— Поправилась, — сказал Сойер.

— Можете не рассказывать, сам вижу, — сказал Джад, беря сигарету. Вертя ее в руках, но не закуривая, он спросил: — Софья рассказывала, что она делала в Бангладеш?

— Ни слова, — ответил Сойер. — А в чем дело?

Джад, так и не закурив, бросил сигарету в корзину для бумаг.

— У меня есть догадка, и, думаю, я прав, — сказал он. — По-моему, наша старуха отдала мне только часть своих бумаг. А остальные Софье. Наши материалы открываются 1953 годом — это начало периода ключей Понсе де Леон, и доходят до конца. Но там много ссылок на написанное ранее.

— Я читал ее записи, — сказал Сойер. — Что-то не припомню.

— Потому что тогда мы еще не все перевели, — сказал Джад. — Она писала на урду, имеющем наименее развитую письменную традицию из всех языков Индии, и ссылалась на брамина, жившего тогда в той части Индии, что потом отошла к Пакистану, а еще позднее — к Бангладеш. Цитируется несколько бесед с махариши Радж Найбуром. Он сказал: «Только тогда человек достигает бессмертия, когда мир в его душе и мир, окружающий его, сливаются в одно целое». Может быть, именно поэтому она хотела, чтобы я построил этот остров.

— Вы думаете, Софья нашла эти бумаги?

Джад улыбнулся:

— Было бы чудом, если бы она нашла их в Бангладеш. Махариши давно переселился на более тучные пастбища.

— То есть умер?

Джад засмеялся:

— Как раз нет. Это тот самый махариши, который основал университет, где обучаются две с лишним тысячи студентов, в горах Сан-Бернардино. Он же приобрел изрядный кусок земли к северу от Малибу в Калифорнии.

— Минуточку, — прервал его Сойер. — Это о нем рассказывали по телевизору?

— Именно, — сказал Джад. — И поверьте мне, увидеть его лично так же трудно, как президента Соединенных Штатов или премьера России.

— И вы думаете, что Софья пробралась к нему?

— Я надеюсь, — сказал Джад. — Может быть, что-то в бумагах, доставшихся ей, дало повод. Кроме того, махариши падок на женщин, особенно молодых; хотя это, конечно, неизвестно широкой публике и даже от его последователей скрывается.

— Но ведь он наверняка не молод, — сказал Сойер.

— Я думаю, ему за семьдесят, а сам он говорит, что его возраст в нынешнем воплощении более тысячи лет.

— Не слабо, — рассмеялся Сойер.

— Сдается мне, он был одним из пациентов нашей старушки.

— Час от часу не легче, — протянул Сойер. — А Софья-то что, по-вашему, делала в Бангладеш?

— Черт меня побери, если я знаю, — сказал Джад. — Но я у нее выведаю. — Он взглянул на доктора. — На ужин останетесь?

Сойер покачал головой:

— Надо возвращаться во Флориду. У меня проблем по горло. Я все-таки врач, а не бизнесмен. «Крейн медикал ресёрч» и «Крейн фармацевтикалз» приносят до трех миллионов в месяц убытков. Если так продлится еще немного, нам понадобится мощное финансовое вливание — либо придется сворачиваться, вплоть до продажи некоторых компаний.

— Вы справитесь, я уверен, — сказал Джад.

— Спасибо, — сказал Сойер. — Я благодарен вам за доверие, но я — не вы. И моя голова устроена не так, как ваша.

— Вы можете получить всю нужную информацию с компьютера. Это несложно.

— Для вас, но не для меня, — ответил Сойер. — С компьютера я получаю только информацию, а решения приходится принимать самому. Их-то как выудить из распечатки?

Джад задумался:

— Если вам так трудно, избавьтесь от лишних компаний, оставьте столько, сколько нужно, чтобы справляться самостоятельно.

— Я не вправе. Это ваша собственность, только вы можете взять на себя ответственность за нее.

— Я заранее на сто процентов согласен с вами, — сказал Джад. — Можете спустить все к черту, я и слова не скажу. Меня это действительно не волнует.

— Грустно слышать такое от вас, — сказал Сойер. — Вы весьма незаурядный человек, Джад Крейн. И многое могли бы дать миру.

— Я чувствую себя таким старым, Ли. Я переиграл во все игры, и все они мне наскучили.

— Да вам всего пятьдесят, Джад, — сказал Сойер. — Если вы сейчас так думаете, зачем вам бессмертие? Думаете, оно поможет почувствовать себя бодрее и развеять скуку? Боюсь, что наоборот, вы будете все больше скучать и чувствовать себя все старше. Жизнь — это не выживание, а возможность делиться и дарить.

— Вот не думал, что вы у нас такой философ, — с кривой ухмылкой произнес Джад.

— Я сам не думал, — сказал Сойер. — Эти чувства для меня внове. Но я врач. И я уже сам не знаю, о чем мне думать и что делать.

Джад пристально посмотрел на него:

— Вы просто устали. Вам нужно отдохнуть.

Сойер иронически усмехнулся, но тут же, согнав с лица усмешку, серьезно сказал:

— Мне не отдых нужен, Джад. Мне вы нужны. Чтобы вдохновлять меня, руководить мной, делить со мной ответственность. И просто так. Без вас я не могу быть самим собой.

Джад молчал.

— И не я один, — продолжал Сойер. — Барбара, Мерлин — и не только они, испытывают те же чувства…

— Потерпите два месяца, — бесстрастным голосом прервал его Джад. — Я должен решить, каким путем идти дальше. Можете вы дать мне два месяца?

— Наверно. Мы ждали дольше, — вздохнул Сойер.

— Я чувствую себя так, словно за пределами острова ничего больше нет, — сказала она, — словно мы очутились в другом мире.

Сойер стоял в ногах ее кровати.

— А это и есть другой мир, — сказал он. — Мир Джада.

Она молча посмотрела на него, откинула одеяло и, нагая, быстро прошла в другой конец комнаты за своим шелковыми халатом. Запахнула халат, подошла к нему:

— У вас найдется время выпить со мной чашку чая?

Он кивнул.

Она сняла телефонную трубку.

— Да, доктор? — раздался на том конце провода голос Макса.

— Можно попросить чаю?

— Да, доктор. Цейлонский апельсиновый вас устроит? — спросил он.

— Конечно.

— Бисквиты или птифуры?

— Просто чай, — сказала она.

— Благодарю вас, доктор, — и в трубке раздался щелчок отбоя.

Она обернулась к Сойеру:

— Не выйти ли нам на веранду?

Он молча прошел за ней на балкон. Она плотно прикрыла дверь.

— Думаете, комната прослушивается?

— Конечно, — сказала она. — И прослушивается, и просматривается.

— Вы точно знаете? — спросил он.

Она покачала головой.

— Тогда откуда такие мысли?

— Интуиция. Я бы на его месте только так и поступила. Возможно, и балкон под наблюдением.

Он недоуменно посмотрел на нее:

— А что, все может быть. Я теперь за него не поручусь.

— Он изменился? — спросила она.

— Да. Хотя в то же время и нет. Я ни в чем не уверен. Потому и хотел поговорить с вами, прежде чем вернусь на материк. Вы врач. Я хочу вас попросить: понаблюдайте за ним и сообщите мне, как он вам покажется.

В балконную дверь постучался Макс с подносом. На подносе стояли чайники, маленький молочник, тарелочка с тонко нарезанным лимоном, вазочка меда и сахар. Поставив поднос на круглый пластиковый столик прямо на балконе, он спросил:

— Желаете чего-нибудь еще, доктор?

— Спасибо, достаточно, — сказала она и начала разливать чай. Он ушел, закрыв за собой дверь, но лишь когда он вышел из спальни, она заговорила снова. Подав доктору чашку чаю, она заметила: — Вы его врач. Почему вы думаете, что я увижу больше вашего? Вы ведь с ним знакомы куда дольше.

— Да я сегодня впервые видел его с тех пор, как он живет на острове. Все это время нас связывал лишь телефон, да еще компьютерные распечатки результатов еженедельных медицинских обследований.

— Значит, здесь за ним наблюдает другой врач?

— Ничего подобного, — сказал он. — Здесь только несколько сестер, обслуживающих технику, которая снимает с него показания.

— Эта ирландка, Бриджит, все еще с ним?

— Нет, — ответил он. — Она получила расчет еще в Нью-Йорке, вскоре после вашего отъезда.

— А этих сестер вы знаете? — спросила она.

— Лично — нет, — ответил он. — Хотя я сам их нанимал. Собственно, они скорее техники, чем сестры, и больше разбираются в приборах и компьютере, чем в медицине.