливают асфальтом мостовую.

А однажды в каком-то колхозе его приняли за районного активиста. Он, сам того не зная, пришел на полевой стан во время обеденного перерыва. Пришел напиться, а бородатый бригадир хлопнул его по плечу:

— Давай, паренек, читай газеты.

Тому стало смешно. Он взял газету у бригадира и, присев на суфу, стал читать вслух.

Потом его угостили таким жирным и вкусным пловом, какого он никогда еще не ел, и пригласили приходить еще.

Он возвращался в город пешком, и всё время его провожало хлопковое поле. Перед самым городом оно передало его пламенеющему маками участку.

Он прилег среди маков и долго не хотел подниматься. Давно ему не было так хорошо. Наверное, попал в самый богатый колхоз. Может быть не возвращаться к «Буйволу»?

Но в эту ночь он снова ночевал с приятелями, и рядом посапывал Семен Петрович.

Тому не спалось. Он лежал с открытыми глазами, думая о своем. Как изменить образ жизни? Конечно, можно хоть сейчас встать и потихоньку уйти в тот же колхоз. Но что он будет делать там и как объяснит, откуда пришел?

«Найду бригадира,— подумал Том,— и всё объясню».

Сейчас это ему казалось просто.

Семен Петрович повернулся на спину и захрапел.

«Сбегу!» — решил Том, приподнимаясь на локте, но тут заворочался «Буйвол». Открыл глаза, увидел, что Том не спит, и попросил закурить.

На следующий день все четверо перебрались в другой город. Это был древний Ходжент, помолодевший за годы Советской власти и сменивший имя. Новый, социалистический, город — Ленинабад — смахнул старину с левобережья Сыр-Дарьи, распутал паутину кривых узких улочек, широким проспектом устремляясь к подножию Могол-Тау.

Василий Васильевич и «Буйвол» остановились в гостинице «Ходжент». Дежурный администратор охотно предоставил им отдельный номер.

Том и «Зуб» устроились в многокоечном номере другой гостиницы, рядом с базаром.