— Сбегу я из этого кичмана, — прошептал друзьям трясущимися губами Чижик.

— Безобразие! — поморщился заведующий райдетбюро, выходя вместе с воспитанниками из затхлого помещения на свежий воздух.

А вечером к детдомовцам пришли комсомольцы. В синих сатиновых рубахах, которые они между собою называли блузами, со значками «КИМ» на груди. Среди них были и девчата. Трофиму особенно бросилась в глаза одна, боевая и черноглазая. Звали ее Нюра, но товарищи почему–то обращались к ней по фамилии: Эй, Федотова! Расскажи–ка ребятам про нашу организацию. «Какой ужас! — сказала она, хмуря брови при виде крайне запущенного помещения. — А ну, тащите сюда ведра с водой!»

И пошла работа. Девчата, разувшись, мыли пол в спальне, мальчишки, вооружившись палками с намотанными на концах тряпками, снимали с потолка паутину, передвигали койки. Мишка Картюхов вначале демонстративно уселся на подоконник и, закурив, стал пускать табачные кольца в распахнутое окно, но к нему подошла Нюрка и попросила сходить к колодцу за водой. Он принес воды, затем вместе с этой боевой девчонкой принялся выбивать пыль из одеял.

— Как из ружья, — усмехнулся он, стараясь тряхнуть так, чтобы хлопок от одеяла был порезче.

— Из ружья — сильнее, — ответила Нюрка. — От ружья у меня уши закладывает, никак не могу привыкнуть.

— А ты что, умеешь стрелять? — удивился Мишка.

Нюрка пожала плечом. От резких движений у нее порозовело лицо, ярче заблестели карие глаза.

— Эка невидаль, у нас все девчонки умеют стрелять из винтовок.

— А для чего это вам?

— Как — для чего? А если нападут бандиты во время рейда. Вон прошлый раз в Комарове мы целый час от них отбивались,

— Кто — мы?

— Известно кто — чоновцы. Все наши комсомольцы состоят в группе содействия.

— Ну, а если я захочу вступить, мне можно в этот… группу?

— Не знаю, наверно, можно. Это надо у Дмыховской спросить, она у нас командир группы.

— А где ее найти?

— В охмадете. Это при райисполкоме. Хотя знаешь что… Завтра вечером у нас в клубе состоится комсомольское собрание, она обязательно будет присутствовать. Вот ты и приходи со своими товарищами. С Дмыховской познакомитесь и постановку посмотрите. Между прочим, я буду исполнять в спектакле главную роль. Так придете?

— Прихиряем.

— Как ты сказал? — не поняла Нюрка, складывая вдвое вытряхнутое одеяло.

— Придем, стало быть, — рассмеялся Мишка.

Ночью, лежа в своей соломенной постели, он доверительно шепнул лежащему по соседству Трофиму:

— А Нюрка девка что надо.

— Влюбился, что ль? — отозвался Трофим.

— Ну уж и влюбился… пижон я, что ли. Просто, по–моему, она хороший человек.

— Ты на нее не дюже пялься.

— Это почему?

— Она мне сегодня все уши прожужжала: как там Казбек Андиев в коммуне, здоров ли, не пострадал ли во время бандитского набега.

— Откуда она его знает?

— Здрасьте… Да они ведь в церковно–приходской школе за одной партой сидели.

Мишка помолчал. Потом произнес, равнодушно зевнув:

— Ну и пусть, мне на ней не жениться — по возрасту не подходит. Ей, наверно, тоже уже семнадцать стукнуло — старуха.

— А выглядит она еще совсем молодо, — отозвался Трофим, тоже зевая.

За окнами спальни, улыбалась, подслушивая их шепот, луна. Она, по–видимому, считала себя совсем молоденькой в сравнении ну хотя бы со звездой Сириус.

Глава восьмая

Столярная мастерская находилась на южной окраине города, неподалеку от Терека. В ней приятно пахло щепой, опилками и свежей стружкой.

— Добро пожаловать, товарищи клиенты, в наши апартаменты! — вынырнул навстречу детдомовцам из–за верстака, загроможденного обрезками досок и столярным инструментом, старший мастер, и Трофим без труда узнал в нем Егора Завалихина, в доме у которого они ночевали однажды с отцом после злополучной ярмарки. Подчикиляв на деревяшке к вошедшим, Завалихин спросил, широко улыбаясь:

— Что будем заказывать: шкаф, диван, гардины? Из нашей или из собственной древесины? Ах, вы не заказчики! Прошу прощения, вы, стало быть, к нам на работу? Что ж вы умеете, божьи сироты?

Божьи сироты пожали плечами. Находящиеся в мастерской столяры перестали жвыкать рубанками, с интересом уставились на новеньких, ожидая продолжения разговора.

— Да пока ничего, — переступил с ноги на ногу Трофим. А Чижик молча провел под носом рукавом полученной в детдоме рубахи.

— Иждивенцы, значит, — сложил мозолистые руки на животе старый мастер. — То–то радости от подобной благости. А вы фуганок от скобеля отличить можете? Ну, что ж, это уже само по себе похвально. Тогда вот что, ваши сиятельства, присаживайтесь где кто сумеет и слушайте меня внимательно.

— Что такое есть столяр? — задал он вопрос скорее самому себе, чем своим ученикам, и сам ответил на него: — Столяр есть первый в государстве человек, потому как без его ремесла даже царь не обходился. Трон ему кто мастерил? То–то же.

— Трон его давно уже на растопку пошел, да и сам царь: тютю, — бросил Мишка реплику.

— Я о том и говорю, что без царя, выходит, жить можно, и без министров–капиталистов, и без генералов с помещиками, а без столяра — нельзя, потому как он обеспечивает все человечество жильем и мебелью.

— Так и без поваров нельзя обойтись, — ухмыльнулся Трофим, — они ить кормят все человечество.

Завалихин оторопело взглянул на второго своего оппонента.

— Ты соображай, что говоришь–то, — прищурил он лукаво блестящий глаз. — Повару, чтобы сварить вам жратву, продукты подавай: картошку, пшено, сало. Из таких продуктов и дурак сварганит тебе все что надо. А тут привезут тебе вот такую рухлятину, — он подхватил клешнятой лапищей тополевый обрубок, — и требуют изготовить ореховый гарнитур.

— Нам наша повариха варит картошку без пшена и сала, — заметил молчавший до этого Чижик.

Так начались для воспитанников детского дома трудовые будни

Вечером того же дня, отмыв руки от следов древесной смолы, ребята отправились на вечер в комсомольский клуб. Находился он на главной улице напротив здания бывшего Казначейства в бывшем доме купца Кожевникова. На массивной двери клуба ярко пылало огненными буквами объявление:

Рядом на стене клуба на огромном плакате красовалась мохнатая, величиной с кролика вошь, а под нею — надпись: «ВОШЬ ИЛИ СОЦИАЛИЗМ!» Чижик, взглянув на плакат, невольно почесал у себя под мышкой. Его не хотели было впустить в клуб, но Мишка с Трофимом с такой страстью стали доказывать, что ему давно уже исполнилось шестнадцать, а не двенадцать лет, и что корявый он вышел такой от хронического недоедания по детским приютам, а также «по природе своего неудачного естества», что стоящие у входа дежурные комсомольцы махнули на него рукой: кто знает, может быть, он и в самом деле лилипут.

Собрание открыл юноша–осетин с красивыми, как у девушки, глазами. «Сансиев Петя!» — взволнованно прошептала сидящая на скамье слева от Трофима юная моздокчанка. Сансиев оказался секретарем райкома комсомола. Он предложил избрать президиум, и когда члены президиума, заняли места за кумачовым, стоящим на сцене столом, предоставил слово докладчику, тому самому синеблузнику, которого видел Трофим в Стодеревской изображающим спесивого грузинского князя. У него было худощавое, смугловатое, армянского типа лицо с прямым тонким носом и жгучими карими глазами. Речь его была не очень пластична и последовательна, зато жестикуляция — выразительна и всем понятна.