— Эх, ты, пшидока луковская, как сказала бы моя Стешка, — покачал головой вслед казачке огорченный Денис. — А еще называется релюцинерка. Ведь мы с тобой, Ольга Силантьевна, за коммуны эти воевали, жизню свою не жалели.

Как ужаленная обернулась на его последние слова Ольга.

— А ты знаешь, почему я вместе с вами воевала? — процедила она сквозь зубы. — Знаешь, почему против родного отца пошла? Да я, могет быть, случись иначе, не только в твою коммуну — в Сибирь бы пошла, не охнула, — голос у нее прервался, лицо перекосилось гримасой страдания. — Э, да что с тобой гутарить… — она махнула свободной от лохани рукой и стремительно пошла прочь.

Денис некоторое время озадаченно смотрел на захлопнувшуюся калитку.

— Обижена бабочка, — вздохнул он сочувственно и тронул коня: — А ну, ходи веселей!

— Кто ее обидел? — спросил Казбек.

— Человек один…

— Плохой?

— Да нет, человек он хороший. Да видишь ли, какое дело… Как бы тебе потолковей объяснить… Он был командиром нашей сотни. Это еще во время бичераховского бунта — мы тогда под Георгиевском бои вели. Я был при нем навроде стремянного, ну а она — санитарка не санитарка, жена не жена, а только, все это видели, любила она его пуще своей жизни. Когда он был ранет, от него ни на час не отходила, извелась вся не спавши. Такая пара была, я тебе скажу, — на загляденье. Да вот беда: командир–то женат оказался…

— Ну и?.. — вытянул шею юноша.

— Вот тебе и «ну и», — подмигнул ему Денис, поворачивая коня с Большой улицы на Нахаловку. — Как в Моздок–то мы вступили, так он и остался тама с законной супружницей, ну а Ольге край было подаваться в Стодеревскую к дураку–мужу. Одним словом, дюже не повезло в жизни бабочке. Слыхал, как она давеча: «Случись иначе, я, могет быть, в Сибирь бы пошла, не охнула». И пойдет, истинный Христос, не токмо в Сибирь — на край света. Ты сам–то надолго в наши края?

— На все лето. Пока электричество в вашу коммуну не проведем, домой не уеду.

— А где ж ты такой премудрости выучился?

— Во Владикавказе курсы окончил. Кокошвили посылал учиться.

— Это кто же такой?

— Бывший киномеханик из «Паласа», сейчас в районе электротехнической частью заведует.

— Так тебе, говоришь, байдачная мельница потребуется?

— Ага. А еще столбы.

— Ну, мельница у нас имеется, а столбов в Орешкином лесу нарубим. И говоришь, светить будет, как на станции в Моздоке?

— Конечно. И молотилку крутить будет, и веялку.

— Чудно… Сколько тебе годов?

— Семнадцать.

— Гм… как моей Дорьке.

Денис умолк, склонил голову, словно прислушиваясь к тарахтенью тележных колес. Но его тут же вывел из состояния задумчивости донесшийся сзади голос. Казбек оглянулся: справа из переулка вслед телеге махал рукой небольшого роста казак в белом, изрядно заношенном чекмене. Что–то знакомое почудилось Казбеку в его обличье.

— Ладно что увидал тебя, а то пришлось бы ждать почтовика или, как тому гренадеру, топать пехом, — осклабился он, подбегая к повозке и вспрыгивая на ее облучье.

Казбек вгляделся в попутчика: да это же Ефим Недомерок, учивший его плавать в Тереке, когда он с отцом был здесь в гостях у дядьки Кондрата. Как же он его не узнал вчера на казачьем собрании? Постарел за эти годы и как будто стал еще меньше ростом, но круглые, как у кота, глаза его смотрят на божий мир по–прежнему нагловато и весело.

— Зачем приезжал в станицу? — хмуро спросил Денис.

— А ты зачем? — ответил Недомерок контрвопросом.

— За косой да еще кой за какой малостью. Так оказать, по делу.

— И я по делу: бабе помочь по хозяйству.

— Не бреши, Ефим. Должно, не бабу, а чапуру ты проведал.

— А я уж позабыл в вашей коммуне, какая тая чапура бывает, — притворно вздохнул Недомерок.

— С каких это пор?

— С тех самых, как у меня в бочонке чихирь кончился.

— А когда он кончился?

— Седни утром: вынул гвоздь, а под ним и не плещется.

Денис не удержался от усмешки: горбатого могила выправит.

— Слышь, агроном, — тронул его за рукав Недомерок. — Ты б определил меня по–свойски на другую должность.

— А чем тебе твоя не по нутру?

— Ну, как тебе сказать… не по колеру вроде. Я строевой казак, две медали за службу имею, а нахожусь при конюшне — зазорно.

— Что касательно службы и медалей, ты это брось, — нахохлился Денис. — Ты ить, Ефим, белой контре служил, против Советской власти воевал.

— Нашел чем попрекнуть, — поморщился Недомерок. — Кубыть, я один такой на всем Кавказе сыскался. Спробуй разберись в теи поры, кто был контрой, а кто нет. Сам–то, поди, в Советы уверовал, когда к красным попал, а то не так? — Недомерок хохотнул, словно вспомнив что–то смешное. — Эх, и досталось мне тогда из–за вас, чертей нестроевых, от нашего сотника. «Расстреляю, — кричит, — тебя, сукинова сына, за этих дезертиров!» Ровно я вас сам отвел к красным.

— Мне тоже за тебя перепало, — ухмыльнулся Денис, разглаживая воспоминанием складки на лбу.

— От кого? — уставился на него глазами–картечинами Недомерок.

— От командира полка товарища Кучуры. «Почему, — говорит, — отказался стрелять по противнику?» Я — ему: «Да как же стрелять, ежли это мой станичник Ефим Дорожкин, через площадь живем друг от дружки. Да и день, — говорю, — севодни картошечный». Это когда ваша сотня картошку копала под Аполлоновкой, помнишь? — повернул Денис порозовевшее от воспоминаний лицо к своему собеседнику.

— Помню, — кивнул папахой Недомерок. — Мы еще тогда индюка к той картошке добыли приблудного… Ну, и чего он тебе за это?

— А чего. Сказал, что отдаст под трибунал и велел на гапвахту отвести.

— Выходит, мы с тобой квиты: я пострадал за тебя, а ты — за меня. Хорошо б энто дело обмыть… Ты, случаем, рачишки не прихватил из дому?

Денис в ответ только рукой махнул: «У пьяницы на уме лишь скляницы». Он взглянул на солнце, оно уже поднялось на высоту казачьей пики — надо поторапливаться.

— А это что за парнишка с тобой: сродственник али галюгаевский чей? — возобновил разговор Недомерок.

— Из Моздока специалист. Электричество у нас в коммуне проводить будет.

— Гляди–ка… — удивился Недомерок, и сам наконец–то взглянул на соседа. — Мурло твое вроде знакомо мне. Ты не с Веселого хутора?

— Нет, я с Джикаева, — приветливо улыбнулся Казбек. — Мы с тобой давно знакомы, дядька Ефим. Помнишь, учил меня плавать в Тереке?

— Ах, еж тебя заешь! И вправду, старый знакомец. Ха–ха–ха! Ну и как — выучился?

— Могу Терек туда и обратно переплыть.

— Молодец! Стало быть, наука моя не пропала даром. Приходи сегодня на конюшню, я тебя научу на коне верхи ездить.

— Меня отец научил в седле сидеть, когда я еще ходить не умел.

— Да? Ну, все равно приходи, я тебя научу ездить не абы как, а по–казачьи. Слыхал, Денис? — повернулся Недомерок вновь к хозяину подводы. — Казакам знов возвернули нашу казачью обмундированию.

— Бреши больше, — не поверил Денис.

— Провалиться мне на этом месте! — побожился Недомерок. — Начальник ГПУ самолично вчера гутарил на сходе.

— Невжли правда? — у Дениса даже испарина выступила на лбу от волнения.

— Истинный Христос! — перекрестился Недомерок на кобылий хвост. — Закон нонче от правительства вышел вернуть казакам все ихние права и звания. Ну так как насчет должности?

— А куда б ты хотел? — заметно смягчившись от услышанной новости, спросил Денис.

— Хорошо бы кладовщиком. Я ить энто дело еще с германской войны знаю, полгода в каптенармусах ходил.

— Камптенармус с тебя, как с меня агроном, — поморщился Денис, — ну да ладно, погутарю с Тихоном Евсеичем.

Коммуна приютилась на высоком берегу старого терского русла в нескольких верстах от станицы. Первое, что бросилось Казбеку в глаза при въезде на ее территорию, был хлев, слепленный из глины пополам с навозом и покрытый еще не успевшим почернеть камышом. Он стоял в грустном одиночестве на мысу, глубоко врезавшемся в поросшую редким кустарником речную пойму и хмуро глядел единственным глазом–окошком нa приехавших, как бы спрашивая: «Ну как, весело тут у нас?» Чуть дальше от него и ближе к пойме возвышалось над бурьянном странное сооружение из дреколья и хвороста, тоже обмазанное глиной, над входом в которое во всю его ширь алело сатиновое полотнище. «Да здравствует всеобщее счастье!» было начертано на нем белыми буквами. Перед ним между порожними телегами и валяющимися на земле плугами толпились люди: мужчины и женщины. Некоторые из них размахивали руками и что–то кричали друг–другу. «Не поделили счастье», — догадался Казбек.