Конечно, Андрею просто-напросто не пришло в голову приготовить им — Ритке и матери, хотя бы какие-нибудь скромные сувениры. Деньги тут ни при чем. Но странно, он не испытывал при этом никакого чувства неловкости!

Она так много думала об этом, что в конце концов ее осенило: Андрей не понимает, не догадывается даже, что кто-то из окружающих может нуждаться в его внимании. Вот как человек, лишенный слуха, не слышит, слепой — не видит… При мысли об этом ею вдруг овладела такая жалость к Андрею, что она простила ему все. С этого часа она словно сразу, вдруг, внезапно повзрослела. Во всяком случае, в ее отношении к Андрею теперь появилось что-то от старшей сестры, за каждым его словом, поступком она видела теперь эту его слепоту. Она не знала, что такое явление называется душевной, нравственной неразвитостью, но видела ее, эту неразвитость, и жалела Андрея, как жалеют горбатого или одноногого человека.

И все же… Порой в «берлоге» собирались одни парни. Пили, курили и очень много спорили. Чаще всего о марках автомашин, мотоциклов, магнитофонов. От этих споров у Ритки начинала болеть голова. И еще ее удивляло, как можно столько времени, по пять-шесть часов, тратить на пустопорожние разговоры?

Кипятила для приятелей чайник, бегала в магазин за колбасой и водкой. А потом, когда они расходились, мыла заплеванный и затоптанный пол. Совсем как мать после попоек отца с «дружками». Это было настолько похоже, что старалась не думать об этом.

Боялась думать. Боялась, что если обдумает, захочется что-то изменить. А что можно изменить? Да и что у нее останется, если она перестанет бывать в «берлоге»? Школа? Она все больше отвыкает от школы и всего того, что связано со школьной жизнью. Книги и те совсем забросила. А когда-то не могла обойтись без них и одного дня.

Дом? Отец вроде бы стал пить меньше, его поставили на стройке не то бригадиром, не то десятником, это льстит его самолюбию, он все напоминает об этом матери, дескать, не такой уж он забулдыга, каким она выставляет его перед людьми. Но к дочери он по-прежнему не проявляет ни малейшего интереса, так же, как его по-прежнему выводит из себя хныканье Димки. А у матери одна забота: как прожить день без долгов, чем накормить семью?

Да и вообще, все в доме слишком убого. А ей, Ритке, оказывается, нужна совсем другая жизнь. Она и не догадывалась, что в ней живет такая жадность к удовольствиям и развлечениям. Во всяком случае, отказаться от них она теперь не в состоянии.

Андрей умел жить широко. Разбрасывал десятки и даже двадцатипятирублевки направо и налево. Это было здорово — прокатиться на такси и запросто выложить за это пятерку, просидеть вечер в ресторане, — они облазили их уже все, какие только имелись в городе, — часок-другой скоротать в кафе.

Они с Андреем были свободны, как птицы — шли куда хотели, возвращались в свою «берлогу», когда им заблагорассудится.

Короче, новогодние каникулы совсем выбили ее из колеи. Втягиваться в занятия после двух недель абсолютного безделья было чертовски трудно. И вообще, в последнее время Ритке все чаще стала приходить в голову мысль о том, что можно великолепно жить и без учебников. Андрей вон посещает свою ШРМ через пень-колоду и ничего, живет дай бог каждому! Одним словом, она никак не могла раскачаться. И вот «двойка» по алгебре, по физике. В понедельник она и вовсе не пошла на занятия. Накануне до трех часов дулись в карты, и утром она проспала. Посмотрела на часы: уже одиннадцатый. Ну и не пошла. А Андрею нужно было во вторую смену, он мог не подниматься с постели до четырех.

…Телегина нагнала ее уже возле аптеки, раскраснелась, обычно детски-ясные глаза блеснули сердито, по-взрослому.

— И куда ты мчишься? Надо поговорить… В кино опаздываешь? — Катя переложила портфель из руки в руку, помолчала в нерешительности. — Ну, хорошо, в следующий раз тогда. Надеюсь, завтра ты будешь в школе?

— А ты что хочешь сказать? Если я один день не была… Я, по-моему, тебе уже говорила: девятый я должна закончить.

— Говорила, — согласилась Катя. — Я помню.

Ритка поняла: этого разговора все равно не избежать, и свернула за трамвайную колею к молодым тополькам. Возле них стояли скамейки, тут была трамвайная остановка, а за тополями недавно разломали старый деревянный домишко, будут строить новый, многоквартирный. Там можно было присесть на полусгнившее бревно, и не было ни души.

— Куда ты? — сначала не поняла Катя, но потом догадалась, бросилась вслед.

Сели за полуразрушенной стеной, лицом к солнцу. Оно уже пригревало, едва ощутимо, правда. Катя щурилась на него и молчала. Ритка не выдержала первая.

— Ну, что там у тебя? Ты хотела что-то сказать?

Катя перевела взгляд на ее лицо, подняла у своих сапог с земли прутик и принялась чертить им на снегу какой-то сложный узор.

— У тебя неприятности? Какая-то ты стала…

— Какая? — Ритка хотела произнести это слово как можно небрежнее, а получилось не то с вызовом, не то настороженно. Что Катя имела в виду? В школе Ритка глаза, конечно, не подкрашивала и вообще старалась держаться как всегда. Ну, может быть, стала еще больше сторониться одноклассников, учителей…

Катя перебросила косу на грудь и принялась заплетать ее кудрявый кончик. Так она поступала всегда в затруднительных случаях.

— Вот ведь и слова не подберешь… Другая какая-то. И внешне, да. Я думала, у тебя что дома? Заходила несколько раз, тебя все нет. Мать на днях постряпала, устроили семейную пирушку. По случаю ее выздоровления. Нет, шапку пока так и не нашли… Олег как раз зашел. Ну, я и отправилась за тобой. А мать говорит: нету ее. А отец… Работает?

Катя, конечно, ни о чем не догадывалась. Ей такое и в голову не могло прийти. И тут Ритка вдруг поймала себя на том, что ей хочется намекнуть Телегиной на свою особую жизнь… Проговорила как можно независимее:

— Что отец? Пусть работает, пусть как хочет. У меня своя жизнь.

На чистом Катином лбу появилась морщинка. Катя в недоумении похлопала ресницами.

— То есть… Ну, как же. У каждого своя. И все же Ритка усмехнулась ее наивности.

— Я уже говорила: мне бы только дотянуть до аттестата.

— Ну вот, и я о том же! — обрадовалась Телегина. — А ты что-то сдала в последнее время. Не успеваешь?.. И вообще… где ты все пропадаешь?

И тут Ритку одолела тоска. Поднялась с бревна. Сказала, глядя мимо Катиного лица и впервые назвав ее по фамилии:

— Ладно уж, Телегина! Пусть твоя комсомольская совесть не болит. Девятый я как-нибудь дотяну. И без помощи вашего комитета. Мне это самой нужно. А остальное… остальное в моей жизни никого не касается. Что?.. Бредни все это, Телегина. Разговорчики! Каждый человек сам по себе и никому до него нет дела.

Подумала, что обижает Катю, несправедлива по отношению к ней, но уже ничего не могла поделать с собой. Добавила, глядя прямо в широко распахнутые, с голубоватым белком глаза Кати:

— Пойду летом работать. Я уже и место себе подыскиваю.

Катя осталась там, возле полуразрушенного домишка, чертя прутиком узор на снегу, а она ушла. Не могла она больше смотреть Телегиной в лицо. Она и не предполагала, что это будет так… Она только теперь, во время разговора с Телегиной поняла, что та жизнь, которой она жила до сих пор, кончилась для нее навсегда. Хоть и трудная, и горькая, из-за отца, она все же в остальном была такой же, как и у других ребят. А теперь.

Разговором с Катей она, Ритка, словно подвела под той жизнью черту. Теперь у нее все будет по-другому. И нечего делать вид, будто это не так. Чего уж теперь!

О работе, о том, что она подыскивает там что-то, она брякнула Телегиной так. Ничего она не подыскивала. И вообще ни о чем нс желала больше думать.

Надоело! Думать, переживать… Теперь она знает — можно жить и по-другому. Бездумно, легко и красиво. Да, да, красиво! Они с Андреем очень здорово «смотрятся», когда идут рядом между ресторанными столиками. Он большой, сильный в белоснежной сорочке с галстуком, в отлично сшитом костюме и она — тоненькая, воздушная прямо-таки со своими необыкновенными золотистыми волосами и гордым профилем.