— Нет, товарищ Александр. Мы с Владимиром и Костей в первую. Там ведь офицер…

«Как же так, любимая? Мы ведь должны быть вместе!»

«Так надо, милый! И ты это сам знаешь. Мы ведём людей на бой!»

«Но кто убережёт тебя от вражеской пули?»

«Со мной товарищи. Прощай. Будь мужествен!»

«Береги себя!»

Это был диалог рук, сомкнувшихся в нежном и крепком пожатии. Это всё, что они могли позволить себе в окружении людей, ждущих от них приказа.

— И последнее. Лишнего шума не поднимать, обходиться по возможности без стрельбы: охранные роты стрелков совсем рядом. Ну а когда поднимем минёров, охрану сметём в два счёта, отберём у них пулемёты – и мы сила! Ну, теперь, кажется, всё… По местам!

— Помните, товарищи, наш девиз, — торопливо добавила Надя: — «В борьбе обретёшь ты право своё!» Вперёд!

…Когда батальонный предложил своим офицерам переночевать в роте («Накануне суда над бунтовщиками всякое может случиться, господа!»), командир 2-й роты минбата капитан Юшков не без злорадства заметил, как изменились лица сослуживцев, забегали их глаза. Сам Юшков был не робкого десятка; боевой офицер, он за русско-японскую кампанию имел орден Владимира с мечами, более того, он бравировал своей храбростью, слыл дуэлянтом, принимал участие в сомнительных офицерских развлечениях со стрельбой и называл себя фаталистом. Юшков небрежно дал согласие переночевать в 1-й роте, подлежащей суду, вместо «внезапно заболевшего» поручика Ещенко.

Было уже далеко за полночь, а капитан всё не мог заснуть. Он убеждал себя, что виной тому тяжёлый воздух казармы и жёсткая солдатская койка, хотя сверхсрочники в подхалимском усердии навалили на неё три или четыре матраца. Он вспомнил, как на фронте гнал солдат в бессмысленные атаки под японские пули, как измывался над ними в мирные дни; вспоминал и чувствовал, как его тело покрывается холодным потом. Ему казалось, что в казарме никто не спит и десятки глаз сверлят его из темноты.

Юшков приподнялся на локте. Всё было тихо. Капитан вынул из кармана френча, висевшего на спинке стула, плоскую флягу, надолго приник к ней губами. «Всё, теперь усну!» И в самом деле скоро, измученный бессонницей и раскованный алкоголем, он забылся в тяжёлом сне. Но его мозг, словно маленький часовой, бодрствовал и в любую минуту готов был поднять тревогу. Так оно и произошло, когда от входа послышался неясный шум. Юшков выхватил из-под подушки револьвер, соскочил в одном белье с кровати и, не понимая ещё, в чем дело, испуганно вытаращился в темноту.

— Подымайтесь, товарищи! Постоим за себя! — прозвенел высокий женский голос, и сонная тишина казармы взорвалась – крики, грохот, лязг, треск. У входа клацали затворы и блестели штыки, в среднем проходе роились возбуждённые солдаты.

— Бей офицеров, довольно им кровь нашу пить! — проревел кто-то, и Юшков почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове.

— Кашин, Василицкий, Кухаренко – ко мне! — дико крикнул он, не узнав собственного голоса.

Никто из сверхсрочников, однако, на этот вопль не отозвался. Фельдфебель Василицкий был прикончен штыком, унтера Кухаренко, открывшего стрельбу, изрешетила из своего «манлихера» Надя, а фельдфебель Кашин, уже вскочивший на подоконник, вывалился наружу, дробя стекла и унося в своей спине две пули от трёхлинейных патронов, с надпиленными, как выяснится потом, головками. У него ещё хватило сил добраться до офицерского дома и доложить выбежавшему на крыльцо поручику Ещенко, что его убили рядовые Петренчук и Кудрявцев. Даже в свою последнюю минуту этот служака больше всего беспокоился о том, чтобы бунтовщики были наказаны.

В 1-й роте все было кончено. Капитан Юшков, опустошив барабан своего револьвера и ни в кого при этом не попав, спрятался под кровать, но и там его достал солдатский штык. Впрочем, он был только ранен, добивать его не стали.

Солдаты и эсеры но главе с Надей выходили во двор под сереющее предрассветное небо. Вскоре к ним присоединилась группа Александра. Надя сразу заметила отсутствие Воложанина.

— Где студент?

Александр, просиявший было при виде любимой, согнал улыбку с лица, его широкие плечи обвисли.

— Что же ты молчишь?! Он погиб?

Что было сказать? Трудно уберечь от смерти того, кто сам её ищет. Предчувствие не обмануло Александра: Григорий погиб. Он был единственным убитым при взятии казармы 4-й роты. Опередив командира группы, Воложанин с криком «Да здравствует революция!» ринулся во тьму казармы, где и нашла его пуля, скорее всего, шальная, выпущенная кем-то наугад, со страху, во всяком случае, стрелявшего не нашли. Умирая на руках Александра, Григорий прошептал: «Скажите ей…» Кому и что – замерло на пухлых, юношеских губах, враз побелевших.

Ничего этого не стал говорить Александр Наде, лишь коротко обронил:

— Да.

И вообще разговаривать было некогда: нужно закреплять успех восстания. А это, видимо, будет сделать нелегко, так как охранные роты 10-го Восточно-Сибирского полка, кольцом охватившие расположение минного батальона, наверняка слышали выстрелы и уже поднялись по тревоге.

Александр, Надя и минёр Кирилл Кудрявцев держали короткий совет.

— Странно, что стрелков 10-го полка ещё не видать…

— А ты вроде ждёшь не дождешься!

— Может, слышали выстрелы, да не придали им значения?

— В любом случае их надо упредить, начать первыми… Товарищ Кудрявцев, строй своих минёров!

— Батальон! Слухай мою команду! Стано-о-овись! Ряды вздвой!

Батальон – не батальон, но более сотни солдат, услышав привычную команду, из беспорядочной, смутно гудящей толпы быстро образовали две довольно стройные шеренги. Александр шагнул вперёд.

— Товарищи! Времени мало, поэтому буду краток. Ваша свобода — в ваших руках! Надо прорвать кольцо охраны и с оружием пробиться в город, где нас поддержит флот. В первую, очередь надо овладеть пулемётами… Кто у нас знает пулемётное дело?

— Я! — не вышел, а выскочил маленький и юркий артиллерист Пенёк, участник прошлогоднего восстания на Иннокентьевке.

— Хорошо. Как только захватим пулемёт, поворачивай его и открывай огонь по царским опричникам! Всё! Пошли!

Минёры, ведомые Александром и Надей, двинулись к казармам 10-го полка. Но время было упущено, и полковник Рацул успел подготовиться к встрече: 1-я и 9-я роты были выведены и рассыпаны в цепь, на правом фланге установлен пулемёт.

За сопками уже рождался рассвет, и на увале, куда избиралась дорога, виднелись серые мышиные комочки залёгших солдат. Оборонявшиеся были в выгодном положении, на их стороне были: удобная позиция, количество штыков и пулемёт. Наступавшие лишились единственного союзника – внезапности. Вот почему при виде залёгшей солдатской цепи, которая казалась бесконечной, и грозного пулемёта на высоких, почти орудийных колесах, минёры смешались, шаг их замедлился.

Александр, как и Надя, во всём чёрном, с револьвером в руке шедший впереди отряда, почувствовал нерешительность идущих за ним минёров. Он надеялся только на захват пулемёта, но, чтобы подбодрить восставших, зычно крикнул:

— Смелей, друзья, вперёд! Отступление — смерть!

Мятежники и сами знали, что отступить после содеянного, сдаться – это действительно смерть, но они видели, что смерть ждет их и впереди. Двум, однако, не бывать, подумал, видимо, не один, и с угрюмой решимостью они снова двинулись вперёд, нанизывая на штыки пространство.

— Стой! Ктойдёт? — донесся из ложементов охранных рот традиционный и бессмысленный вопрос.

— Свои! — ответили восставшие, и над их рядами закачалась, поднятая высоким женским голосом, песня-призыв:

Отречёмся от старого мира!

Отряхнём его прах с наших ног.

Нам враждебны златые кумиры,

Ненавистен нам царский чертог!..

Цепь стрелков изумлённо слушала.

— Слышь, Морозов, никак баба поёт?

— Кажись…

— А сказывали: бунтовщики-минёры супротив нас идут! Может, там и детишки…

— Может, и есть, нас это не касаемо! В любом разе – враг унутренний!