А Бородуля уже говорит Загребайло:

— Начнешь подметать от конюшни.

— А-а,— тянет Загребайло.

— Что значит «а»?— спрашивает Бородуля, подражая командиру отделения.—Такого слова не должно быть.

— А-а,— снова тянет Загребайло.

Бородуля сердится:

— Есть, рядовой Загребайло. Есть! А не «а».— И начинает чувствовать себя настоящим командиром. Оказывается, это приятное чувство.

Загребайло молчит.

— Повторите!— требует Бородуля.

— Ну, есть,— безразлично тянет Загребайло.

— Без «ну»!— говорит Бородуля.

— Без «ну»,—повторяет Загребайло, и все новобранцы весело улыбаются.

Добродушное лицо Бородули багровеет: да как они смеют улыбаться?!

— Вот вы двое,— приказывает он,— начнёте подметать от казармы.— Он тычет в грудь Кальману и Назарову,— а ты, Загребайло, от конюшни... Бегом марш за метлами!

Все четверо бегут за метлами.

— А ты, лагман, куда побежал?— кричит Бородуля.

Свиридов поворачивает голову, однако продолжает бежать дальше.

— Тебе говорят, тебе!—надрывается Бородуля.

Свиридов понимает, что Бородуля обращается к нему, но бежит еще быстрее.

«Лагман» не нравится,— думает Бородуля.— Ладно, назову тебя по фамилии». Однако никак не может вспомнить фамилию Свиридова. Тогда он бежит за новобранцами. Они разбирают метлы, и Свиридов тянет к себе самую лучшую.

— Отставить!— кричит Бородуля Свиридову.— Я тебе что приказал? Поливать двор!..

— Почему мне?—заискивающе спрашивает Свиридов.

— Я так приказываю!— совершенно выходит из себя Бородуля.

Свиридов вдруг пугается и бежит за ведром.

Остальные новобранцы, расхватав метлы, бегут к казарме. Бородуля едва успевает поймать за рукав Кальмана.

— А ты куда?

— Я подметать.

Что подметать?

— Двор подметать.

— А куда ты бежишь?

— Вот туда!— Кальман растерянно смотрит вслед товарищам.

— К казарме?—уточняет Бородуля.

— К казарме.

— А я что тебе приказал?— спрашивает Бородуля.

— Что приказал?— Кальман таращит глаза.

— Чего ты глаза выпучил?— кричит Бородуля.— Я тебе приказал: подметай от конюшни!

— Это вы не мне, это вы Загребайло приказали,— оправдывается Кальман.

— Как не тебе?— удивляется Бородуля.

— Я не знаю как...

— Почему не знаешь?

— Не знаю...

— Чего заладил: не знаю, не знаю!.. Солдат всё знать должен!—снова сердится Бородуля.— Подметай от конюшни!

Кальман бежит к конюшне.

Свиридов брызгает из ведра где-то в середине двора.

Загребайло и Назаров поднимают страшную пыль возле казармы.

Бородуля кричит Свиридову:

— Поливай у казармы!

Загребайло прислушивается: уж не ему ли кричит Бородуля? Он видит Кальмана, старательно подметающего двор возле конюшни, и вдруг вспоминает, что ему было приказано начинать от конюшни. Он бежит к конюшне.

Назаров, не понимая в чем дело, пристраивается к нему.

— Куда?— растерянно кричит Бородуля.

— Приказано от конюшни!— на бегу отвечает Загребайло.

— Назад!

— Что назад?

— Бегом назад!.. Один здесь, двое там!.

— Почему мы назад?— не соглашается Загребайло.

— Я говорю назад!—голос у Бородули срывается.

Загребайло и Назаров бегут назад...

Вконец измученный Бородуля доложил командиру отделения:

— Товарищ сержант, ваше приказание выполнено!

— Молодец, Бородуля,— похвалил Назаров.— А сейчас идите к старшине Пологалову, у него инвентаризация. Поможете.

— А зачем?— спросил Бородуля, но увидел рядом новобранцев и неожиданно покраснел,— Есть! —торопливо поправился он.

КАПИТАН „МЕДУЗЫ”

Снега в эту зиму почти не было. Один или два раза он выпадал и тут же таял.

Молодые солдаты постепенно втягивались в службу. Бородуля теперь ходил старшим пограничного наряда. Бегалин стал командиром отделения. Сержанта Назарова перевели на соседнюю заставу старшиной.

В день Советской Армии застава, как обычно, выстроилась на боевой расчет. Пограничники заметили на погонах Пулатова третью звездочку. А когда к застывшим по команде «смирно» пограничникам подошел начальник заставы, все увидели на нем майорские погоны. Весь он как-то подобрался, помолодел. Необычно торжественно звучали его слова:

— Застава, слушай боевой расчет!..

Вечером офицеры собрались у Ярцева. Лариса приготовила праздничный ужин.

Людмила, как и в день своего приезда на заставу, сидела на диване. Александра Ивановна опекала ее, по праву старшей советуя, что можно есть, а от чего следует воздержаться: Людмила ждала ребенка.

Когда на столе появился чай, в комнату вошел начальник КПП. Его приветствовали шумно.

— Поздравляю, товарищ майор! — сказал Мансуров.

— К столу, к столу,— ответил Ярцев.— Иначе поздравления не принимаю.

Лариса уже подвигала Мансурову пирог.

— Так ведь я сыт.

— Отставить разговоры! — пошутил Ярцев.

Мансуров засмеялся и отодвинул стул.

— Вот теперь здравствуй,— улыбнулся Ярцев.— Спасибо за поздравление... А как поживает Максим Максимович?..

Женщины говорили о своем. Людмила сказала, что недавно получила письмо от сестры скучно ей одной, вот и хочет сюда приехать. Только ведь не продавать дом, и потом что она здесь будет делать?

— Она же культмассовик,— вмешался Мансуров.— Значит найдет работу. В райцентре-то видали, какую махину отгрохали?

— Это ты о доме культуры? — спросил Пулатов.

— Конечно.

— А как же быть с домом?— оживилась Людмила. Видно, ей очень хотелось, чтобы приехала сестра.

Снова ответил Мансуров:

— Можно сдать его на время хорошим людям, все оформив по закону.

— Правильно,— поддержал Ярцев.

— Но вы забыли, что у Елены — муж,— сказала Людмила и виновато взглянула на Мансурова.

Александра Ивановна вспылила:

— Какой это муж, если бросил жену через неделю после замужества и уехал черт знает куда и черт знает на сколько!

— Он — моряк,— заступилась за Горского Людмила.

— А если и он переедет сюда? — спросила Лариса, подливая чай Мансурову.

— Он — моряк,— повторила Людмила.— Что ему здесь делать?

— Это правда,— согласилась Лариса.

Людмила вздохнула.

Пулатов молчал, уставившись в свой стакан. Он не прочь был пригласить Елену сюда. Людмила подружилась с женами его товарищей, но сестра есть сестра.

Неожиданно стекла вздрогнули от густого пароходного баса.

— Я пошел,— сразу поднялся Мансуров. Его не задерживали: причаливала «Медуза».

Максим Максимович встретил пограничников на мостике. Начальник КПП не спеша поднялся по трапу и, как обычно, представился капитану. Опять Максим Максимович пригласил его в свою каюту.

Мансуров задернул шторку на иллюминаторе и ждал, когда старый капитан положит перед ним на откидной столик судовые документы и паспорта.

На этот раз Максим Максимович показался Мансурову особенно усталым: глаза у него покраснели от частой бессонницы, морщины стали глубже, и трубка, приклеившаяся к нижней губе, сегодня не стреляла искрами.

«Конечно, ему пора на покой,— подумал Мансуров и вспомнил разговор на заставе.— А что если воспользоваться этим, предложить старику перебраться ко мне?».

Впервые Мансуров торопливо проверил документы, и Максим Максимович, запирая их в сейф, насторожился. Они никогда ничего не скрывали друг от друга. Но и никогда ни о чем друг друга не спрашивали.

Максим Максимович позвонил, попросил юнгу принести чай.

— Спасибо, я не хочу,— необычно мягко сказал Мансуров.

— Зато я хочу,— глухо ответил Максим Максимович, выбивая трубку.

— Так, может быть, поужинаем у меня?— осторожно предложил Мансуров, оттягивая неприятное объяснение.

Юнга принес чайник. Максим Максимович кивком поблагодарил его и отпустил. Достал стакан в серебряном подстаканнике. Пристально посмотрел на Мансурова.