Машина, петляя, повторяла извилины дороги. Мирное звездное небо поворачивалось к Серебренникову то одной стороной, то другой. Он принял его игру и старался за короткое время, пока машина не свернула, отыскать знакомые звезды, вот-вот готовые раствориться в наступающем дне.
На заставу приехали, когда уже рассвело.
Майор Ярцев извинился, что не встретил Серебренникова: показал на телеграмму.
— Что-нибудь срочное?—спросил Серебренников.
Ярцев молча протянул ему бланк. Прочитанное заставило Серебренникова нахмуриться.
«Вот тебе и мирное небо,— подумал он — Что же это такое?».
Оказывается, радиолокаторы вновь засекли неизвестный самолет. Он нарушил границу на участке соседней заставы, пролетел вглубь советской территории, примерно, на сто тридцать километров и лег на обратный курс. В пять часов ноль девять минут самолет вернулся за кордон.
Начальник войск округа немедленно доложил о происшествии в Москву.
За короткое время второе нарушение неизвестным самолетом воздушного пространства Советского Союза!
В тот же день капитан «Медузы» получил разнос от шефа, которого никогда не видел. Будто Горский виноват в том, что воздушного разведчика засекли и не удалось нащупать место, где он может пролететь незамеченным.
Сеанс длился больше обычного. Шеф сообщил, что намечается переброска агента с загранпаспортом. Этого агента Горский может спокойно доставить в Реги-равон, но постараться быстро вывезти его из пограничной полосы.
«Вас понял!» — отстукал Горский и предупредил, что в Ташкенте созывается совещание речников, на котором он должен быть. Вернется через неделю.
«Отлично,— ответил шеф.— Ровно через неделю агент будет в Фирюзеваре. А раз уж вы собрались в Ташкент, попутно другое задание: уничтожить Василия Васильевича».
Горский сразу понял, чем вызвано такое решение: ведь это Василий Васильевич раздобыл загранпаспорт. Несомненно в него уже вписана другая фамилия, но тем не менее лишнего свидетеля лучше убрать.
«Как я узнаю человека с загранпаспортом?» — спросил Горский.
«Пароль остается прежним,—ответил шеф.— Во всех случаях прежним».
Горский не стал уточнять: погрузка заканчивалась и пора было возвращаться в Реги-равон.
Майор Серебренников передал Ярцеву приказание полковника Заозерного разрешить колхозникам сев люцерны возле границы и вместе с начальником заставы спустился на катере по реке осмотреть участок. Они захватили с собой председателя подшефного колхоза. Тот всю дорогу на разные лады благодарил пограничников.
Серебренников засмеялся:
— Смотри, оскомину набьешь!
Черноусый раис прищурился:
— На востоке говорят: что может быть слаще халвы?
Легкий пограничный катер стремительно рассекал буруны. Ветер подхватывал брызги, и они искрились на солнце, как светлячки.
За длинным, сигарообразным островом тесно сомкнувшиеся камышовые заросли поредели, и катер причалил к берегу.
Участок оказался хорошим, и раис попросил разрешение завтра же с утра приступить к работе.
— Пожалуйста,— согласился Ярцев.
Когда возвращались на заставу, старшина Шарапов сказал Серебренникову:
— Мы, товарищ майор, задумали провести на заставе диспут: «Что значит жить по-коммунистически?»
— Очень хорошо! — похвалил Серебренников.
— Вот хочу посоветоваться.
— Давай.
Начальник заставы и председатель колхоза сошли на берег, а Шарапов с Серебренниковым уединились в рубке.
— Диспут — это хорошо,— повторил майор, усаживая Шарапова рядом с собой.— Но как вы мыслите его провести?
— Напишем объявление,— сказал Вахид, комкая в руках тетрадь с обернутыми в газету корочками.— Такого-то числа состоится диспут, и пусть каждый готовится.
— А вопросы наметили?
— Как же! — Шарапов развернул тетрадь, где мелким, но разборчивым почерком было написано:
«Как ты думаешь:
— Почему труд является необходимой потребностью человека?
— Что значит жить и служить по-коммунистически?
— Кто ты: борец за коммунизм или обыватель?
— Каким будет завтрашний день нашего общества?
— Есть ли у тебя пережитки прошлого?
— Есть ли среди нас равнодушные люди?».
И ниже:
«Свое мнение по этим вопросам ты можешь высказать на открытом диспуте в ленинской комнате».
Слово «можешь» было зачеркнуто и заменено словом «должен».
— Лучше оставить «можешь»,— посоветовал Серебренников.— А то получается, что вы проводите диспут в принудительном порядке.
— Правильно,— согласился Шарапов и тут же переправил «должен» на «можешь».
— Молодцы! — глаза у Серебренникова потеплели.— Ну, а каковы правила диспута?
Шарапов удивился:
— Правила?... Ну, приходи и говори...
— Что хочешь?
— Конечно.
— Тогда давай запишем: правила диспута. Первое...
Вахид извлек из тумбочки пузырек с чернилами и уставился на майора.
— Пиши, пиши,—сказал Серебренников,— Значит, первое: в споре все равны. Каждый говорит, что думает и от души... Хорошо?
— Очень хорошо! — согласился Шарапов,— Я так думаю, товарищ майор, каждый должен быть активным участником разговора.
Серебренников подхватил:
— Вот и пиши: второе — на диспуте нет наблюдающих, каждый — активный участник разговора.
— ...участник разговора,— дописал Шарапов.— Что еще?
— Подумаем.
— Никто не поучает других свысока,— сказал Вахид.
— Ну, пиши, если в этом есть необходимость,— согласился Серебренников.
Когда правила диспута были выработаны, Серебренников попросил Шарапова прочесть все объявление с начала. Вахид прочел и остался доволен.
— Честное слово, хорошо!
— У меня одно замечание,— сказал Серебренников.— Почему вы решили проводить диспут в ленинской комнате?
— А где же еще?
— Я думаю, лучше провести его в клубе и привлечь молодежь поселка.
Шарапову понравилась эта мысль.
— Здорово может получиться!
— Конечно, здорово.— Серебренников надел фуражку.— Кто секретарь комсомольской организации в поселке?
— Истат... Мирзобаева,— сказал Вахид, запинаясь.
— Вот ты к ней и сходи, посоветуйся,— сказал Серебренников, делая вид, что не заметил его смущения.
ОШИБКА
«Медуза» пришла в Реги-равон к вечеру и, прежде чем спуститься по реке, должна была взять дополнительный груз.
— Отчалите завтра,— сказали Горскому. Ему это было на руку.
Когда старший лейтенант Мансуров окончил таможенный досмотр, капитан «Медузы» предупредил штурмана, что вернется на судно в пять часов утра, и спустился на берег.
Словно окаменевший великан, застыл плавучий кран. Он стоял борт о борт с «Медузой», нацелившись на нее железным крюком. И Горский вдруг тоже почувствовал себя великаном, которому только дайте точку опоры, и он перевернет весь мир.
Рядом с поданными под погрузку платформами Горский увидел ефремовский автопогрузчик. Капот машины был задран. Водитель копошился в карбюраторе. Капитан «Медузы» подошел к нему и дернул за штанину.
— Привет, Ефремов! — сказал он, протягивая руку.
Водитель повернулся к Горскому, и капитан «Медузы» вдруг увидел, что это вовсе не Ефремов, а какой то незнакомый человек.
— Простите,— смешался он.— Я думал, вы — Ефремов.
Водитель автопогрузчика окинул Горского недоверчивым взглядом:
— Ефремов теперь самосвалом командует.
— Вот как! — заметил Горский и пошел дальше.
Елена его не встречала. Он знал почему:
Людмила родила сына. Лишь вчера она должна была вернуться домой, на заставу, и конечно, Елена — с сестрой.
Горский шел по шпалам узкоколейки, думая о том, как использовать новое назначение Ефремова.
Возле резервуаров нефтебазы капитана «Медузы» чуть не сшиб мотовоз. Горский едва успел отскочить в сторону. Когда последняя платформа с тамбуром поравнялась с ним. Горский ухватился за поручни и, прыгнув на ступеньку, доехал почти до станции.
У семафора он соскочил и медленно побрел по поселку.