После третьего выстрела Пайкова Курош замертво рухнул на палубу. Яков сорвал с головы бескозырку и замахал ею матросам, толпившимся на палубах миноносцев, рабочим военного порта, сбегавшимся к причалу.
— Товарищи, присоединяйтесь к нам! Отомстим за минёров! Постоим за себя!
К сходням, переброшенным с миноносцев на берег, устремились матросы крейсера «Аскольд», стоявшего в ремонте, и Сибирского флотского экипажа, судоремонтники и докеры. К «Скорому» вновь подошла шлюпка, ранее отогнанная Курошем. На невысокий борт миноносца с помощью сильных матросских рук поднялась товарищ Надя.
Она была всё в той же кожанке, подпоясанной солдатским ремнём, простоволосая. Всегда худое лицо её ещё больше осунулось, заострилось, стало совсем маленьким и каким-то птичьим, на нём жили только большие глаза с покрасневшими, воспалёнными веками, обведённые голубой тенью смертельной усталости. Где она скрывалась после Диомида и разгона демонстрации в порту, спала ли, ела ли за минувшие двое суток – этого не знал никто. Но в её маленькой угловатой фигуре по-прежнему ощущалась сила; резкие, порывистые движения и хриплый, сорванный голос выдавали в ней вожака. Коротко кивнув Ивану Рублёву, встретившему её на палубе, Надя приказала:
— Поднять красный флаг!
Иван сбегал в рулевую рубку, принёс свёрнутое в трубку алое полотенце, принайтовил его к фалу и, быстро-быстро перебирая руками, погнал флаг вверх. Задохнувшись от восторга, он смотрел, как в серо-белёсом небе факелом вспыхнул, затрепетал флаг Революции.
—Ура-а-а! — поднялся многоголосый крик, заглушивший звуки двух выстрелов, раздавшихся один за другим. Кондуктор Кочерин, высунувшись по пояс из носового люка, безуспешно стрелял в Рублёва, но тут же, сражённый меткой пулей Ивана Лушкина, пробившей сверхсрочнику челюсть, исчез внизу, выронив винтовку на палубу.
— Зарядить оружия, пулемёты и винтовки! — командовала Надя уже с командирского мостика. — Быть готовыми к выходу в море!
Пайков, стоявший рядом, перевёл все это на язык морской команды:
— Корабль к бою и походу – изготовить!
Зазвенели звонки боевой тревоги, загудел снарядный элеватор, загрохотали на баке выбираемая якорь-цепь, задымили трубы – «Скорый» готовился к бою и походу, к бою с царизмом, к походу в историю!
Однако в целом восстание на флотилии разворачивалось крайне медленно, неумело и неорганизованно. Не имея централизованного руководства и единого плана, встречая яростное сопротивление со стороны офицеров, экипажи миноносцев действовали на свой страх и риск.
Ещё вчера, 16 октября, никто толком не знал, будет ли восстание. Эсеры говорили красивые слова, уверяли, что поднимется весь флот, что восставших поддержит 12-й Восточно-Сибирский полк. Агитаторы от большевиков убеждали матросов отказаться от выступления, так как на поддержку других частей гарнизона и населения трудно рассчитывать. Командиры кораблей, выполняя предписания начальника порта и коменданта крепости, разоружили команды, уменьшили их комплект.
17-го с утра многие матросы – одни отпросившись, другие самовольно – сошли на берег и отправились в порт, где должен был состояться митинг солидарности с минёрами. Выстрелы на «Скором» отменили митинг, а красный флаг, взвившийся на его мачте, вызвал у матросов одновременно и ликование, и сумятицу. Восставший в одиночку корабль поставил перед остальными альтернативу: с нами или против нас!
Командование крепости тоже готовилось к бою. Пауза была им на руку.
Из рапорта коменданта крепости Владивосток генерал-майора В.А. Ирмана командующему войсками Приамурского военного округа П.Ф. Унтербергеру.
«В собственные руки.
С е к р е т н о.
Доношу Вашему высокопревосходительству следующее… Когда я получил около 8 час. утра донесение от командира порта по телефону, что взбунтовались 4 миноносца и подняли красный флаг, я тотчас же приказал: во-первых, командиру порта беспощадно уничтожить мятежные миноносцы действием мин, а если нельзя – огнём оставшихся верными миноносцев и других судов; во-вторых, начальнику штаба крепости отдать приказание об отмене назначенного на этот день церковного парада, так как предполагал, по агентурным сведениям, возможность ещё крупных беспорядков и в городе… Я послал командиру 12-го полка приказание помочь в деле усмирения командиру порта двумя ротами, а если потребуется, то и больше.
…Начальнику артиллерии крепости я передал приказание, чтобы 4-й полк и все береговые батареи стали по своим орудиям на места, а начальнику охраны ген.-лейтенанту Ольшевскому приказал вызвать все войска по охранному – на случай внутренних беспорядков – боевому приказу (диспозиции), отданному заранее на подобные случаи.
…Получив донесение, что якобы мятежные миноносцы имеют намерение уйти к японским берегам, я для воспрепятствования этому приказал командиру 3-й артиллерийской бригады ген.-майору Тимашевскому вывести батареи его бригады для занятия позиций по берегам Золотого Рога и Босфора, дабы огнём не выпустить мятежные суда из крепостных вод, стараясь утопить. Такое же приказание… я отдал по телефону всем береговым батареям Уссурийского и Амурского фронтов…
Начальнику штаба крепости полковнику барону Будбергу лично приказал написать приказ по крепости об объявлении особого положения с 17 числа октября…»
Телеграмма приамурского генерал-губернатора П. Ф. Унтербергера председателю совета министров П. А. Столыпину.
«0480
17 октября 1907 г.
Докладываю вашему высокопревосходительству что сейчас получены сведения беспорядках владивостокском порту зпт возмущении четырёх миноносцев тчк получении подробностей представлю их зпт все меры прекращению и предупреждению беспорядков принимаются тчк унтербергер»
Вслед за «Скорым» красные флаги поднялись на «Тревожном» и «Сердитом». «Бодрый» колебался. Пауза в восстании затягивалась, и время работало против мятежников.
Странная процессия появилась однажды днём на привокзальной площади у здания штаба крепости: шестеро китайцев в штанах и куртках из синей дабы несли на плечах гроб, а впереди шёл русский в визитке, полосатых брюках и котелке. Китайцы опустили гроб на землю у дверей штаба, русский вручил часовому запечатанный конверт. Пока на звонки часового пришёл заспанный начальник караула и пока последний разыскал дежурного офицера, носильщики и их предводитель исчезли.
Штабс-капитан недоуменно повертел в руках конверт, адресованный начальнику охранного отделения подполковнику жандармской службы Ю. М. Заваловичу, с суеверным страхом покосился на гроб и пошёл звонить на Фонтанку – так в городе называли жандармское управление, помещавшееся на улице Фонтанной, 55. Вскоре оттуда прибыл сам Завалович, толстый, взмокший, астматически пыхтящий.
— Ну что тут у вас? — спросил недовольно.
Дежурный вместо ответа протянул письмо. Подполковник распечатал конверт, вынул листок тонкой рисовой бумаги. Прочёл – и пришёл в ярко-красную ярость: затопал ногами, затряс кулаком почти перед носом оторопевшего офицера, заорал:
— Сволочи!.. Обнаглели!.. Мерзавцы!.. Ну, я вас!..
— Что случилось? — робко спросил дежурный, которому казалось, что вся эта брань адресуется лично ему.
— Вот, читайте! — Завалович протянул ему смятый листок.
В письме коротко и официально сообщалось, что главный комитет Владивостокской военной революционной организации выносит жандармскому подполковнику Заваловичу смертный приговор и заранее предоставляет гроб, который очень скоро ему понадобится.
— Вот что делают, сволочи! — возбуждённо говорил жандарм, тыча коротким толстым пальцем в листок и одновременно цепко глядя в растерянное лицо штабс-капитана, словно проверяя его реакцию. — Это месть! Я им встал поперек дороги, и они угрожают мне! Но меня не запугаешь, нет! Теперь-то я до них доберусь… Кстати, почему вы не задержали этих… ну, что при несли?..
— Да как-то, знаете, не сориентировались… Думали: ошибка какая-то…
— Плохо, очень плохо!