— Сколько ему лет? — спросил деревянным голосом, показывая взглядом на держащегося за материнскую руку Андрейку.

— Не надейся, не твой, — прошептала Ольга одними губами, чтоб не услышали посторонние, и отвернулась в сторону, то ли скрывая злорадный блеск в глазах, то ли слезы.

Казбек торопился. Нужно успеть с пуском байдачной электростанции к уборке зерновых. Спасибо земляку Осе Адееву: привез на своей трехтонке из Моздока проволоку для электролинии. Осталось натянуть эту проволоку на столбы, и тогда «лампочка Ильича» в коммуне — это уже не мечта, а действительность.

Юный монтер поудобнее закрепился «когтями» на свежеоструганном столбе и стал прикручивать к изолятору висящую мотком на плече проволоку. На душе было весело. Весело оттого, что, во–первых, работа по электрификации коммуны подходит к концу, а во–вторых, Дорька с той памятной ночи, когда бандиты напали на коммуну, заметно подобрела к нему, стала чаще наведываться на «ГЭС», как в шутку окрестил байдачную мельницу Оса, и даже позволила «поделить ночь» в хате бабки Горбачихи. И правильно сделала, что пришла на ночовку, а то кто знает, как бы обошлись с ней бандиты, застав юную коммунарку спящей на полатях в родном доме. Сам же Казбек лежал всю ночь с ней, затаив дыхание и боясь пошевельнуться. И когда за окном прогремели выстрелы, он даже обрадовался: пришел конец его мучениям.

Что–то она сегодня долго не идет. Может быть, у нее занятия в ликбезе? Казбек улыбнулся, вспомнив, как возмущался Сухин на уроке грамматики. «Нет, ты мне скажи, — приступал он чуть не с кулаками к Дорьке, назначенной в ликбез учительницей, — почему какой–то «мошенник» пишется с двумя «н», а «плотник» — с одним? За что такая обида трудовому человеку?»

На дороге со стороны речной переправы послышалось тележное тарахтенье. Оно все ближе, ближе.

— Глядите–ка, папаша, а они уже на столбы проводов навешали, — донесся к Казбеку удивленный голос одного из едущих.

— Повесить бы на этих столбах их самих, — отозвался недовольно тот, кого назвали папашей. — На собственной мельнице приходится рожь молоть за плату.

— Тишша вы, а то услышит кто, не дай бог.

— Леший, что лича? Ну и пущай слышит. Что я, лишенный права голоса? Что хочу, то и гутарю — на то она и есть Советская власть.

— Вы не дюже того, папаша, а то загутарите со своим правом голоса туда, где у Белого моря грызут черные сухари.

Голоса вместе с колесным стуком отдалились несколько, описывая вместе с дорогой дугу от просеки, затем вновь приблизились к ней.

— Тпру! — раздалось совсем близко за кустарниковой порослью. — Бери пилу.

— Да тут вроде и пилить нечего, — возразил тот, кому было предложено взять пилу.

— Найдем чего. Не возвращаться же домой порожняком. Зря я ее, что ль, прихватил в дорогу?

— Лучше бы в Орешкин лес заехать.

— Поди сунься. Там уже шлагбаум поставили с замком. Раньше было помещичье — не тронь, ноне народное — знов не подходи, будь она проклята такая слободная жизня. Пошли, нечего времю терять.

В кустарнике зашмурыгало, и вскоре на просеку вышли двое мужчин: один старый, другой — молодой. Старый первым подошел к ближайшему столбу, похлопал ладонью по его свежеоструганному телу.

— Знатные будут дровишки для арачишки, — засмеялся он и поплевал на ладони. — Ну–ка, давай, Петя, с богом.

Названный Петей ухмыльнулся, покачал головой и протянул старику конец двуручной пилы, сам заходя по другую сторону столба.

— Можа, не следовало, папаша? — выразил он опасение.

— Давай, давай, — подбодрил молодого старый.

«Вжик! Вжик!» — зазвенела пила, вгрызаясь в податливое дерево.

— Эй, что вы делаете! — закричал Казбек вне себя от возмущения.

Незнакомцы, словно оглушенные взрывом, выпрямились, повернули головы на окрик.

— Гля, кукуш на столбе сидит! — ткнул пальцем в направлении монтера молодой мужчина. — Чего он тама делает?

— Пойдем поглядим, — отозвался старый, выдергивая из прореза пилу.

— Да ну его к черту, батя, пойдем отсюда пока не поздно, — прошептал молодой, с тревогой оглядываясь по сторонам.

— Не боись, сынок, пущай они нас боятся, — проворчал в ответ старый, направляясь к соседнему, с человеком наверху столбу. — Ты чего тама делаешь? — задрал он бороду, подойдя к его подножию.

— Провожу электричество, — свесил вниз голову Казбек, — а вот вы зачем хотели столб спилить?

— Мы–то? — переглянулись незнакомцы. — Думали, что сухостоина, ну и решили на дровишки.

— За такие дровишки под трибунал пойдете. Не видите, на нем — изоляторы.

— А мы думали — шишки, — осклабился молодой.

— Вот доложу председателю коммуны, так будут вам шишки, — пригрозил Казбек.

— А ты нас не дюже пужай, — прищурился старый, вглядываясь в сердитое лицо юного монтера. — Рожа твоя мне, кубыть, знакома. Это не тебя, поганца, подвозил я по весне в Стодерева?

Теперь и Казбек узнал в старике того самого казака, что подобрал его пешего на пути к станице: заросшее бородой красное лицо с носом–картофелиной и пронзительно блестящими глазами под буреломными бровями.

— Подвез — спасибо, — усмехнулся Казбек, продолжая крутить плоскогубцами упругое железо. — Как говорят у нас на хуторе: «В царской повозке, а сидеть жестко».

— Стало быть, и в самом деле — тебя, — проговорил старик задумчиво и оперся дремучей бородой на гнущуюся дугой пилу. — Крутишь, значица?

— Кручу, как видите.

— Ну, крути, крути, чтоб тебя самого скрутило в три погибели. Ты бы слез на минутку.

— Зачем?

— Погутарить надо.

— Некогда. Пусть с вами говорит начальник милиции.

— Не слезешь?

— Нет.

— Ну, в таком разе мы тебя вместе с сухостоиной энтой — на дровишки. Давай, Петя…

Молодой замялся:

— Может, не надо, папаша.

— Чего не надо?! Чего не надо?! — вытаращил глаза папаша. — Держи пилу! Вам бы только за бабьей юбкой отсиживаться да готовое жрать.

Молодой послушно взялся за протянутую ручку. «Жрать! Жрать!», — обрадовалась пила, вгрызаясь в очередную жертву и сплевывая налево и направо желтые опилки. «Конец!» — промелькнуло в сознании Казбека страшное слово.

—Эй! Что вы делаете? — крикнул он. В ответ ему — только звук пилы.

Что же делать? Звать на помощь? Но кого? Дед Хархаль — туговат на ухо, а коммунары в полуверсте отсюда — разве услышат? Прежде всего надо освободить от когтей ноги, тогда при падении можно будет попытаться встретить землю ногами.

Казбек поочередно вынул ступни из креплений, отстегнул страховочный пояс, замирая от страха, приготовился к прыжку. Пила отвратительно «вжикала», столб дрожал в противном ознобе, Казбек сидел на нем ни живой ни мертвый. «Сейчас! Вот сейчас перепилят» — и все будет кончено: не будет ни солнца, ни неба, ни Дорьки».

И тут произошло чудо! Пила смолкла, и к Казбеку донесся знакомый, нет, не знакомый — родной голос:

— Что же вы делаете, сволочи?!

Казбек посмотрел вниз: Дорька, вцепившись голыми руками в зубья пилы, тянула ее прочь от столба; платок свалился ей на плечи, косы расплелись, глаза — две молнии.

— Отчепись, гада! — зарычал старик, хватая отчаянную девку за косу и стараясь оттащить ее в сторону.

— Душегубы! Бандиты! — продолжала кричать Дорька и вдруг замолчала, прижав окровавленные ладони к губам в крайнем изумлении. — Зять Петро? — произнесла она упавшим голосом. — И ты, сват? Ой, что же это такое? Как же вам не стыдно?

Зять Петро на мгновение опустил глаза перед некстати подвернувшейся родственницей, но тут же возникшая было неловкость сменилась у него под отцовским выразительным взглядом совсем иным чувством. Теперь уж все равно погибать, подумал он обреченно и ухватил свояченницу за горло твердыми, как железо, пальцами. Оранжевые круги поплыли в Дорькиных глазах.

В этот момент коршуном упал Казбек сверху на Петра и покатился с ним по лесной траве. А выскользнувшая из бандитских рук Дорька помчалась по просеке к байдачной мельнице, крича во все свое молодое, хотя и помятое, горло: