— Какой вал? — не понял Казбек.

— Вырастешь — узнаешь, — потрепал его по курчавой голове дядька Митро и забрал бутыль. — Я сам положу, а ты — геть до тетки Христины, возьми у ней харч на дорогу.

— А где вона? — спросил осетин, учтя вчерашнее замечание украинца.

— Мабуть, в Холодовой хате, туда давче с ведром отправилась.

Казбек побежал разыскивать кухарку. «Но! холера тебе в бок!» — неслась ему в спину ругань старика-водоката, погонявшего слепую клячу у колодца. «Талды-галды — наделаю беды!» — выскочил ему навстречу из–за угла хаты черный до синевы индюк с воинственно распущенным хвостом. Казбек обошел стороной взъерошенного, как чабан Василь, индюка, осторожно перешагнул порог мазанки и на цыпочках прокрался по земляному полу сеней к двери, ведущей в горницу. Она была открыта. Казбек заглянул в дверной проем: тетка Христина стояла на крашеном деревянном полу в подоткнутой выше колен юбке и, выжимая мокрую тряпку, смотрелась в висящее на стене большое овальное зеркало.

— Неужели я такая страшная? — донесся к нему ее задрожавший голос. Бросив тряпку на край стоящего на полу ведра, она взялась обеими руками за свой округлый подбородок. — Потому он и не глядит на меня, что я такая некрасивая.

Женщина покачала из стороны в сторону головой и вдруг, высунув язык, показала его зеркалу.

— Да брешешь ты, проклятое стекло. Если б я была такая поганая, разве цеплялись ко мне в Гашуне парни? А чабаны? Каждый старается меня обнять да ущипнуть за что не надо. Хозяин — тоже. Один только Митро не трогает. Дурной: небось, тоже, как и Василь, к мадамам за гроши его чума носит, а я вот она — под боком, некупленная.

Кухарка нагнулась над ведром с водой, и улыбка разгладила собравшиеся было морщинки на ее лбу.

— Я ж говорю, что брешет это зеркало — рассмеялась она счастливо, еще ниже склоняясь над ржавым ведром. — Вон какие у меня глаза — как звездочки. А какие губы — будто ягодки. Хороша! Хороша Христя — как цветок лазоревый! — вскричала она и, подхватив ведро, закружилась по комнате. Тут только заметила она выглядывающего из–за косяка мальчишку.

— Что тебе тут надо? — нахмурила Христина черные брови и подошла к свидетелю своего разговора с зеркалом.

— Дядька Митро сказал: «Возьми харч», — ответил Казбек и ткнул пальцем в сторону зеркала. — Можно я поглядеть немножко?

Христина рассмеялась.

— Погляди, ежли такой смелый, — разрешила она.

Казбек подошел к зеркалу и в ужасе отшатнулся: из золоченой рамы уставился на него диковинный урод с непомерно большой головой на тонкой шее. Правый глаз у него был с чайное блюдце и таращился огромным бельмом, едва удерживаясь в глазной орбите, левый наоборот сплющился едва заметной щелью, наискось перерезав щеку и чуть не прикасаясь к вздутой, как от чирья, губе; длинный, как у старого Османа Фидарова, нос опустился на подбородок. Казбек даже оглянулся, думая, что этот урод стоит у него за спиной.

— Что, и ты испугался? — снова рассмеялась Христина. — Не бойся, хлопче, это зеркало какое–то ненормальное. И зачем только хозяин привез его сюда? Мордашка у тебя славная и волосья курчавые. Вырастешь — от девчат отбою не будет. Наша сестра дюже курчавых любит. Только одна я, бедолага, присохла к белобрысому да плешивому, как грязь к коровьему хвосту...

— К дядьке Митро? — уточнил Казбек. А тетка Христина удивленно всплеснула руками:

— Вот же въедлив, нечистая сила! А ну марш, отсюда, пока я тебя мокрой тряпкой не уважила. Я б твоему Митру не токмо хлеба или сала — конских яблок не положила в торбу — пусть бы ел в степи катран да купыри [7], с них не побежал бы в Моздок к своим чертовым мадамам. Ну, пошли в кухню, чего своими нерусскими буркалами лупаешь?

Глава вторая

Сона собиралась идти на дежурство в лазарет, в котором работала вот уже третий год сестрой милосердия, когда в калитку вскочила запыхавшаяся и раскрасневшаяся Ксения Драк.

— Ой, Сонечка! — крикнула нежданная гостья, подбегая к веранде и чмокая в щеку спускающуюся по ступеням порожка молодую женщину.

— Что случилось? — опросила Сона, не очень удивившись возбужденному состоянию своей взбалмошной приятельницы, знакомство с которой завязалось с того памятного званого вечера у купца Неведова.

— Как, ты ничего не знаешь? — переводя дух зачастила пришедшая, — И вы не знаете? — перевела она взгляд широко распахнутых глаз на хозяина дома, сидящего на веранде с дырявым чувяком в руке.

— Должно, бабка Макариха двойню родила? — ухмыльнулся Егор Завалихин, с озорной веселостью глядя на расфранченную — «драчиху», как он ее называл за глаза. — Или на Тереке знов голую бабу видели?

Ксения досадливо поморщилась, протестующе, махнула в его сторону рукой, обтянутой перчаткой:

— Да ну вас, право, Егор Дмитрич, вы только про гадости... Революция произошла в Петрограде, вот что!

Завалихин очумело похлопал круглыми глазами, а Сона порывисто ухватил а Ксению за руки:

— Откуда узнала? Кто тебе сказал?

Ей вдруг сделалось жарко, несмотря на свежий мартовский ветерок, долетающий сюда из–за рощи с Терека.

— Весь Моздок уже знает об этом. Ты куда собралась, в лазарет? Ну тогда пошли быстрей. Там возле казачьей конюшни митинг собирается. Все туда идут, — и Ксения, подхватив Сона под руку, потащила ее к незакрытой калитке.

А на улице и вправду сегодня творится что–то необычное. Куда ни глянь — всюду толпятся люди, возбужденно крича и размахивая руками. Даже старухи, забыв на время свои насиженные завалинки, выбрались поближе к проезжей части. Опершись на костыли и палки, пережевывают беззубыми ртами небывалую новость: «Осподи! Пресвятая богородица! Царя с престолу скинули! Как же жить без царя?»

Но больше всего собралось люду в конце Успенской площади возле казачьей конюшни. Окружив сломанную, без одного колеса тачанку, которую, по-видимому, выволокли из–под конюшенного навеса, горожане самозабвенно слушают взобравшегося на нее оратора, подогревая его и без того горячую речь восторженными возгласами.

— Граждане! — донесся с тачанки к остановившейся в толпе обывателей Сона звонкий голос худощавого с маленькими усиками на бледном лице мужчины, и она без труда узнала в нем чиновника из Казначейства Игната Дубовских, одного из тех молодых людей, что довольно часто встречались с ее мужем в то время, когда он был еще на свободе. При воспоминании о муже у Сона болезненно отозвалось в груди.

— Кончился многовековой царский деспотизм, — продолжал свою речь Дубовских. — Отныне мы свободные граждане свободной России. Да здравствует буржуазно-демократическая революция! Да здравствует Временное правительство!

От рева и аплодисментов толпы взвились над крышей конюшни голуби.

— Какое у него одухотворенное лицо! Ты посмотри, Сонечка, как он прекрасен, этот молодой казначей! — вскричала Ксения, аплодируя вместе со всеми побледневшему от волнения оратору.

А на тачанку уже вскарабкался поддерживаемый под локти своими приближенными городской голова Ганжумов. Сняв шляпу, он неуклюже поднял перед собой толстую черноволосую руку.

— Господа! Дорогие граждане! — воскликнул он с заметным армянским акцентом. — Революция произошла — это хорошо: да здравствует революция! Но зачем нарушать порядок в общественных местах? Зачем ругаться матом и бить стекла в подвалах? Я как глава городской управы призываю вас соблюдать порядок и впредь до установления новой власти в городе выполнять распоряжения управы и Казачьего отдела.

Окружившая тачанку толпа глухо загудела. Послышались угрожающие выкрики:

— К черту управу! Долой царских атаманов!

Ганжумов хотел еще что–то сказать, но поперхнулся и, втянув голову в плечи, поспешно сполз с тачанки. А вместо него вспрыгнул на продавленное сиденье Аршак Ионисьян, старший сын известного в городе фотографа.

— Товарищи! — крикнул он, окидывая участников стихийно возникшего митинга восторженным взглядом, темно-карих глаз. — Местные власти и печать всячески старались скрыть известие о восстании питерских рабочих и свержении царского правительства. Лишь третьего марта газета «Терские ведомости» вынуждена была сообщить, что де «в Петрограде произошли события, вызвавшие перемену высших правительственных лиц». Какую перемену, каких лиц — оставалось только догадываться. И лишь сегодня, восьмого марта, мы наконец узнали: в России совершилась революция! Однако она совершилась не для того, чтобы мы по-прежнему выполняли распоряжения царских чиновников и генералов. Только что получено сообщение из Владикавказа: арестован начальник Терской области генерал Флейшер и вся власть в области передана Гражданскому исполнительному комитету.