Однако главный обвинитель не клюнул на удочку оппонента и предложил суду в конце своей речи дать обвиняемому «на всю железку».

Очень выразительно и трогательно говорил после прокурора защитник, упирая главным образом на гуманность советского правосудия, а так же на молодость и неопытность подсудимого и уверяя суд, что со временем из него может получиться не только отменный карманник, но и вор–домушник и даже громила. Подсудимый едва не плакал, заверяя в последнем слове граждан судей, что он оправдает их надежды и чаяния, после чего последние отошли к стоящей у двери параше посовещаться перед вынесением приговора.

— Встать, суд идет! — объявил арестант, исполняющий роль судебного секретаря.

Все находящиеся в камере встали.

— Именем… — судья прочитал по памяти приговор, закончив его леденящими кровь словами: — …приговаривается к высшей мере социальной защиты — расстрелу!

Стоящий сбоку «милиционер» нагнулся и рванул на себя архалук, на котором стоял приговоренный к смертной казни. Потеряв равновесие, тот согласно третьему закону механики врезался затылком в кирпичную стену и свалился мешком на пол.

Очнулся Шкамарда на нарах. Кто–то брызгал ему в лицо водой и ворчал несердито:

— До чего же мелкий народ пошел нынче: пальцем тронешь, а он — в обморок. Ну, ну, давай моргай гляделками. Вот так. Молодец! Дыши глубже.

— Иди ты… — Шкамарда оттолкнул похлопывающую его по щеке ручищу, привстав, ухватился за полыхающий огнем затылок: ох, какая адская боль!

Мухин не обиделся. Он даже засмеялся, услышав брань — живой, значит.

— Психуешь? Это хорошо — на поправку пойдешь, — сказал он вполне благожелательно. — Этот дурак, что мильтона на процессе изображал, перестарался малость. Я как староста наказал его за провинность переселением к самой параше. А ты теперь будешь кейфовать на нарах рядом со мной, понял?

С этой поры они подружились. Мухин опекал юного приятеля на правах старшего и физически более крепкого, а Шкамарда в свою очередь щедро делился с ним передачами, получаемыми «с воли от корешей».

— Эх, вырваться бы отсюда, покурортились бы мы в тобою, Ваня, всласть! — мечтательно говорил Мухин, глядя сквозь решетку на мелькающих в солнечном небе ласточек.

Ваня не возражал и даже однажды заявил, что сделать это не так уж трудно при создавшихся обстоятельствах.

— Выдумываешь? — скосоротился Мухин.

— Без понта, — ответил Шкамарда и даже побожился при этом. — Вчера передали с воли, что Терек поднялся до самой верхней отметины.

— Ну и что с того? — удивился Мухин. — При чем тут Терек?

— А при том, что весь город выйдет на аврал. И мы — тоже. Кореш слышал от детдомовцев, что и заключенных, мол, тоже погонят крепить берег.

— Врешь! — вцепился в плечо соседа по нарам Мухин.

— Век свободы не видать, — вновь побожился Шкамарда. — Стихийное, говорит бедствие, может полностью затопить город.

Весь остаток дня Мухин ходил по камере сам не свой от полученной новости, ночь тоже вертелся с боку на бок, рисуя в своем воображении картины успешного побега во время аварийных работ, и когда утром надзиратель, заглянув в «волчок», приказал приготовиться всем к этапу, он даже не обрадовался так, как должен был обрадоваться.

Этап оказался недальним, всего за полверсты от тюрьмы — между Димакинским мостом и канализационной трубой, выведенной в Терек с территории, находящейся неподалеку от берега бойни. Сегодня трубы не видать — она скрылась в мутно–желтой терской воде, поднявшейся вровень с берегами и кое–где вырвавшейся из них. Здесь уже лихорадочно трудились горожане с лопатами и топорами в руках, перекрывая путь набирающему силу паводку. К ним спешили подводы, груженные булыжниками, мешками с песком и кольями. Над разгулявшейся рекой — крики людей, стук топоров и тяжкие вздохи то и дело обваливающихся в воду подмытых течением земляных глыб.

Арестантов поставили отдельно от горожан, окружили усиленной охраной с винтовками наперевес.

— Стрелять в случае чего без предупреждения, — приказал подчиненным начальник конвоя нарочито громко.

— Это как же понимать — в случае чего? — поинтересовался косоглазый взяточник. — В случае если я случайно свалюсь в эту чертову круговерть? Так меня же спасать надо будет, гражданин начальник, а не стрелять, — я ведь плавать не умею.

— Поговори у меня, — сдвинул брови суровый начальник. — Бери лопату и давай насыпай повыше, чтоб нас всех спасать не пришлось сегодня ночью. Видишь, как прет?

— Я — что. Я — просто к слову, — пожал плечами косоглазый, втыкая лопату в прибрежный песок. Его товарищи тоже принялись за работу. Терек стремительно мчался мимо, ухмыляясь воронками водоворотов: мы еще поглядим, кто кого!

Вечером, лежа на нарах, Мухин шепнул своему юному приятелю:

— Завтра буду рвать когти.

— А как же я? — встревожился Шкамарда. — Я тоже с тобой.

— Тебе–то зачем? Отсидишь годешник — и гуляй себе снова.

— Если бы годешник, — вздохнул Шкамарда. — Я ведь на суде на вашем не до конца раскололся. Пижона–то я ножом пырнул, когда он меня в своем кармане с часами прихватил — вот такое дело. Мне следователь сказал, пятьдесят восьмая светит.

— Вот черт! — при упоминании о ноже у Мухина закололо в левом подреберье. — Всякая мелюзга хватается за нож. Да тебя после этого не только расстрелять — утопить мало, — подытожил он не то всерьез, не то в шутку.

За ночь Терек поднялся еще выше, грозя размыть воздвигнутую накануне дамбу и затопить спускающиеся к берегу городские постройки. На борьбу с ним местные власти бросили все имеющиеся в их распоряжении силы. Не остались в стороне, то есть в тюремных камерах, и уголовники: чуть свет их подняли по общей тревоге и тем же этапом отправили на укрощение взбесившейся реки. Вспененная, бурлящая, несущая на себе с огромной скоростью вывернутые из берегов вместе с корнями деревья, она напоминала собой стадо ломящихся сквозь джунгли разъяренных слонов. И вот в эту кипящую серую пучину нужно будет броситься по сигналу старшего товарища. Бр–р–р! Шкамарда почувствовал, как по телу прошлась колкая дрожь. Впору хоть отказаться от рискованного предприятия. Но уговор дороже денег, тем более что сам напросился в партнеры. Он взглянул на Мухина — тот усердно орудует лопатой, словно решил выполнить две или даже три дневные нормы, перевел взгляд на конвойного — молодой охранник даже рот раскрыл, глядя на ударную работу своего подопечного. Кажется, самое время для осуществления задуманного. Шкамарда снова взглянул на своего старшего товарища — ну так и есть: он стоит, положив ладони на черенок лопаты и прикрыв левый глаз. Пора! Шкамарда, захватив лопатой песку, сделал два шага к конвойному и, крикнув: «Плинтуй, кореш!» швырнул ему этот песок в лицо. Охранник отчаянно затряс головой, перехватив удерживаемую наперевес винтовку левой рукой, а правой стал протирать забитые песком глаза. В тот же миг Шкамарда с разбега бросился в пенную коловерть, краем глаза успев заметить, что его сообщника уже нет на берегу. Долго плыл под водой, стремясь удалиться как можно дальше от берега и слыша над головой глухие хлопки винтовочных выстрелов. Когда запас воздуха в легких иссяк, осторожно вынырнул и снова скрылся под водой, успев заметить мечущихся по берегу охранников, а также плывущее впереди огромное дерево, в расчете на которое и была совершена эта дерзкая авантюра. Еще и еще раз вынырнул беглец, судорожно хватая ртом воздух и подвергаясь риску быть застреленным, пока не догнал уносимый течением древесный ствол и не затаился среди его изогнувшихся змеями корней. Фу! Теперь можно отдышаться и осмотреться. Охранники по–прежнему бегают по берегу и палят в воду из винтовок. А где же Мухин? Да здесь же, на дереве! Только на противоположном его конце у самой макушки. Держится рукой за сук, над водой — одна лишь его круглая, как арбуз, стриженая голова.

— Эй! — тихонько позвал Шкамарда. Голова обернулась и рядом с нею высунулся из воды кулак.

— Цыть, засохни! — донеслось в ответ с носа на корму, если воспользоваться в данном случае корабельной терминологией.