Темболат обогнул ограду, вместе с богомольцами вошел в храм. В нем уже толпились прихожане, покупая у стоящего возле дверей ктитора свечки и вставляя их в подсвечники каждый перед любимым своим святым. Темболат тоже взял свечку, нарочно шаря по карманам в поисках мелочи, спросил тихонько:

— Что нового?

— Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, все суета сует, все — суета, — не глядя на богомольца, ответил церковный хозяйственник библейской мудростью, перекладывая из руки в руку тонкие, словно копеечные карандаши, свечки. — Каков правитель народа, таковы и служащие при нем, как сказал Соломон Премудрый... В «Эрзеруме» ждет тебя Александр... — понизил тон ктитор и тут же снова поднял его на прежнюю октаву: — Если правитель слушает ложные речи, то и служащие у него нечестивы.

— А что, отец Феофил собирается петь осанну Бичерахову? — не удержался Темболат.

— Кто хранит уста свои и язык свой, тот хранит от бед душу свою. Не искушай судьбу, человече, и да будет с тобой благословение господне. Иди с миром...

Темболат подошел к иконостасу, воткнул в подсвечник свечу, перекрестился и направился к выходу. На душе у него посветлело. Значит, Кокошвили жив! Сейчас узнает от него о судьбе остальных товарищей. Лишь бы самого не схватили по дороге бичераховские приспешники. Правда, он с некоторых пор не член Совдепа, но ведь Терентий Клыпа тоже рядовой большевик, а тем не менее заключен под стражу. Может быть, его самого щадят из–за давней дружбы с Бичераховым?

Темболат вышел с Успенской площади на главную улицу, окинул ее взглядом в оба конца. На ней сегодня пустынно. Лишь у дома Тушмалова наблюдалось некоторое оживление. То городская знать радовалась возвращению прежних порядков: «Большевикам крышка! Теперь наша власть. Хватит пролетарской диктатуры!» Особенно шумно выражали свой восторг дамы. Празднично одетые, они сновали по тротуарам, бросаясь на шею встречным офицерам и оставляя на их лицах отпечатки накрашенных губ.

— Христос воскрес, казачок! — подбежала одна такая дамочка к рядовому казаку. Чмокнув в волосатую щеку, она протянула ему трехрублевую бумажку. — Выпей на здоровье.

— Ты что, барыня, чи не рехнулась? — оторопел казак. — Ишо Петрова Дня не было, а ты уже пасху справляешь.

— Нет, я не рехнулась, — сияя улыбкой, возразила барыня. — Для нас сегодняшний день все равно что воскресение господне.

— Чудно, — казак недоуменно уставился на проходящего мимо Темболата. — Ни за што ни про што трешку отвалила.

— Как ни за что? — усмехнулся Темболат. — Вот этот дом с балконами и вон тот, белый, что на углу, был у нее отобран большевиками в пользу трудового народа, а ты взял да и вернул их ей. За это она готова тебя и не туда поцеловать. Продешевил, браток...

— Вон оно што... — протянул казак, — а мы и не подумавши.

Темболат подошел к зданию бывшего Совдепа. Под окнами на асфальте битые стекла, клочья бумаги. Дубовые двери распахнуты настежь. На ступеньках лестницы валяются разодранные папки, затоптанные бланки с печатями и без.

В это время из стоящего в следующем квартале здания Казачьего совета вывалилась на проспект толпа возбужденных не то колокольным звоном, не то вином приверженцев новой власти, среди них Темболат увидел Игната Дубовских. Чтобы не встретиться с ним, Темболат свернул в распахнутые двери Совдепа и поднялся на второй этаж в зал заседаний. Здесь царил полный разгром. Гардины с окон и дверей сорваны вместе с карнизами. Обивка с диванов и кресел срезана. Столы с оторванными дверцами и выдвинутыми ящиками стоят как попало, а некоторые — вверх ножками. На полу кучи бумаг, лоскуты дерматина и кожи, куски разбитых стульев, чернильные лужи.

У Темболата при виде этого погрома сжалось сердце. Какую же ненависть нужно было питать к Советской власти, чтобы вот так надругаться над ни в чем не повинными вещами! А что же будет с их прежними владельцами, если они попадут в руки этих извергов? Перед глазами возникло бледное, с зелеными тенями в глазницах лицо Близнюка. Ему и на улице не хватало воздуха, а каково–то будет в тюремной камере? Ах, Как прав был Степан, упрекая его, Темболата, в мягкотелости и терпимости к врагам революции!

— Любуешься?

Темболат невольно вздрогнул, услыхав человеческий голос в оскверненной нечеловеческими деяниями комнате. Оглянувшись, увидел стоящего на пороге Игната Дубовских.

— А, это ты... Вот зашел взглянуть, что натворили здесь поборники «широкой демократии» — ответил он, оставаясь на месте.

— Ничего особенного, все в порядке вещей, — усмехнулся Игнат. — Вакханалия опьяненной временным беззаконием толпы хамов, о которых некогда писал Мережковский, — вот что это такое, а не проявление политики поборников, как ты изволил выразиться, истинно демократической власти. Надеюсь, ты не думаешь, что это сам президент ломал здесь стулья и обдирал диваны?

— Ого! Уже — президент! — преломил бровь Темболат. — А может быть, его величество император?

— Не советую говорить о новой власти в таком тоне, — нахмурился Игнат, — если она даже самая демократическая в мире.

— Может упрятать в тюрьму?

— А почему бы нет? Ведь и Советская власть не гладила своих врагов по головке. Да и не только врагов. Ну, например, за что посадил Журко Негоднова?

— Известно за что: за контрреволюционную деятельность, за связь с иностранным шпионом, ты же сам об этом прекрасно знаешь.

— Я–то знаю, — прищурился Игнат, — да и ты, наверное, догадываешься, в чем тут дело. Не за связь с Гизлингом посадил Степа бедного полицмейстера, а за связь с женой. Из чувства, так сказать, ревности, ну и частично за прошлые обиды с арестами. Кстати, тебе с некоторых пор тоже следует опасаться кое-кого.

— Кого же конкретно?

— Прапорщика Драка. Новым правительством он назначен начальником тюрьмы.

— А ты кем назначен? — недобро сверкнул глазами Темболат. Но Дубовских не понял или сделал вид, что не понял этого взгляда.

— Министром финансов, если утвердят, разумеется, на съезде, — как ни в чем не бывало ответил бывший совдеповец. — Вот подыскиваю здание под министерство. В Казначействе теперь тесновато будет. Постой, постой! Да ты, может, сам метишь на этот дом?

— Зачем он мне? — удивился Темболат.

— Под министерство просвещения. Бичерахов твой давний приятель: кому как не тебе, учителю, и возглавить министерство?

Темболат едва удержался, чтоб не послать новоиспеченного министра ко всем чертям, но лишь сжал кулаки и спросил с ядовитой усмешкой:

— С портфелем или без?

— Что «с портфелем»? — не сразу уловил суть вопроса Дубовских.

— Да министром этим самым...

— А ты не ершись, — посуровел взглядом член бичераховского правительства. — Хочешь ты этого или не хочешь, но власть неумытых пролетариев в нашем городе кончилась навсегда. На смену ей пришла власть культурных людей, и этому следует только радоваться. Ну скажи, положа руку на сердце, разве тебе, образованному человеку, не зазорно было находиться под началом каких–то малограмотных Кушнаренок и Картюховых? Ведь ты и сам в некотором роде пострадал от них.

— Чем это я пострадал?

— Был выведен из аппарата Совета и назначен в приходскую школу учителем.

— Я сам добивался этого назначения.

— Ну ладно, ладно, не будем углубляться. Я тоже по своей воле ушел из этого милого органа, чтобы не дышать одним воздухом с его невежественными членами. Чему можно было научиться у них? Что можно, было услышать вразумительного из их косноязычных уст? Через несколько дней состоится казаче-крестьянский съезд в кинопаласе. Приходи — послушаешь по-настоящему демократические, культурные речи. Тогда ты поймешь, на чьей стороне правда.

— А как я попаду на этот съезд? — Темболат еле сдерживал себя от подкатывающей к сердцу ярости.

— Я достану тебе мандат по старой дружбе. А сейчас давай–ка поспешим в собор, там сегодня после молебна президент присягу принимать будет над Евангелием.

— Видишь ли, я иду совсем в другое место...