— Сию же минуту.

— А бензин?

— Заправитесь по пути в мастерской Серегина — Котэ знает, — кивнул Орджоникидзе головой на своего связного.

— На Тереке в Карчагане стоит отряд чеченцев, настроенных дружелюбно к Советской власти. Они тоже могли бы нам помочь против бичераховцев.

— Откуда знаешь?

— Были у них в гостях, когда бежали из казачьей тюрьмы.

— Что ж, действуй. Пусть это будут первые подразделения Шариатской колонны, которую мы думаем создать с Мироненко. Ну, как говорится, ни пуха ни пера, — Орджоникидзе крепко сжал руку Тихону Евсеевичу и не оглядываясь пошел назад к бронепоезду. А Оса, усаживаясь в кабину броневика, подумал: командир–то у чеченцев одноглазый Гапо, с которым он когда–то помогал Микалу воровать невесту. Правда, Гапо не узнал его при встрече, а Оса промолчал дипломатично. На всякий случай.

Бензина в мастерской Серегина не оказалось. Пришлось заправиться какой–то вонючей дрянью — смесью эфира, керосина и первача-самогона двойной перегонки. Броневик от этой горючей мешанины чихал и кашлял, словно простуженный дед, но тем не менее катился кое–как по иссушенной зноем земле, волоча за собою волнистую гриву пыли и дыма. Надо бы прибавить скорость, чтобы на всем ходу проскочить территорию мятежной казачьей станицы Сунженской и вырваться на территорию дружественно настроенных к Советской власти ингушей, но где ее взять, эту скорость, если мотор уже перегрелся и над радиатором вьется парок от закипевшей в нем воды. Где–то здесь должна протекать, по словам кинто, небольшая речушка. Вода в ней хоть и мутная, зато холодная — в самый раз для охлаждения двигателя. А вот и она: пенится на галечных перекатах, поспешая к старшему своему братцу Тереку. Наконец–то можно будет утолить жажду свою и машины. Но прежде нужно перебраться на ту сторону. Выбрав берег поотложистей, Оса направил многотонную махину в горбящийся на перекатах речной поток. Лишь бы не угодить в яму или зыбучий песок. Энергично крутя баранку, он выискивал между блестящими на солнце валунами подходящий брод. Белые буруны выгнулись по сторонам натужно гудящего двигателя. Еще немного, еще... Вот уже броневик на средине русла. Буруны все выше по его бокам — вот-вот накроет волной нос машины. Ну так и есть — накрыло! Мотор разом смолк, словно захлебнулся мутной водой, и белые буруны опали подобно крыльям у подбитой на лету птицы.

— Ах, черт! — выругался шофер, тщетно упираясь ногой в педаль стартера. — Залило свечи.

— Что же теперь делать? — спросил Тихон Евсеевич.

— Разуваться, — зло хохотнул Оса, снимая сапоги и открывая дверцу. — Надо свечи просушить. Хоть бы колеса не засосало...

— Не засосет. Дно здесь сплошной камень, — проговорил рядом сидящий с ним Котэ, тоже открывая дверцу и пробуя ногой дно в мутном потоке. Но тотчас же захлопнул дверцу, выпучив на шофера зеленые, цвета морской воды глаза.

— Ты что? — удивился Оса.

— Казаки! — крикнул тот придушенно.

— Какие казаки? Где? — придвинулся к нему грудью Тихон Евсеевич.

— Между кустами едут по берегу. Я их сейчас из пулемета. — Котэ, вскочив с сидения, бросился в башню.

— Отставить! — ухватил его за штанину старший экипажа. — А если это свои? Может, это керменисты или отряд Гегечкори.

— Вряд ли. Скорей всего это бичераховцы, — Котэ втиснулся в башню, приоткрыл люк. — Бородатые и на груди кресты.

— Все равно надо тихо, — сказал Тихон Евсеевич. — Может, не заметят. А и заметят, ничего не сделают.

— А если подорвут? — высказал опасение Оса, вновь натягивая на ноги сапоги.

— Не подорвут, — убежденно ответил Тихон Евсеевич, — Казаки народ хозяйственный, зря добро губить не станут. А ну — цыть!

Снаружи к рокоту воды между колесами броневика добавилось цоканье конских копыт по каменистому берегу, и тотчас донеслись оттуда удивленные возгласы:

— Гляди–ка, братцы, какая чуда морская заплыла в Камбилеевку.

— Броневик! Лопни мои глаза, он самый. И чего его чума занесла на самую быстрину?

— Должно, переехать хотел, да застрял. А где же евоные хозяева?

— Вылезли и пешком подались куда им надо.

— Ну да, а машину, выходит бросили?

— А можа, они в ей сидять.

— Айдате поглядим.

— Как бы он не «поглядел» вас из пулемету. Сзаду подворачивай.

Слышно было, как зачавкали в воде копыта, приближаясь к броневику. Сидящие внутри его затаили дыхание. В бронированную стенку бухнули не то прикладом, не то голышом.

— Эй, кто там есть, выходи наружу! — потребовали извне.

В ответ — ни гу-гу.

— Я же говорил, ушли хозяева–то. Могет дело, за быками, чтоб ее, холеру, на берег выволочь.

— Похоже так. Поехали, братцы, далей.

— А как же броневик?

— На шута он тебе сдался: стоит и пущай стоит.

— А ежли он совдеповский?

— Откель он тут возьмется. Это нашенский броневик. Видишь на ем знак с флагами союзников.

— Все одно, разобраться следовает... Как ты думаешь, господин вахмистр?

Тот, кого назвали «господином вахмистром», с минуту раздумывал, как поступить с такой непредвиденной находкой, затем решительно приказал:

— Галущенко, мы тута перекурим пока, а ты смотайся в станицу, пригони быков. Отволокем в штаб, тама пущай решают что и к чему.

Внутри броневика переглянулись, толкнули друг друга локтями: вот так втюрились! Но делать нечего, затаились пуще прежнего, боясь пошевельнуться или, не дай бог, чихнуть. Страшно хотелось пить. От жары, казалось, вот-вот закипят в голове мозги и вытекут через уши. И духота — дышать нечем. «Вот так и тем тогда, двоим, перед баррикадой», — мысленно посочувствовал Оса бывшим владельцам бронемашины.

В станицу ее притащили лишь к вечеру. Двумя парами волов. С помощью спешившихся казаков. Под их смех и незлобивую матерщину. Поставили под окнами штаба. Доложили о доставшемся без боя трофее есаулу—командиру сотни. Тот обошел вокруг броневика, приказал положить под его колеса камни.

— А для чего, ваше благородие? — удивились подчиненные. — Небось, и так не сбегит. В нем же никого нет.

— Никого нет, а двери изнутри заперты, — есаул постучал в броню рукояткой плети. — Эй, вы там! Выходите добром, все равно ваша песенка спета, большевички.

В броневике — ни малейшего движения.

— Не желаете, значит? Ну хорошо: посидите ночку, подумайте. А утром поджарим вас, как карасей, — сами выскочите. Лыхно! — обратился есаул к проявившему инициативу вахмистру, — поставьте возле броневика часовых, да чтоб глядеть мне в оба.

— Да ить он вроде как наш, — возразил вахмистр. — Глядите, и знак на ем нашенский.

— Знак–то наш, а начинка в нем совдеповская. Давче адъютант полковника Соколова говорил, что в Курской слободе вот такой же броневик к большевикам в плен попал. Может быть, это он и есть. Подоприте–ка ему дверки чем–нибудь на всякий случай.

Всю ночь добровольные затворники не сомкнули глаз, строя всевозможные планы своего спасения. Вот же проклятая машина: и своих подвела, и красных тоже. Может быть, попытаться завести двигатель? Ну а если он не заведется и только выдашь себя этой попыткой. Да и камни под колеса подложены... Нет, не стоит и пытаться. Или уж в самый последний момент, когда и впрямь начнут «поджаривать». Одним словам, очень невесело было на душе у членов экипажа в ту душную августовскую ночь. И неизвестно, как бы они встретили очередной день, если бы на самой зорьке не загремели вдруг со всех сторон выстрелы и не ворвались в станицу с криками «вур-ра!» какие–то всадники. Кажется, пора попытаться завести двигатель. Оса включил зажигание, нажал на стартер. Нет, не заводится: видно, основательно отсырели проводники на свечах. Да и топливо — хуже не придумаешь. Зато пулемет должен быть в полном порядке.

— Давай, Котэ! — крикнул Тихон Евсеевич, не опасаясь на этот раз, что его могут услышать часовые.

Котэ вскочил в башню, повел стволом «максима» по бегущим бичераховцам, нажал на гашетку: ну, кто кого будет поджаривать, господин есаул?!