— Неначе наказной атаман! — удивился Денис, моргая вытаращенными подснежниками. — С какого пятерика ты так вырядился?

— А с такого, Денис Платоныч, — подошел вслед за ездовым к костру председатель коммуны Тихон Евсеевич, — что вышло постановление от правительства разрешить вновь казакам носить ихнюю форму.

— Да ну–у! Стало быть, энто взаправду, Тихон Евсеич? — заволновались казаки.

— Не сойти мне с этого места. Своими глазами читал бумагу. И станицы снова будут называться станицами, а не селами, и стансоветы. В Стодеревской на Духов день скачки назначены в честь юбилея.

— Какого ишо юбилея? — вытаращились казаки.

— Юбилей — это дата, — пояснил Тихон Евсеевич, и сам рассеялся своему объяснению. — Ну это… праздник, что ли, в честь памятного события. В нынешнем году исполняется сто двадцать пять лет со дня основания станицы. Вот по этому случаю и будут проводиться скачки.

— Как раньше?

— Как раньше.

— А нашим коммунарским можно? — спросил Осип Боярцев.

— А почему ж нельзя: садись на Зибру — и в добрый час.

— Сядешь на нее, черта, она ить злющая, как тигра. Да и кабаржина у нее, что тая пила: покель добегишь до Стодеревов, распилит надвое вместе с седлом.

— Ну, это ты зря. Кобыла добрая, в беге строевому коню не уступит. Но не это главное… — Председатель помолчал, обводя лица собеседников интригующим взглядом. — Главное в том, что с сегодняшнего дня наша коммуна, товарищи, уже не является отделением степновской коммуны, а будет самостоятельной единицей. К тому же я привез из Степного столяров–плотников. Эй, Зыкин! — обернулся он к ездовому, — веди сюда мастеров да про бочонок не забудь, специально прихватил в Прасковее для такого торжественного случая.

К костру подошли коммунар Зыкин с бочонком под мышкой и двое незнакомцев, один из которых был худ и высок, а другой наоборот толст и низок. Один одет в английскую зеленую шинель, другой — во французский красный френч. Один — русский, другой — украинец, а оба они — сразу видать — иногородние, хохлы, одним словом. Казбек вгляделся в их лица: где и когда он их видел? Уж больно знакомая усмешка у худого на его тонких язвительных губах.

— Подвинься, брат Клева, — проворчал он глухим голосом, поздоровавшись с обществом и присаживаясь у костра на полу своей затасканной шинели рядом с уже успевшим взять в руку ложку товарищем. — Это ж тебе не на печке у бабки Оксаны.

— Плетешь ты, Серега, незнамо що, — поморщился брат Клева. — И що ты прицепывся до мэни с тою Оксаной, як репей да собачьего хвоста. Мабудь, у мэнэ е своя ридна жинка.

И сразу Казбек вспомнил затерянный в бурунной степи хутор тавричанина Холода и «белую» кухню с черным столом, за которым сидят чабаны и пришлые столяры. Он еле удержался от соблазна подойти к ним, а вернее, ему помешала сделать это Софья–повариха, поставившая перед ним огромную миску с дымящимся кулешом.

— Вот я и говорю, — продолжал ворчать Сухим, — дома у тебя родная жена, а ты все время заглядываешься на двоюродных кухарок. Вон и на тутошнюю бельмы пялишь…

Казбек видел, как у Клевы задрожали губы. Он хотел что–то возразить Сухину, но в это время председатель поднял у него над головой наполненный вином рог и стал говорить тост:

— Друзья мои! Дорогие товарищи и братья! Я поднимаю этот рог с вином за нашу Советскую власть и за светлое будущее, к которому она нас ведет.

— Не ведет, а прямо за роги тянет, — вставил заметно оживившийся при винном запахе Недомерок. — Как тех быков в борозде: они, стало быть, плуг волокут, а их самих — за налыгач к светлому будущему.

Над костром вместе с искрами взвихрился смех, а Тихон Евсеевич беззлобно погрозил Недомерку кулаком.

— Да, тяжело нам, скрывать нечего, — погасил он под усами невольную усмешку, — хоть нас никто за налыгач и не тянет — сами впряглись. Но тяжело нам, братцы, будет только до той поры, покуда не придет к нам трактор. Эх, и заживем мы с вами, товарищи, так, как дедам нашим и во сне не снилось, царство им небесное.

— Ежли нам к тому времю бандиты не наведут рептух, — вставил в речь председателя реплику Боярцев Осип. — Говорят, в Луковском лесу целый отряд сорганизовался.

— Не отряд, а шайка, — поправил Осипа Тихон Евсеевич, — которую не нынче завтра ОГПУ ликвидирует.

— Покель он их ликвидирует, они сами кой–кого ликвидируют. Там у них за главного Васька Котов — лихой атаманец, я с ним действительную служил. Ему человека убить, что козявку растоптать, — не унимался Осип.

— Руки коротки. Я тоже знаю Котова: храбр только до тех пор, пока сила на его стороне. Но ты прав: надо усилить бдительность. По ночам утроить охрану. На паром вместо Пелагеи назначить казака, заодно будет помогать деду Хархалю охранять мельницу.

— А Пелагею куда?

— Гм… на полевые работы. Можно так же кладовщиком на время — она женщина грамотная.

— Кладовщиком лучше Ефима Дорожкина, — вставил Денис. — Он каптенармусом служил при старом режиме. Просился давче сменить должность.

— А коней кто будет правдать?

— Поставим другого. Герасима, к примеру.

— Ну, делай как знаешь, — согласился председатель со своим помощником. — О чем я давеча говорил?

— О царствии небесном, — засмеялся Недомерок.

— А–а… — улыбнулся и Тихон Евсеевич и продолжил речь:

— Как я уже говорил вам, решением наркомзема наша коммуна отделена от коммуны «Маяк», и теперь мы с вами сами себе хозяева. И вот я прежде чем выпить этот рог, хочу вас спросить, как мы назовем нашу коммуну? — председатель обвел блестящим взглядом притихших сотрапезников.

— «Не бей лежачего», — с ходу предложил Недомерок, ожидая нового взрыва хохота. Но коммунары почему–то не откликнулись на предложенную шутку, лишь кое–кто неуверенно хихикнул.

— Будя, Ефим, зубы скалить, — прикрикнул на шутника Денис. — Ты по себе нашу коммуну не равняй. Сходил бы лучше деда Хархаля кликнул к столу.

— Это не выпимши–то? — округлил глаза Недомерок.

— Э… — досадливо отмахнулся от него Денис. — И вправду сказано: «В камень стрелять — только время терять».

— Так чего ж ты ее теряешь, времю? — огрызнулся Недомерок. — Давай предлагай твою названию, а мы послухаем.

Но Денис только пошевелил губами и отвернулся в сторону.

— Можно я скажу? — поднял клешнятую ручищу Говорухин.

— Давай, — кивнул головой председатель, — а то я уже заморился рог держать.

— «Трудовой казак», — выпалил одним духом Говорухин.

— Лучше «Терский казак», — поправил Говорухина Зыкин, перебирая газыри на своей черкеске.

=— А можа, «Терская казачка»? — раздался насмешливый женский голос, и Казбек узнал в его владелице «требушатницу»„ одну из тех казачек, что затеяли между собой скандал утром.

— Тю на нее! — крикнул кто–то из мужчин. — Энто из каких же соображеньев?

— А с таких, — подбоченилась казачка, — что ваш брат мужчина в коммуне кто бригадир, кто зоотехник, кто учетчик, кто просто молодчик, а наша сестра и за плугом, и с тяпкой, и с дитем на руках.

— Не в бровь, а в самый глаз заехала!

— Терской… ха–ха! казачкой, грит, назовем, ешь тебя еж. Ой, умру… Спросють меня добрые люди к предмету: «Ты откудова, земляк?» А я им: С «Терской казачки», родимые. Гы–ы…

Костер, казалось, тоже смеялся вместе с людьми. Он весело трещал горящим хворостом и беспрерывно сыпал в темное небо искрами. Не они ли, эти искры, становятся там, в беспредельной вышине, звездами? Казбек искоса взглянул на сидящую среди подруг Дорьку: она тоже провожает задумчивым взором порхающие над костром оранжевые светляки.

— А как ты, Дорька, хотела бы назвать нашу коммуну? — услышал Казбек сквозь гам голос председателя.

Дорька улыбнулась, поправила выбившиеся из–под платка волосы. Оборвав смех, все уставились на нее.

— «Терек», — сказала Дорька просто.

И Казбеку стало ясно, что лучшего названия вряд ли придумать сегодня.

— Так выпьем же за коммуну «Терек»! — закончил наконец свой затянувшийся тост председатель и опустошил коровий рог под аплодисменты коммунаров.