— Дак вить…

— Р-рота-а!.. По бунтовщика-а-ам!.. Залпа-а-ам!..— ввинчивался в воздух нервный офицерский визг. — Пли!

Залпа, однако, не получилось, громыхнуло лишь несколько неуверенных и неверных выстрелов. А песня, уже многоголосая, продолжала звать:

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врага, брат голодный!

Раздайся крик мести народной!

Вперёд! Вперёд! Впе…

Будто гигантская машинка Зингера застучал пулемёт, оборвав песню и несколько жизней – около десятка тел попадало на стылую слякотную землю.

— Саша! — раздался отчаянный крик Нади. Она рванулась было к Александру, но, увлекаемая побежавшей назад толпой, смогла лишь несколько раз обернуться туда, где лежал ничком, выбросив вперёд правую руку с револьвером, белокурый гигант – друг, товарищ, любимый, первый и, наверное, последний… Дважды раненный смертельно, он ещё нашёл в себе силы, поднять крупную, в тугих завитках светлых волос голову и посмотреть в сторону пулемёта, надеясь увидеть его в руках соратников. Но артиллерист Пенёк, наступавший со своей группой на правом фланге, не дошёл до цели, он лежал в двух десятках метров от пулемёта, обхватив голову руками, его тонкие пальцы были перевиты красными змейками.

Наде удалось остановить отступавших минёров и даже организовать новую атаку, но, сильный ружейно-пулемётный огонь пехотинцев 10-го полка заставил их залечь. А когда стрелки по команде полковника Рацула поднялись во весь рост и с диким воплем «А-а-а!» ринулись вниз, окончательно сломленные мятежники побежали. Одни рассеялись по лесу, другие вернулись с повинной в казармы, и лишь немногим, в том числе Наде, удалось на шлюпках уйти в город. Один из руководителей восстания минёров рядовой Кирилл Кудрявцев был арестован.

Ещё не остывшая после боя в Диомиде, ещё не пришедшая в себя после утраты друга, Надя, переправившись через Золотой Рог, устремилась в военный порт. Простоволосая, в кожаной куртке, туго перехваченной в узкой талии солдатским ремнем, и длинной чёрной юбке, она быстро шла, почти бежала, то и дело нетерпеливо оглядываясь на отставших членов организации.

— Скорей, товарищи, скорей!..

Вихрем ворвались они в проходную, мимо растерявшегося сторожа, который, впрочем, тут же вынул свисток и начал издавать панические трели. Надя приказывала:

— Костя – в котельную, дашь гудок! А вы – в мастерские, собирайте народ!..

Костя, уже немолодой бородатый эсер, бывший фармацевт, растерянно оглядывался.

— А где она, эта котельная?

— Господи, да вон же, с трубой!.. Быстрее!..

И Костя бросился в указанном направлении, совершенно не думая о том, сможет ли он дать гудок. Да что там гудок! Такая гипнотическая сила исходила от этой женщины, фанатически верующей в успех их дела, что пожилой фармацевт бросился бы в огонь, в воду, к чёрту в зубы! И Надя нисколько не сомневалась в том, что её приказ будет выполнен, хотя и она вряд ли представляла себе, каким образом это произойдёт. А гудок был необходим для того, чтобы поднять порт, чтобы повести рабочих на штурм казарм Сибирского флотского экипажа и, соединившись с матросами, продолжить восстание, так неудачно начатое.

Костя сделал свое дело: в недрах котельной родился и потянулся над портом сиплый нескончаемый гудок. Дальше произошло то, чего и ожидала Надя: из мастерских стали выбегать рабочие, со стоящих у стенки кораблей – матросы. И все устремлялись к котельной, сбиваясь в толпу, состоящую сплошь из вопросов:

— Пожар?

— Где?

— Убило кого?

— Что стряслось, братцы?

Далеко не все знали о намерении эсеров, а из тех, кто знал, очень немногие разделяли их взгляды: порт в основном стоял на большевистских позициях.

Надя взобралась на подводу, стоящую у слесарной мастерской, подняла руку, требуя тишины, но, не дождавшись её, стала кидать в толпу отрывочные фразы:

— Товарищи, собирайтесь!.. Идём к морским казармам!.. В Диомиде наши братья проливают кровь!.. Надо выручать товарищей!.. Нельзя сидеть сложа руки!..

В толпе рабочих стояли Ковальчук, Вахреньков, Пётр Воложанин, Васятка Максименко. На мгновение Ефим встретился взглядом с Надей, он был искренне рад, что ей, как и ему, удалось уйти из-под ареста, и в то же время был возмущён, что эсеры всё-таки пошли на восстание. Он с удивлением отметил отсутствие возле Нади её всегдашней тени – Александра, и она, поняв это, нахмурилась и отвела взгляд.

А Пётр Воложанин искал и не находил в группе эсеров своего брата, недоброе предчувствие овладело им, тревожно забилось сердце. Он стал протискиваться вперёд, чтобы спросить о Григории. Но не только он пытался пробиться к трибуне-телеге: туда же спешили полицейские, возглавляемые портовым надзирателем. Заметив их, Надя торопливо закончила:

— …Все к казармам! Да здравствует восстание!

И спрыгнув с подводы, затерялась в толпе; её местонахождение можно было угадывать только по выкрикам, то и дело раздающимся: «Вперёд, товарищи!.. К казармам!..»

Рабочие, стоявшие вокруг большевиков, с выжиданием поглядывали на них. Ефим Ковальчук молча махнул рукой, дескать, пошли со всеми. Он почти не сомневался в том, что восстание успеха не будет иметь, поскольку портовики не готовы к нему – не представляют его цели, к тому же безоружны, но вместе с тем он знал, что если большевики останутся в стороне, то могут потерять авторитет в рабочей массе. Кроме того, забастовка и демонстрация своей силы будут грозным пролетарским предупреждением властям.

Над толпой там и сям уже взмывали неведомо откуда взявшиеся красные флаги. Тысячная масса народа придвинулась к проходной, просачиваясь через нее, как через воронку, на Шефнеровскую улицу, ведущую к казармам Сибирского флотского экипажа. На тесной улице толпа вытянулась, став колонной.

У решётчатых ворот экипажа колонна замедлила ход, а потом и вовсе остановилась: в пятнадцати шагах от неё стояла, выставив перед собой стальной гребень штыков, плотная солдатская шеренга.

Во дворе экипажа толпились матросы, высыпавшие из казарм; они кричали «Ура!», махали бескозырками, приветствуя рабочих, но все это было лишь внешним проявлением солидарности: соединиться с портовиками матросы не могли: мешали запертые ворота и солдаты. Из толпы демонстрантов раздавались возгласы: ободряющие, – матросам и возмущённые – солдатам. И всё перемешалось в этом гаме:

— Братишки, мы к вам, выходите!

— Опричники!

— Кому вы служите!..

— Долой царя!

— Матросы, вооружайтесь!

— Бей их камнями!

— Три шага вперёд… марш! — это уже крикнул офицер, и длинный стальной гребень, колыхнувшись, двинулся на безоружных. Толпа отшатнулась, начала разваливаться, таять. А когда со Светланской послышался конский топот и на площади у экипажной церкви показались первые всадники крепостной охотничьей команды во главе с вездесущим прапорщиком Цирпицким, демонстранты стали разбегаться. Ещё одну победу одержали власти.

Товарищ Надя исчезла, чтобы появиться в другом месте, чтобы снова призвать к оружию и либо победить, либо умереть…

Председатель совета министров П.А. Столыпин приамурскому генерал-губернатору П. Ф. Унтербергеру.

«Ввиду бунта 16 октября во Владивостоке в минном батальоне при участии посторонних агитаторов, толпы частных лиц, прошу Ваше высокопревосходительство принять самые энергичные меры к прекращению беспорядков, предупреждению дальнейших выступлений, пользуясь всей полнотою власти, предоставленной военным положением, которое в 12 ст. допускает принятие мер, даже совершенно исключительных…»

Военный губернатор Приморской области генерал-майор В. Е. Флуг – населению города Владивостока.

«Население города Владивостока сим поставляется в известность, что уличные сборища, как нарушающие общественный порядок и грозящие общественному спокойствию, допускаться не будут, причём, в случае не исполнения участвующими в сборищах требования полиции разойтись, будут приниматься решительные меры, с применением при надобности и оружия, согласно установленных для сего правил».