Пулатов развел руками:
— Граница, ака-джон, ничего не поделаешь.
Елена выпорхнула из комнаты и повисла на шее мужа.
— Я тоже перепугалась: подхожу к воротам, а часовой — штык в грудь: ни с места!
Пулатов, пропуская вперед Елену и Горского, сказал:
— Это майор Серебренников устроил нагоняй Ярцеву: почему, дескать, посторонние люди свободно разгуливают по заставе?
— Он меня имел в виду? — спросил Горский.
— Тебя,— сознался Пулатов.— Он ведь не знал, что ты и есть мой свояк... А Ярцев стал завинчивать гайки, вот часовые и усердствуют.
Елена хлопотала по хозяйству. В последнее время она перебралась к Пулатовым, чтобы быть ближе к сестре.
За обедом Пулатов спросил между прочим:
— Ну, как, не скучаешь по морю?
Горский решил, что пока беспокоиться нечего и держал себя свободно.
— Море!... Конечно, кто хоть раз в нем побывал, разве забудет? Но в общем и «Медуза», так сказать, на плаву... А всё пустяки!— заметил он вдруг.— Зато жена рядом.
— И это резон! — согласился Пулатов.
Горский стоял на капитанском мостике «Медузы», щурясь от яркого солнца. Грузовики с двухъярусными кузовами, словно пожарные машины, слепили красными бортами. Грузчики в рваных халатах с натугой ворочали тяжелые ящики.
Черные от грязи и солнца портовые рабочие вызывали у Горского брезгливость, которую он с трудом подавлял.
Из-за облака медленно оседавшей пыли поднимался глинобитный Фирюзевар. Едва различимые вдали, черным пятном вставали горы. Между ними и рекой дымились пески.
Рядом с «Медузой», невосприимчивый к волнению реки, стоял дебаркадер.
Горский решил, что загрузку продолжат без него, и поднялся на дебаркадер. Кроме вахтенного и повара, здесь никого не было.
Вахтенный, бойкий парнишка лет девятнадцати, бегал по палубе в одних трусах. Он обрадовался Горскому и предложил принять душ, какой на «Медузе» даже не снился.
Горский улыбнулся: ну что же — душ, так душ!
Вахтенный проводил его на корму и распахнул дверь небольшой дощатой будки без крыши. Над будкой возвышался железный бак, откуда в реку спускался шланг.
— Вот как живем,— сказал вахтенный,— со всеми удобствами! — и стал накачивать в бак воду.
Горский скрылся за дверью, заперся на крючок.
— Это я вашего кока боюсь! — сознался он.
— Черт в юбке! — охотно поддакнул вахтенный.
Горский засмеялся.
— А-а, хорошо! — услышал вахтенный его довольное пофыркивание.
Но Горский не стоял под душем. Вода стекала на палубу, а он прижался к будке и открыл портсигар, куда был вмонтирован передатчик.
Быстро настроившись на определенную волну, Горский передал в эфир несколько условных сигналов и перешел на прием.
Ничего этого не подозревал вахтенный. Когда Горский, посвежевший, с мокрой головой, вышел из душевой, он спросил ревниво:
Ну как?.
— Где уж «Медузе» до вас! — согласился Горский.
— А я что говорил? — обрадовался вахтенный.
Горский не спеша вернулся на «Медузу», достал из кармана кителя портсигар и запер в сейф.
«Все хорошо!» — с облегчением подумал он, расстегивая китель.
Между тем на советском берегу засекли неизвестный передатчик. Пеленгаторы точно указали направление: Фирюзевар.
Начальник заставы майор Ярцев получил приказание полковника Заозерного: усилить наблюдение за чужим берегом.
ВНИМАНИЕ, ВОЗДУХ
«Медуза» боролась с течением и, стараясь не отставать от новых, дизельных буксиров, появившихся на реке, усердно взбивала волну колесами.
Погода стояла переменчивая, непривычная для Средней Азии. По небу зловещими тенями ползли облака — неуклюжие, плоские, они сворачивались в кольца. Вначале казалось, что небо покрыто сажей. Этой сажи становилось все больше. Но вот она набухала, приобретала объемность и вдруг прорывалась страшными ливнями.
Река бесновалась, выходила из берегов.
Рассвет задержался, хотя его время уже наступило. Склянки пробили двенадцать раз — шесть часов.
Горский стоял на мостике, откинув капюшон плаща. К чему-то прислушивался.
Бледное, исполосованное дождем утро осторожно приподняло ночную завесу.
Горский хмуро сошел с мостика, предоставив возможность штурману дальше вести судно. Он спустился к себе в каюту, некоторое время постоял у иллюминатора. Затем отошел к дверям и скинул реглан. Там, где он только что стоял, натекла лужа.
Горский переоделся. Сел на койку и потер руками виски. Он был явно чем-то взволнован.
Иван Бородуля возглавлял пограничный наряд на стыке с соседней заставой. Он заступил на службу в четыре часа утра.
Плащ, намокший сразу, едва вышли на границу, с каждой минутой становился тяжелей
Кони ступали осторожно.
На стыке Бородуля завел их под укрытие, а сам с напарником выбрал место для наблюдения и залег в камышах, подальше от реки, чтобы лучше слышать.
Прежний Бородуля, конечно бы, возмутился: зачем высылать наряды в такую погоду? Но сегодняшний Бородуля знал, что высылать обязательно нужно, и старался не пропустить ни малейшего шороха.
Перед рассветом Бородуля услышал гудки и тревожный бой колокола. Вверх по течению шел буксирный пароход. Бородуля увидел его, уже стоя на вышке, где встречал утро.
К Реги-равону черепахой ползла «Медуза».
Бородуля прижался грудью к скользкому барьеру и с сочувствием следил за тем, как буксир боролся с волной.
Дождь стал тише.
Бородуля подождал, когда «Медуза» поравняется с вышкой, и потянулся к телефонной трубке, чтобы сообщить на заставу о приближении парохода. Но трубка замерла у него в руке.
— Ты что-нибудь слышишь? — спросил он напарника, смешного и неуклюжего парня в намокшем плаще, того самого Свиридова, которого когда-то называл «лагманом».
Молодой солдат виновато улыбнулся и ответил, что кроме реки и дождя ничего не слышит.
Бородуля бросил телефонную трубку и, схватив Свиридова за руку, потащил за будку.
— Ну? — нетерпеливо спросил Бородуля, склоняясь над приделанной к барьеру стрелкой курсоуказателя самолетов.
— Вот в этом направлении — слушай!
Свиридов хотел возразить, что видеть еще можно в каком-то направлении, но слышать... Однако возразить он не успел и ответил растерянно:
— Товарищ ефрейтор, шмели!
— Шмели, шмели! — передразнил Бородуля и снова бросился к телефону.
— Товарищ дежурный,— доложил он,— Слышу самолет. Нарушил границу курсом на северо-восток в шесть часов двадцать четыре минуты.
— Ясно! — ответил дежурный по заставе старшина Пологалов и немедленно связался с отрядом: — Внимание, воздух!
Несколькими минутами раньше локаторы нащупали самолет. Он шел на большой высоте, приближаясь к границе. Бородуля сообщил точное время, когда неизвестный самолет вторгся в пределы воздушного пространства СССР.
Самолет покружил над советской территорией, особенно не удаляясь от границы, и через тринадцать минут вернулся за кордон...
Горский пил чай с лимоном. Чай был горячий, и капитан «Медузы» помешивал его ложечкой.
Напротив сидел старший лейтенант Пулатов. Перед ним тоже стоял стакан с чаем, но Пулатов, вероятно, ожидал, когда он остынет.
Людмилу отправили в родильный дом, и без нее в квартире казалось пусто.
Горский смотрел в окно. Тучи рассеивались. Ветер рвал их, и обессиленные, посеребренные солнцем, они очищали небо.
От Горского не скрылось, что пограничники сегодня сосредоточенней обычного.
Из прошлого радиосеанса с шефом Горскому было известно, что на рассвете границу нарушит самолет. Он пересечет ее на очень большой высоте. Горскому нужно узнать, есть ли в этом районе локаторы и засекут ли они самолет.
«Конечно,— догадывался Горский,— если не засекут, американским разведчикам можно будет летать здесь сколько угодно».
Пулатов уставился в свой стакан с чаем и не обращал на Горского внимания. Капитан «Медузы» понимал, что мысленно его свояк сейчас в районном центре, там, где Людмила, Однако, если на границе засекли самолет, Пулатов должен знать.