— Выходит, тебе дважды с колхозами не повезло, — заметил я.

— Не только мне, — ответил Антон. — Тебе тоже. Колхоз, паря, касается каждого.

Я вспомнил Шегайкина с лиловым синяком под глазом и спросил Антона, откуда он появился в деревне.

— Обычная история, — ответил Безрядьев, усмехнувшись. — Однажды перед ледоставом пьяный капитан буксира посадил на мель баржу. Как раз напротив деревни. Наши мужики помогали ее стаскивать. Когда буксир с баржей ушли, оказалось, что капитан забыл на берегу матроса. Это и был Шегайкин. Его кто-то из наших за водкой отвез, а он уснул на крыльце магазина. Там его Фроська и подобрала. Пришлось Шегайкину жить у нее до следующей навигации. Но как раз на ее открытие Фроська ему сына родила. Он и остался. Так и живет среди нас. Теперь на Севере таких много.

Антон нехотя доел похлебку, и мы начали собирать вещи. Надо было ехать дальше. На этом заливе на хорошую охоту рассчитывать не приходилось.

Мы сложили вещи в рюкзаки, свернули палатку. Я залез в лодку укладывать наши охотничьи пожитки, Антон подавал их мне. Подняв свой тяжеленный рюкзак, в котором было сотни три патронов, он вдруг положил его на землю и, схватившись рукой за сердце, опустился на борт. Его расширившиеся зрачки наполнились нескрываемым страхом, лицо побледнело.

— Что с тобой? — крикнул я, не скрывая испуга.

— Сейчас пройдет, — остановил он меня движением руки. — Прихварывать малость начал.

Он вытащил из нагрудного кармана куртки стеклянную, похожую на коротенькую пробирку капсулу, достал оттуда белую таблетку и положил в рот. Посидев с минуту на борту лодки, Антон сполз на землю и лег на траву.

Мне стало страшно. Антон казался человеком невероятной выносливости. Тайга была его родным домом, он ходил на охоту только один, а для этого надо иметь отменное здоровье. Но судя по тому, что он держал у себя лекарство, болезнь уже прихватывала его не один раз.

— Сердце шалить стало, — произнес Антон посеревшими губами. — В который уже раз в нынешнем году. — И, увидев страх в моих глазах, тут же успокоил: — Да ты не бойся. Я мужик крепкий, все вынесу.

Только сейчас я понял, почему Безрядьев взял меня на охоту. Ему потребовался напарник. Он уже не очень надеялся на свое здоровье. Но тогда зачем брать в руки ружье? Однако это был бы самый неуместный вопрос, который можно было задать в эту минуту Антону. Деревенских старожилов кормит тайга. Это только мы с Катей могли питаться в местной столовой.

— День-то какой, — тихо произнес Антон, прищурившись на солнышко. — Прямо лето. Ехать надо быстрее. Умру, хоть ты покажешь мои места Вовке.

— А, может, вернемся домой? — неуверенно произнес я.

— Чего ты заладил домой да домой, — сердито сказал Антон. — Мужик я или нет?

Он встал, опираясь на локоть, вздохнул полной грудью и направился к лодке. Охота была для него то же, что и жизнь. Отговаривать от нее было бесполезно.

Я оттолкнул лодку от берега. Антон, с лица которого полностью сошла бледность, одним рывком завел мотор и вывел лодку на обскую протоку. Осенью в некоторых местах ее можно было перейти вброд, а сейчас она разлилась ничуть не меньше основного русла реки.

Навстречу нам плыли редкие мелкие льдины, смытые с берега кусты и деревья. Мне пришлось пересесть на нос и жестами показывать, куда поворачивать, чтобы не столкнуться с ними. Над рекой то и дело проносились стайки чирков, но браться за ружье не хотелось. Я вообще старался не думать об охоте. Что-то треснуло у меня внутри.

«Ружье, батюшко, для настоящего мужика, — вспомнился мне негромкий, наставительный голос моей хозяйки. — Оно и прокормит, и обувку с одежкой справит. А в дурных руках ружье — горе…»

Когда Антон пригласил меня с собой, я почувствовал, как екнуло сердце. Мне давно хотелось побродить с ружьем по диким местам, провести несколько ночей у костра, вслушиваясь в отдаленный свист утиных крыльев и всматриваясь в молчаливые звезды. Мне казалось, что наедине с природой человек обретает совсем другое состояние души. Бурлящий мир с его страстями, в которых тонут одни и возвышаются другие, остается как бы по иную сторону бытия. Отчего же тогда это непонятное состояние?

Наверное, оттого, что Антон рассказал мне свою историю. Страшную в своей неправдоподобной обыденности, когда человек не мог решать, как и где ему жить, чем заниматься, о чем думать. Антон и сейчас относился к жизни не так, как остальные. Он надеялся только на самого себя…

Через час мы свернули в новую протоку, которая была такой же широкой и полноводной. Русло уже было тесно для нее, и вода начала выходить на пойму, заливая луга. Километрах в двух виднелся небольшой островок леса и я понял, что мы направляемся к нему. Антон хорошо знал эти места. Я все время бросал на него взгляд, пытаясь определить его состояние. Но на его лице можно было прочитать лишь спокойствие и сосредоточенность. Очевидно, сердечная боль прошла и он снова чувствовал себя в полной силе. Или старался выглядеть таким. Но тогда это ему хорошо удавалось.

Остров, к которому мы направились, был узким и длинным, поросшим по самому хребту высоким осинником. Казалось, что деревья сбились в кучу, убоявшись наступающей на них воды. Перевалив через берег протоки, она наступала на них со всех сторон. Антон сбавил обороты мотора, и мы осторожно причалили к острову. Подтянув повыше лодку, мы пошли к деревьям. За осинами до самого горизонта простиралась вода, из которой кое-где торчали полузатопленные кусты и длинные низкие острова, покрытые рыжей травой. От нашего острова в сторону разлива уходили две косы, образовывая залив. В его дальнем конце плавали лебеди. Их было не меньше полусотни. Я никогда не видел столько лебедей сразу. Вдоль всего берега и на воде рядом с лебедями сидели утки. Их было очень много. Они кричали, взмахивали крыльями, перелетали с места на место. Они собрались сюда потому, что на разливе гуляла волна, а здесь было тихо. Да и безопасно тоже. Осторожные лебеди никогда не соберутся там, где им что-то угрожает.

Не сговариваясь, мы молча развернулись и, стараясь не наступать на ветки, чтобы они не трещали, отошли за осины.

— Ну, как? — шепотом спросил Антон, кивнув в сторону залива.

— Птичий базар, — тихо ответил я, увлекая его подальше за деревья. Мне не хотелось спугивать птиц.

— Вот сюда я тебя и тащил. — Антон дружески похлопал меня по плечу. — На разливе большая волна, там птице не усидеть.

А за леском тихо, она вся здесь и собирается. Бабе работы надолго хватит, — произнес он.

— Какой бабе? — не понял я.

— Моей. Какой же еще? — ответил Антон. — Уток-то теребить ей. — Он вдруг остановился и спросил: — А как у тебя с учительшей?

— С какой? — переспросил я, прикинувшись, что не понимаю его вопроса.

— С Катериной Васильевной, конечно. С какой же еще? — В глазах Антона мелькнули хитроватые искорки, а по губам скользнула короткая улыбка.

Я понял, что он окончательно пришел в себя. Если человек начинает говорить о любовных делах, да еще при этом пытается сохранить чувство юмора, значит на уме у него жизнь, а не смерть. От этих мыслей у меня стало спокойно на душе.

— Нормально, — ответил я, пожав плечами. — А почему ты спрашиваешь?

— Такую девку надолго оставлять нельзя, — серьезно сказал он. — Сразу умыкнут. Если потребуется сват — зови.

— Буду иметь в виду, — ответил я и посмотрел на Антона. Он не шутил.

Мне снова вспомнилась Катя, иногда не в меру серьезная и в то же время в чем-то беспомощная. Она бросила город ради того, чтобы нести знания сельским детям. Таким, как Антонов Вовка и его деревенские друзья. От Кати и других учителей многое зависит. Они должны научить детей любить свою землю, какой бы она ни была. Потому что другой у них нет и никогда не будет. «Приеду в деревню, расскажу ей все об Антоне и других старожилах», — решил я. Она должна знать, как возник поселок и кто его заложил. Настоящему учителю это просто необходимо. А Катя была настоящей учительницей. Она гордилась своей профессией.